Лейла

 
    Уважаемые дамы и господа, наш самолёт заходит на посадку в аэропорт города N. Просим пристегнуть ремни. Температура за бортом – тринадцать градусов выше ноля. Облачность составляет девяносто процентов. Экипаж самолёта…

    Вот я и в N. Сколько лет, сколько воды утекло… «Дамы и господа»… Когда я отсюда уезжал, все были товарищами, трудящимися, борцами – однообразной бесполой массой. Да, многое изменилось с тех пор.

    Самолёт упруго впёрся колёсами в бетон взлётно-посадочной полосы. Вздрогнули крылья. Пассажиры защёлкали замками ремней.

    N встретил меня прохладным сырым утром. Что-то сдавило в груди, когда на сером небосклоне проступил знакомый силует. После солнцеобильного самодовольного Рима, где я провёл последние десять лет, этот город показался застигнутым непогодой странником, скукоженным на осеннем ветру. Как я любил его – этот город, чудно пестревший яркими заплатами архитектурных великолепий на уныло-однообразной пижаме панельных стандартов! Когда мне заявили, что я должен покинуть его навсегда, думал, умру, не вынесу разлуки с этими прямыми стрелоподобными улицами, с этой темноликой своенравной рекой. Как тосковал я, торопливо моя посуду в маленьком кафе на углу Piazza della Rotonda*, подгоняемый нетерпеливым взглядом хозяина! А когда поздно вечером садился за письменный стол, неуклюже держа ручку распухшими от мытья посуды пальцами, представлял, что я у себя дома. Тяжело давалось признание русскоязычному писателю в Вечном городе. Услуги переводчиков «съедали» почти всё, что зарабатывал. И всё же мне удалось вырваться из нищеты. Меня стали печатать, появились заказы от издательств и магазинов. Я оставил кафе, переехал на виллу, но мечты о встрече с потерянным городом не оставляли меня никогда.

    И вот я стою на той самой улице, по которой когда-то ходил в школу. Я нарочно попросил таксиста остановиться здесь, за два квартала до гостиницы, чтобы немного пройтись, подумать, повспоминать.

    Много лет назад, в такое вот хмурое утро меня привезли в следственный отдел КГБ. Это был уже не первый привоз. Мои рассказы, по мнению «специалистов», представляли угрозу безопасности страны, а я никак не мог понять этого. Однако, этот привоз отличался от прежних. Меня привели в кабинет к полковнику, а не к лейтенанту. Допроса не было. Мне было объявлено, что моя «писанина» не соответствует моральному кодексу строителя коммунизма, разлагающе действует на молодёжь; что я являюсь апологетом буржуазного строя, и в своих рассказах опорочил социализм; что я распространяю клеветническую, заведомо ложную, идеологически вредную информацию с целью разложения изнутри советского государства, подрыва морально-нравственных устоев и коммунистических принципов всего советского народа. Партия ведёт непримиримую борьбу с такими отщепенцами, и не позволит им безраздельно хозяйничать в умах и душах советских людей.
   
    Короче, решением Партии и Правительства меня лишали советского гражданства и депортировали в течение 48 часов. Смакуя мою растерянность, полковник долго рассуждал о высоком гуманизме Партии, которая, вместо того чтобы давить и уничтожать таких, как я, просто высылала меня из страны, которой я недостоин.

    Вот и гостиница. Когда-то она казалась мне многоэтажным чудом, рвущимся в небо, недосягаемой роскошью. Теперь же она как будто осела, посерела. Неприветливый портье с ленивой небрежностью произвёл регистрацию и, не глядя, подал ключ. Номер «люкс» совсем не казался сказкой, и даже раздражал теснотой ванны и просевшими креслами. Боже мой, как я изменился, как я неузнаваемо изменился!

    А за окном шумел родной город. Этот шум никогда не покидал меня всё это время, и наконец снова стал явью. Я закрыл глаза, и постарался представить себя в том безвозвратном прошлом, откуда меня выбросила жестокая стальная машина.

    Школа, любовь, институт – всё было у меня в этом городе. Какими светлыми были тёплые летние ночи с белокурой девчонкой! Какими нежными были наши встречи, и до чего чистыми и невинными! Как смутилась она, когда я взял её за руку. А первый поцелуй! Неловкий и несмелый…

    Мои воспоминания прервал телефонный звонок. Кто это? Администрация гостиницы? Не очень-то вежливо с их стороны. Я нехотя снял трубку. Приятный женский голос назвал меня по имени.

    - Кто Вы? – удивился я.
    - Вы не помните меня?
    - А Вы хотите, чтобы я узнал Вас по голосу? – Кажется, я начинал раздражаться. Мне не хотелось отвлекаться от своих мыслей о прошлом, которое здесь стало несоизмеримо ближе.
    - Вы можете попытаться узнать меня по внешнему виду.

    Я немного растерялся. Самоуверенность незнакомки мягко теснила моё желание бросить трубку.

    - И что же для этого нужно? – не зная, что сказать, пробормотал я.
    - Ваше «да».
    - Да.
    - Я иду.

    Кто же это может быть? И откуда она узнала о моём приезде? Я никому не сообщал. Да и нет у меня здесь настоящих друзей, с которыми я хотел бы увидеться вот так сразу, в первый же день.

    Долго ждать не пришлось. Через четверть часа в дверь позвонили. Вошла ещё совсем юная милая девушка, и я понял, что произошла ошибка. Но почему-то не хотелось сразу в это верить.

    - «Привет!» — сказала она, запросто, как школьному соседу по парте. – Будем играть в «неузнавалки»?

    Девушка непринуждённо подошла ко мне и легко поцеловала в щёку, картинно приподнявшись на цыпочки. Я, конечно, должен был тут же объяснить, что это недоразумение, но у неё были такие синие глаза, такая тонкая шея… Гибкая талия осиной ниткой соединяла изящный бюст с упругими бёдрами.

    - Здравствуйте, — неуверенно ответил я.
    - Я же Лейла, ну!
    - А, да-да, конечно, я узнал, — бессовестно соврал я. Когда я отсюда выезжал, она, похоже, ещё и в школу не ходила. Где мне её знать. А, будь что будет!

    - Как успехи, как Рим?
    - Ничего… приехал, вот.
    - Надолго?
    - Не знаю, может быть на неделю.

    Откуда она знает про Рим? А вдруг она из этих… Да нет, КГБ уже не существует, а для ФСБ я не интересен.

    - Я замёрзла, ты угостишь меня чаем?

    Я набрал номер портье:

    - Будьте любезны, чай на две персоны.
    - И ликёр, — слегка смущаясь, подсказала Лейла.
    - Ликёр и коньяк, — быстро сориентировался я.

    Во время разговора Лейла легко и непринуждённо сняла верхнюю одежду, поправила причёску у зеркала и забралась с ногами в кресло. У неё были такие чудные ноги, что мысль упрекнуть её в излишней фамильярности казалась просто нелепой. Я протянул ей вазу с конфетами. Она неловко уронила одну из них, и я долго её поднимал, склонившись перед креслом. Моя голова была на уровне ног Лейлы. Когда я выпрямился, она улыбалась мне. Улыбалась победно и кротко одновременно. Сквозь полуоткрытую алую завесу губ ослепительно блестели сахарные зубы. У меня запульсировало в висках.

    В этот момент в дверь позвонили – принесли чай, напитки. Я попытался сосредоточиться на цейлонском аромате, но в моих жилах уже тёк расплавленный металл. Давно со мной такого не бывало. Я снова влюблялся как юноша. Лейла… Она так снисходительно смотрела, как я обжигался нервно плескавшимся чаем, а я никак не мог унять этот всеохватывающий трепет. Я отчаянно боролся с собой, но стихия уже вырвалась из многолетнего ледяного заточения и сметала всё на своём пути. Вдруг сквозь бушующий ураган страсти я услышал серебряный смех Лейлы. Она подошла ко мне, забрала из моих неуклюжих рук чай, предусмотрительно поставив его на середину стола, села мне на колени, обвила мою голову руками, и я ушёл в пучину, не успев сделать прощального вдоха. Огромные волны понесли нас по бескрайнему океану. Я ничего не видел и не слышал. В мою грудь ритмичными ударами стучалось сердце Лейлы. Как будто щупальца гигантского спрута сплели нас в единое целое.

    Внезапно запели часы. Часы Лейлы, брошенные ею на пол. Шторм прекратился. Щупальца разжались. Лейла не спеша оделась и протянула мне кусок размалёванного картона. Её глаза стали безразлично холодны. Она небрежно промокнула пот на висках носовым платком, потёрла губы. Я посмотрел на картон и остолбенел. На нём было нарисовано высокое южное дерево, наверное, секвойя, туго обвитое розовой лианой. Сразу под ними яркая надпись. Буквы заплясали в моих глазах огненными языками, и я с трудом читал обрывки фраз:
    «Фирма «Розовая Лиана» приветствует Вас… Желает видеть Вас постоянным клиентом…»
    В конце: «Мы любим Вас!» и яркий штемпель в виде следа от губной помады. На обратной стороне приводился солидный счёт.

    Во мне всё рухнуло. Я стал опять чужим и одиноким в забывшем меня городе.

    - «Лейла», — прошептал я.

    Я взял её за плечи и попытался заглянуть в глаза.

    - Вы можете продлить заказ, либо заменить в любое удобное для Вас время согласно прейскуранту, – механически отозвалась Лейла. Глаза её были тусклыми, как у ткачихи-многостаночницы, отстоявшей смену.

    Я машинально отсчитал деньги. Лейла кинула их в сумочку и ушла.

    Когда прошло оцепенение, я бросился к окну. Стройная фигурка плавно скользила к стоящему неподалёку лимузину. Нет, она всё-таки не оглянулась. Она спешила к очередному клиенту.

    Как ловко, как удивительно ловко было всё подстроено! Подкупленный портье моментально сообщил в эту самую «Розовую Лиану» о прибытии «русского иностранца», где и поручили путане Лейле роль «давней знакомой» по отработанному сценарию. Для возвращающихся «невозвращенцев» сказка о том, что кто-то здесь их очень ждёт и очень хочет видеть действует безотказно.

    Всё. Сказке – конец. Тёплая ванна и контрастный душ. Я – снова я. Письменный стол, бумаги… Но, чёрт возьми, почему так пусто и одиноко на душе? Почему передо мной всё время глаза Лейлы?

*Piazza della Rotonda – площадь в Риме (прим. автора)

                                        9ДЕК99 – 25ЯНВ00