Зря боялся!!! Это – МОДА, чёрт её задери!
А уж в высокой Моде: чем эпатажней, непривычней, [i]глупей[/i] и эксклюзивней Идея – тем востребованней! Чем непрактичней и неудобней наряд – тем лучше! Тем громче гул пиара и экзальтированного восторга! Главное – эта самая чёртова [i]неповторимость[/i]!..
Недаром же говорят, что человек, презирающий женщин, и выставляющий их полными идиотками, называется… Великий Кутюрье!..
Вот таким Великим Кутюрье, как он спустя каких-то восемь лет понял, ему уж точно не стать… С одной стороны – плохо. Но сколько таких же безвестных и непризнанных «гениев» плюнули, и ушли в ремесленники? Или – вообще – в менеджеры-клерки-разнорабочие?!
А он?
Ведь не сдался, не спился, и не вернулся домой. Он… Боролся?
Можно ли ежедневное отчаяние и добросовестное выполнение нудной и однообразной тяжёлой [i]работы [/i]назвать Борьбой?
Когда ты, отлично осознавая равнодушие окружающих, не связанных с тобой по этой самой работе, и почти неприкрытую зависть и ненависть тех, кому ты – конкурент, вынужден по восемь часов «выдавать продукт», причём – без ошибок и «производственных потерь», поневоле взвоешь… И захочешь кого-нибудь убить.
Причём – всё равно, кого!..
Нет, рассудок у него вполне крепкий. Он пережил и это, и разрыв с «вдохновительницей», которая вначале делала вид, что переживает за его неудачи и обломы, а потом и делать перестала…
Хорошо хоть, совместных детей у них нет. Впрочем, кажется, после неудачной операции времён «бурной молодости» это ей и не грозило. Повезло, ничего не скажешь.
В-смысле, ему.
С-сука …ная!.. Б…! Ш… расчётливая! Не надо было слушать её…
Впрочем, и сам хорош.
Да и чего он так завёлся, что аж руки трясутся? Вспомнил статистику самоубийств и алкоголизма среди «творческих личностей», и невостребованных артистов?
Ну да, вспомнил.
Если верить социологическим исследованиям чёртовых учёных, по десятибалльной шкале стрессов они имеют семь и две десятых. А выше них, с показателем семь и восемь – только шахтёры… Не то, что, скажем, библиотекари: два и шесть! Жаль только, читать он не очень любит – а то бы точно пошёл в какие-нибудь архивные черви.
Э-э, кого он обманывает. Не пошёл бы. Он – дизайнер. А дизайнерам свойственны падения-взлёты как самооценки, так и вообще настроения. Вот: он успокоился. Почти.
Тщательно вытерев руки давно посеревшим и насквозь вымокшим истончившимся полотенцем, он повесил его на простой гвоздь в стене, и прошёл к столу.
Ага, мобильник зарядился. Вздохнув, он посмотрел в угол. Ничего ободряющего. Зато, когда он похлопал по карману, девять оставшихся бумажек приятно похрустели.
Оставив зарядку включённой, он сошкреб защитный слой с карточки. Так. Теперь так. А теперь – код и городской…
Сколько же он не звонил матери? Полмесяца? Месяц?.. Да нет – уже два.
Слушая гудки, он кусал губы. Как она отнесётся? Или – нужно будет всё-таки съездить? Нет, не успеть – даже если ехать вот прямо сейчас… Он надеялся, что двадцати минут карточки хватит. Даром, что ли, «обязался не раскрывать»!..
Голос, возникший вдруг в трубке принадлежал тётке:
– Аллё? Аллё – кто это? Говорите громче!
– Тётя Шура!!! Здравствуйте! Это Алексей! – он так и делал, отлично зная, что тётка хоть и глуховата, (якобы) слышит звонок и хватает трубку всегда первая, – Алексей это!
– А, Лешик! Здравствуй, солнышко моё! Ну, как ты там, как Леночка?
Вот вредоносная старуха! Отлично знает, что он «Леночку» послал лесом уже три года как, и всё подкусывает! Ну погоди ж ты!
– Леночка уехала в Магадан, на лесозаготовки, и больше не звонит. – насладившись лёгким замешательством на том конце провода, он посерьёзнел. – Тётя Шура! А мама дома? Можно её?
– А, да-да, Лешенька, конечно! Вот, она уже берёт трубку!
Разговор предстоял тяжёлый. Правда, тяжесть его заключалась только в моральной стороне.
В их странных сложно-натянутых отношениях Алексей никак не мог разобраться чуть ли не с пяти-шести лет. Когда впервые осознал, что Мать его не столько любит, сколько хочет с помощью его «гениальных» способностей утереть нос остальным Родственникам и знакомым.
Один только табурет с песнями и стихами собственного сочинения на каждый семейный Праздник с неизменным приглашением всей родни чего его нервам стоил!
– Алло! Лёша?
– Здравствуй, мама. Да, это я. Ну, как вы там?
– Здравствуй, моё солнышко! – теплота в голосе всегда отлично удавалась матери. Особенно, когда поблизости были свидетели, – Всё в порядке. А как ты сам? Работаешь? Здоров? Ну, рассказывай! Давненько ты что-то не звонил…
– Да что рассказывать-то… Всё потихоньку. Мам, я чего звоню. Мне предлагают хорошую работу… За рубежом. Но… Надо заключать контракт года на три, не меньше! Вы как – продержитесь столько без меня? – вопрос чисто риторический. А то они не «держатся» без него уже почти восемь лет! Приезды на выходные два-три раза (Один – с этой самой Леной!) явно не в счёт. Он ни крышу не перестилал, ни огород не копал…
– Что ты говоришь, Лешик? Я чего-то недослышала… – в трубке потрескивало, голос матери прерывался. Он повторил помедленней, стараясь чётко выговаривать слова:
– Я говорю, предлагают хорошую работу. За рубежом. На три года. Сможете обойтись пока без меня? Я… постараюсь высылать деньги на хозяйство!
– А-а… Хорошо, Лёшенька, я поняла… Езжай, конечно… Вдруг там сможешь закрепиться… Было бы хорошо, наверное… (Он так и не понял, кому – ему или им.) Звони хоть иногда.
– Обязательно. Буду… писать. – вспомнив в последний момент о запрете на звонки он вовремя поправился, – И денег постараюсь высылать почаще… Может, наймёте кого – крышу-то перекрыть!
– Да-да, обязательно… Как там у тебя здоровье?.. Не болеешь?
– Нет-нет, мам, всё отлично. Одеваю нижнее бельё когда холодно, и немытых фруктов не ем!
Эта традиционная шуточка родилась из регулярных же напоминаний… А других «полезных» советов он почти никогда и не слышал.
И это – от родной-то матери.
Может, сам виноват – сразу резко отдалился, когда перебрался в город? А ещё больше – когда почувствовал самостоятельность и независимость, получив ту, первую, престижную и неплохо оплачиваемую, [i]работу[/i]…
– Ну хорошо… А у нас тут новость – Лариса замуж вышла. Во второй раз.
По сердцу резануло.
А кто ему, барану амбициозному, мешал стать первым мужем своей смешливой и хорошенькой одноклассницы? Или он втайне всё же надеялся – что после разрыва с первым мужем, алкашом старше Ларисы на пять лет, но от этого ничуть её не умней, она-то уж дождётся [i]его[/i]… Не дождалась.
Да он и не намекал.
Сам дурак.
Значит – тем более – можно ехать. Ничто не держит.
– Очень рад за неё. Передай мои поздравления… Мам, ну так вы – как? Продержитесь?
– Ну а почему не продержаться? Наше дело пожилое: знай себе ходи до магазина, да обратно… Пенсию-то на дом приносят. Это вам, молодым, надо ещё на эту самую пенсию заработать! Так что давай – подписывай свой контрахт, да смотри – не пей там, в заграницах, много спиртного!
Он рассмеялся. Мать не оригинальна. То же самое говорила и восемь лет назад, и в каждый его приезд. С другой стороны – если бы батяня не пил, не свалился бы пьяный с крыши… Может, поэтому сам Алексей и не рвался никогда перестилать её. А вот пить…
Как отрезало – хоть не из-за батяни, а из-за прадеда… Алексей и правда, никогда не пил иначе, чем «за компанию». Или – для дела. Ни для кого не секрет, что здесь, в Столице, такой менталитет: «если ты не пьёшь с нами за общее дело – значит, что-то против нас задумал…» Гад такой.
Бизнес-отношения по-росски… Попробуй тут не выпей.
– Ладно, мам, не буду. Чесс слово! Завтра вышлю вам через Бестер-юнион молларов триста… На первое время. Потом – как смогу…
– Вот и хорошо. Ты, Лешик, не беспокойся – у нас тут пенсии-то снова прибавили… Спасибо Мутину… Так что протянем. Ну а если сможешь – присылай, конечно. Только чтоб тебе не накладно было. Триста на крышу-то должно хватить…
Алексей прикинул, что – да. Единственный его вклад в ремонт пресловутой притчи во языцех: закупка пять лет назад металлочерепицы, которая с тех самых пор так и лежит в сарае. Ждёт мастеров-кровельщиков. А то деревенские-то все…
Как батяня. Или прадед.
А всё равно – отца он почему-то вспоминал с каким-то душевным теплом!
[left]Может, потому, что тот водил его на рыбалку. Стругал ему кораблики. Научил класть кирпичи. (Отцов отец, то есть, дед – Михаил Макарович – был деревенский печник, и батяня ещё помнил