ПОСЛЕ ВЧЕРА

Стержень авторучки потёк оставляя на руке несмываемые пятна. Иссиня-чёрный узор впитался в кожу. Липкая масса рвоты засохшая на полу. Я с трудом вспоминаю мутное вчера. Ошмётки памяти болтаются в тугой голове по запутанным параллелям и диагоналям не собираясь в единое целое а лишь оставляя от себя неумолчный гул. Вот какая ты ****ская музыка и что в тебе находят многочисленные адепты ежедневно ставящие запиленный винил в свои пожелтевшие лёгкие, пропуская по пищеводу вниз в темноту мягкого желудка. Смотреть в тусклое стекло уровнем жидкости, ошалевшими набухшими пальцами сдавливая податливые стенки пластмассовых стаканов и ещё при этом сдерживая себя от желания остаться в этой высокой траве заброшенной стройки. Но опять ничего у нас не выходит, смотрю на часы и убеждаюсь что необратимые изменения уже наступили и мне пора снова выходить на тропу войны за тусклое детство. Горячий крепкий чай, дешевая сигарета из помятой красной пачки, кусок свежей булки забытый на столе мой сегодняшний ужин. Я не торопясь взбалтываю остатки слабогазированного напитка «Буратино» высчитывая хватит на сегодня или нет. Мультипликационный зверек с экрана телевизора призывает построить мост усатых моржей с лицами учителей физкультуры, что вскоре они и делают под радостную песнь психоделической мыши руководящей процессом постройки. Забавно но в детстве лишь мир телевиденья казался мне достаточно реальным, будто в густом пространстве воздуха вырезали голубой прямоугольник окна и в него можно просунуть голову заглядывая в иные миры. Добрые дети кричат что-то на непонятном языке, забрасывая спортивные сумки в кучки, обозначают неточные ворота и начинают продолжительную, шумную игру под пристальными взглядами нескольких одноклассниц. Бог в помощь. Гигантские барабаны завода отбивают замысловатый ритм на моём запястье а пустой стакан дрожит на выщербленном столе. Неряшливый индустриальный пейзаж оскоплённый и опрокинутый вползает в окно. Пыльные стёкла с трудом пропускают свет, звуки включенной радиоточки просачиваются в комнату огибая колченогую, тяжелую мебель, толстые набухшие ковры и грязную посуду. Засохшая пена с линиями волос размазанных по опасной бритве брошенной в мойке вместе с кусками окровавленной ваты. Добрые звери ручного зоопарка отчитывают моё время, отмеряя деревянной школьной линейкой отпущенный срок. Ну ничего неужто зря шестидесятники топтали рассохлые «Саламандер» по снежному насту советского времени. Вот и наступил конец прекрасной эпохи. Забегали оцинкованные дети в защитной форме по учебному полю, застрекотали швейные машинки бесконечной строчкой опутывая шёлковой нитью ноздреватые, разбухшие тела уездных Лолит производства 1985 года. Мне сверху видно всё, ты так и знай – шепчу я дотрагиваясь до твоего лица, опуская руку вниз в глубины узкого подсознания где есть всё, нефритовые джунгли, крепкий голландский табак в вакуумной оболочке, липкие пальцы незнакомых девушек в городском парке, лица африканской национальности идущие по слежавшемуся снегу.

Ещё раз опутывая сизым табачным дымом комнату сына, выпуская на волю хлопья никотиновой воды в узких стеклянных колбах. Резкий запах мужского тела заботливо лечит меня, напряженное тело скручивается тварной болью деталей женского пейзажа. Словно наступил Новый год, утро первого дня творения. Пустая, выжженная белым улица, утомлённые люди дремлют в узких квартирах а я выползаю дышать новым воздухом ещё до того как все сделают это. И мне достанется самый свежий, самый чистый ворованный воздух города погруженного в нескончаемое тепло сырых подворотен. Спите цинковые мальчики вас ещё догонит скупой отходняк, ваши дети заполнят пустую тару рубиновой мочой и всё будет хорошо. И лишь наши не прилетят на помощь, не сбросят белые купола парашютов защищая поруганную невинность. Нам останется лишь ждать момента когда всё закончится и старуха-процентщица перережет розовый шнур жизни обдолбанного папы Карло. Седое старческое тело, вот каким я буду, вот каким я стану. Слезящиеся глаза в роговой оправе потрескавшихся очков, сморщенная, плюгавая кожа в трещинах вен и набухших артериях. С ужасом буду вглядываться в бесконечную даль перебирая имена друзей, одноклассников, подруг покинувших меня почти навсегда. Безразличные родственники занесут всё это в реестр необходимых расходов и я не смогу ничего сделать, даже пошевелить атрофированной рукой. Но пока я жив запоминаю время работы гастронома, настраиваюсь на волну «Маяка», добавляю воду в медицинский спирт, накалываю куски варёной колбасы, забываюсь в мягком и женском. И подростки с заточенными штырями в правых кармашках пусть немного подождут. Хотя бы пару лет, пока не стану большим, большим. Выше облака, ниже солнышка. И льётся детская кровь и умирают целлулоидные карлики протягивая крохотные ручки к потревоженным небесам. Забывайтесь в своих жёлтых снах, прячьтесь в пуховые немецкие одеяла, господин Ка вышел на свою работу обмотанный пулемётной лентой крест накрест. Ну бандерлоги ближе, ближе…