объяснит окно, – рассуждала Агата. – Заложному хватит небольшого места, чтобы прийти. во-вторых, это объяснит почему именно эта семья – покойники в первую очередь к родным приходят…
– Пошли к Наместнику! – Томаш поднялся первым. Он явно приободрился. Да, картина, которую они увидели сегодня утром, была отвратительная, но если это всего лишь живой мертвец, не оборотень, то всё проще.
– Сейчас? – удивился Себастьян. Он против воли смотрел в окно. Было темно и жутко. И ещё больше было жутко не от темноты, а от того, что в этой темноте могло ждать.
Мертвец без покоя или оборотень – какая разница кто тебя в клочья рвать будет?
– Принцесса испугалась, – хихикнул Томаш, но хихиканье его стихло под суровым взглядом Агаты. – Ну ладно, ладно…мы же вместе пойдём, а ночь – самое время для нас. Только плащ найду.
– Ты не обижайся, – остерегла Агата, когда Томаш вышел из комнаты, – он с самого детства такой. Но он не храбрец, не думай. Он боится показаться трусливым, вот и хорохорится. А на деле…
Агата махнула рукой.
– В Катовице его самого трясло. Мы тогда впервые шишигу повстречали. Злая стерва! Но да ладно…
– Чего ты там про меня плетёшь? – Томаш уже появился на пороге.
– Учу, – коротко ответила Агата и первой вышла.
– Не трясло меня! – возмутился Томаш, когда вышла уже Агата. – Она всё придумала! Но я ей это прощаю, она же моя сестра!
Для Себастьяна это было не очень и важно. Он не мог сдержать смешка всякий раз, как Агата и Томаш выясняли, каким было то или иное дело, иной раз и до ссоры доходило, но несерьёзной – всё-таки они были последними близкими друг другу людьми. Себастьян не уточнял на этот счёт, догадался по обрывку фразы Агаты:
– Мама просила нас всегда держаться вместе, вот и держимся, хотя это нелегко.
Но сейчас Себастьян не улыбнулся. Это было редкостью, но и с такой кровью он прежде дела не имел – какая тут улыбка?
***
У Наместника дрожали руки. Конечно, кому приятно в тяжёлый ночной час после тревожной крови получить резкий стук в дверь?
Но они быстро изложили просьбу.
– Да, кажется…год или почти год назад у них умер старший сын, – Наместник ещё хмурился от свечи, которую зажёг Томаш, – да…точно не помню. Подождите, я сейчас.
Он отвернулся к столу и принялся искать книгу. Каждому главе поселения полагалось вести учёт за умершими, но на деле это забывалось, поскольку никогда и никем не проверялось. Но в этот раз Инспекции повезло.
Книга легла на стол перед ними.
– Раз, два…одиннадцать месяцев назад, – посчитал Наместник, глядя на дату. – Видите? Габор, четырнадцать лет, лихорадка.
Тяжело было смотреть на эту страницу. Исписанная лишь наполовину, она, однако, уже содержала в себе сведения о последних четырёх умерших. Убитых. О матери и отце Габора, а также о его брате и сестре. Он ушёл одиннадцать месяцев назад, а теперь они в один день легли в землю, ушли в муках, один за другим, и последние – дети, были вынуждены видеть, как неумолима их участь.
Агата грубо захлопнула книгу, ей стало невыносимо, резко поднялась, отошла к окну.
– Это имеет значение? – удивился Наместник. – В том году была лихорадка. Что-то пришло с водой, потравило. У нас умерло шестеро, а в деревне выше – девять или десять.
– Может быть, – коротко ответил Томаш, глянув на сестру.
Агата стояла у окна, отвернувшись от них.
– Одиннадцать месяцев, – Себастьян вступил в разговор, хотя и сомневался до сих пор в том, что у него есть это право. – Почему одиннадцать?
Наместник недоумённо воззрился на него – он не понял, но вопрос и не ему был назначен.
Почему одиннадцать месяцев? Всем известно, что заложные встают либо на третий, либо на сороковой день, а если остаются лежать, то могут встать на шестой месяц или в годовщину смерти.
– Это проще, чем волколак, – напомнила Агата. – Тем более, это не закон, а всего лишь традиция. Она есть и там, Себастьян.
– О чём…– начал, было, Наместник, но вдруг Агата дёрнулась.
– там кто-то есть! – и она, не раздумывая, рванулась к дверям, что-то узрев на улице.
– Безумная! – возмутился Томаш, нагоняя её, но, конечно, проигрывая, преимущество в скорости не стоило преимущества в расположении.
Себастьян рванул следом, а за ним, ошарашенный и напуганный Наместник.
***
– Кровью пахнет, – объяснял Жигмонд, растерянно и напугано глядя снизу вверх на факелы, нацеленные на себя вилы и страх. – Кровью…
Местные собрались быстро, может и вовсе не спали. Стоило агате вылететь на улицу, как тут же, словно по магическому желанию, появилась и толпа. И толпа оказалась сильнее. Настигнув бродяжку-Жигмонда, она окружила его, свалила, и была готова расправиться.
– Бей вурдалака! – орали справа и слева, женские и мужские голоса сливались в единый хор, а в Жигмонда уже кто-то из ребятни швырнул камнем.
Попал, между прочим.
А Жигмонд вдруг вздрогнул и закричал. Страшно закричал, пугаясь их и…себя.
– Я во сне хожу, во сне…на кровь шёл, на запах.
– Оставьте, оставьте! – надрывался Наместник, отпихивая чужие озлобленные руки, – сами же знаете, дурной он с войны вернулся! Ходит во сне, себя не знает. В лес уходил сколько?
– Он порешил всех! Невинных! – страшно решали справа.
– А мы ему сейчас пробуждение устроим! – обещали слева.
– Не виноват я, люди! Я уже запираюсь в кузне, не ходить чтобы. А тут кровью тянет. Страшно. Страшно! Слушайте же! – Жигмонд, несчастный и слабый, тянул руки к людям, и тут же получал по рукам, звал, просил. Он был высокого роста, и это было заметно даже сейчас, когда кузнец был свален. Но поверженный гигант перестаёт быть гигантом, а его шрам, страшно выхваченный факелами, не добавлял никакой жалости.
– Оставьте! – бесновался Наместник. – Дурной он! Ну что вы? Баламуты! Королобы!
– Ты, Наместник, в дела наши не лезь…– важно заговорили из толпы, – мы тебя уважаем, а можем ведь и перестать. Нам виновник виден.
– Ну так глаза помой! – это вступила внезапно Агата. Всё время, пока толпа бесилась, ни она, ни Томаш, ни Себастьян не проронили ни звука. Сначала они тоже решили, не сговариваясь, что вина очевидна. Но они уже не раз видели такое явление, как хождение во сне и видели искренний испуг человека, который от этого сна выдирался. Он не был готов к толпе, зато та как ждала.
– Ты чего…– говоривший обернулся к ней, готовясь ответить достойно, но в темноте блеснули её знаки отличия – Инспекция, Город. Тут не Наместник! Тут и отхватить можно.
– Не он это, ясно тебе? – Томаш ещё не понимал, почему так уверилась в этом Агата, но сестре он верил больше, чем собственным выводам.
Бушевать местным хотелось, но против Города не разойдёшься – опасно. Кое-как унял их Наместник.
– Покажи нам могилу Габора, – велела Агата.
Направились туда и упорные. Почему-то потащили с собой и несчастного кузнеца, который уже не просил его слушать, а слепо плёлся следом, снося тычки и смешки. Не спалось народу! Наутро ждал их новый труд, и труд тяжёлый, а они гонки по поселению устроили и таскались за Инспекцией.
– Вот она, – через четверть часа измученный накалом страстей Наместник указал на чистую, не заросшую могилу. Тут явно убирали мусор и ветви, обновляли краской имя, заботились. Но главное – земля была не тронута, не вставал из неё мертвец.
– Чего стоим? – спросил Томаш, обращаясь к самым говорливым четверть часа назад, а ныне притихшим местным, – копаем, хорошо копаем. Коп-коп…
– осквернение, – неуверенно бормотнули сзади.
– Правда нужна? Нужна! – возразили тут же. – Габору уже вреда не будет.
– Господи, помилуй, – только и прошелестел наместник, а идея уже нашла плоть в умах.
– Пусть Жигмонд и копает! Пусть он!
Подталкивая друг друга в яростном страхе и радостном возбуждении, что удалось спихнуть грязное и нечестивое на того, кто вроде бы того по общему их мнению заслуживал, местные осмелели.
– Стоп! – Агата оставила раскопки тогда, когда лопата несчастного покладистого кузнеца стукнула о крышку гроба. – Гроб на месте, и…закрыт.
Она заглянула в могилу.
– Зарывайте, – велела Агата, – а вы, Наместник, отведите нас в мертвецкую, мы ещё раз посмотрим на тела.
Толпа гомонила, толпа не понимала, толпа хотела какой-то расплаты за добровольно выбранную бессонницу, и чуяло сердце Наместника, что недолго ему осталось этим самым Наместником оставаться.
Но он повёл Инспекцию к мертвецкой – маленькой лачужке, с выхваченным холодом стенами и каменным полом. Тут было темно и страшно.
– Свет ярче! – велел Томаш, сообразив, что хотела Агата.
Покорились, главное, сейчас покорились, а завтрашнее не тревожило Томаша, завтра они уедут – он это чуял.
– Что ищем? – тихо спросил Себастьян, пока Агата исследовала тело изувеченной женщины.
Смотреть на явные драные раны было неприятно, но сейчас это было вынужденной мерой.
– Посмотри, – предложила Агата самому Себастьяну, и тот мысленно успел проклясть всё на свете. Один тошнотворный запах сменялся другим, а теперь ещё и «посмотри»?
– Давай, – настаивала она.
Рваная рана. Некрасивые ошмётки. Уродливая плоть…
– Это не когти и не клыки, – ответила Агата.
– Да! Ты права! – Томаш переносил это лучше. Он уже оглядывал другое тело, к которому даже не подступался Себастьян. Страшно было смотреть на маленькие тела. – Раны глубокие, но чистые. Ровные. От когтей и зубов такого не бывает.
– Зато бывает от крючьев, – холодно и громко объявила Агата. – От крючьев в руках кого-то, кто из твёрдой и свежей плоти.
– Простите? – поперхнулся Наместник. – Вы…вы что?
– Не наша сфера, – твёрдо объяснила Агата. – Не наша. Это человек. Вооружённый, полный ненависти человек.
– А вой-то? Вой? – не отступали местные, недовольные тем, что разоблачение шло не по плану.
– Просто волки, – пожал плечами Себастьян, – вы же говорили, что иногда спускаются.
Теперь и он понимал. Раны чистые, а прежде они на них даже не посмотрели – затрясло от ужаса, захотелось верить в то, что это чудовище, четырёхлапое или крылатое, но чудовище. А оно оказалось двуногое, вооруженное, злое.
– Не наша сфера, – повторила Агата и пошла из мертвецкой прочь.
***
Они старались никогда не говорить об этом. Не вспоминать и не думать. Сложнее всего было Себастьяну – он привык сталкиваться со злом, но они же его и побеждали! Они били морды мавкам, вспарывали вурдалаков, а тут ничего не смогли сделать. Только подать в Город сухой обезличенный рапорт о том, что убийца не нечисть, и постараться забыть.
Себастьяну иногда хотелось узнать о том, что стало в итоге с наместником и несчастным кузнецом, нашли ли убийцу, но он боялся заговорить об этом деле. И сам боялся действовать. Он чувствовал глубокую вину за то, что преступником оказалось не чудовище, вернее, не ожидаемое чудовище. И не мог выносить этой вины.
А она шла, тянулась до долгой и мрачной весны, не перебиваемая никакими новыми делами, где были и кровь, и грязь, и стычки с людьми и нечистью.
Однажды только Томаш спросил вдруг:
– Эй, помнишь дело с лже-оборотнем?
– Под Тесличем? – сразу отреагировал Себастьян, прекрасно понимая, что не только его тревожил этот случай.
– Ну да, оно, – кивнул Томаш, – Агата справки навела…
Осмелилась! Агата всегда была смелой!
– Короче, там мясник один не поладил с отцом семейства. Тот ему денег задолжал, а с долгом тянул. Ну и пошло меж ними коса на камень. а тут
