Матушка Онисья

Вечер выдался на редкость душным, и посетители ресторана ужинали в закрытом кондиционируемом помещении...

Зал был практически полон. С виду вроде всё как обычно: публика как публика, народ как народ… Внимание многих привлекала только одна бабка. Уж больно контрастно она выглядела на общем фоне. С виду ей было лет шестьдесят. Может больше, может меньше – непонятно. У пожилых возраст трудно определить. Ещё более странной выглядела её одежда: какая-то крестьянская юбка, расшитая летняя кацавейка и платок с ромашками. Она словно напоминала купчиху, сошедшую с картины «Чаепитие в Мытищах», только платок был завязан не как у той, а по русско-крестьянскому – на подбородке уголками вниз. Вела она себя тоже немного странно. По ней было заметно, что ей тут всё нравится, всё любопытно, но вела она себя крайне эмоционально сдержано: не вертела головой как в музее, вздрагивала от громкой музыки, недоумённо смотрела на пьяных…

Всё началось с караоке.

Кто-то пел хуже, кто-то лучше… И тут вышла эта бабка! Диджей было сунулся её спросить под какую песню мелодию ставить, но та его мягко отстранила вместе с предложенным им микрофоном. И вдруг из колонок полилась мелодия из какого-то забытого далёка. Никто не знал названия, даже не мог определить, что за инструменты выдают эти волшебные звуки. А, когда бабка запела, то гомонящий зал мгновенно затих, поражённый её голосом. Необычайно чистый, негромкий, но без микрофона слышный всеми. Пела она вроде бы и по-русски, но никто из слушающих не смог бы запомнить даже слово, хотя смысл все понимали. Бабка пела о лугах, о лесах, о речках, о родной земле… Песня каждого брала за душу и словно очищала её. Почти все: и мужчины и женщины плакали и не стеснялись друг перед другом своих слёз. Когда песня окончилась, то весь зал ещё некоторое время сидел как под гипнозом, а потом все зааплодировали. Бабка снова смотрела на них с каким-то недоумением.

Потом она снова отчудила.

Одна из барышень нечаянно разбила фужер и поранила руку. Тут же засуетились официантки, принесли аптечку, стали бинтовать рану – кровь не унимается! Отчаявшись, они побежали вызывать «скорую». К пострадавшей подошла бабка: «Ну-ка, пододвинься, милая», - сказала она растерянной официантке. Затем взяла у барышни руку, закрыла ладонями сверху и снизу и, едва заметно шевеля губами, стала что-то беззвучно нашёптывать. Искажённое от боли лицо пострадавшей сразу выровнялось, стало спокойным. Приехавшие врачи «скорой» не нашли на руке никакого следа травмы. Напрасно целая толпа свидетелей пыталась уверить врача, что видели рану. Даже кровь на полу её не убедила. Фельдшерица продолжала считать, что стала жертвой массового розыгрыша. Пригрозив отдыхающим штрафом за ложный вызов, «скорая» удалилась восвояси.

Все с изумлением взирали на бабку. «Как Вас зовут, матушка?» - спросил кто-то из толпы. «Онисья», - коротко ответила бабка.

Потом какая-то женщина не могла довести пьяного мужа хотя бы до такси. Уже не сомневаясь она подошла к бабке: «Матушка Онисья – помоги!». Вздохнув, бабка поднялась, подошла к мужичку, положила руку на голову, и через пять минут трезвый он бодренько зашагал на выход.

И тут окружающих словно прорвало: прерывая и перекрикивая друг друга, они жаловались бабке на здоровье, на супругов, детей и прочих родственников. Молили помочь, излечить, отвадить… Онисья грустно смотрела на них и только виновато улыбалась. Затем она, не поднимая глаз, пошла к выходу. Открыв входную дверь, она ещё раз оглядела присутствующих и молча вышла. Через мгновенье все опомнились и бросились вслед догонять, но, выскочив на улицу, уже не увидели её ни справа, ни слева от ресторана.