глазами.
Что она нашла в нем? Этого я не мог понять. Сама она играла изумительно. С большим тактом и откровенностью, иногда увлекая нас за собой и никогда не отставая. И ей не нужно было до нас подтягиваться. Она пришла к нам, будто сказала: «Привет, ребята!» Моментально поняла нас и заиграла. А теперь мы без нее и не представляли наш оркестр. Что говорить обо мне? Я без нее вообще уже ничего себе не представляю. Но этот калека! Кра-кра, трах-бах, больше он ни на что не был способен!
Любимыми инструментами Валентины были гусли и цимбалы. Но уж совсем изумительно она играла на колоколах и колокольцах, однако очень редко бралась за них.
Часто приходили две девушки: Лола и Зина, они ни разу ни на чем не сыграли, но очень внимательно слушали и чем-то наш оркестр дополняли.
Тамара тоже не играла, она рисовала. Мне удалось выпросить у нее несколько рисунков, я очень дорожу ими. На одном из них изображены мальчик и девочка, они сидят на лугу спиной друг к другу и пускают в небо мыльные пузыри.
Костя-Костя, или Константин Константинович, когда-то учился в консерватории, но любимым его инструментом был треугольник. Еще ему хорошо давалась флейта.
Затем появился Сергей Яковлевич. Внешность у него была весьма колоритная. Никак нельзя было дать ему шестьдесят два года: густые, хоть и вполовину седые, волосы, борода, величавая осанка, темный костюм, взгляд уверенный, пристальный. Настоящий маэстро, мы его так и прозвали.
Поначалу Сергей Яковлевич в ужас пришел от нашей игры, потом засучил рукава и принялся за работу. Где-то раздобыл пюпитры, принес два чемодана с нотами.
– Начнем с музыкальной грамоты!
Чихать мы на нее хотели! Никто с Сергеем Яковлевичем не спорил, но все мы играли по-прежнему, по-своему. Месяца два он с нами мучился, извел на нас львиную долю своей величавости, затем исчез вместе с нотами и пюпитрами.
И все-таки Маэстро нам нравился. Сбежал он после того, как Костя-Костя подарил ему банджо, указав тем самым его место в оркестре. Обиделся Сергей Яковлевич, однако банджо прихватил с собой. А ведь наверняка ему хотелось поиграть у нас. И нам очень банджо подошло бы. Маэстро один только раз показал нам, как надо играть на контрабасе, мы потом в себя не могли придти от восхищения. Но надо кому-то быть и дирижером.
День ото дня наш оркестр становился все лучше. А летом мы часто выезжали на природу. Однажды даже привезли с собой клавесин на мебельном фургоне. Вообразите такую картину: поле, река неподалеку, лес на горизонте, ослепительно голубое небо и посреди всего этого совершенства наш клавесин.
Я не стану рассказывать о том концерте, наши инструменты звучали совсем по-другому. В тот день мы поняли, что возможности нашего оркестра безграничны.
4
А потом как раз это и случилось. Я пришел домой и по двери с взломанным замком сразу догадался, что произошло. Они не взяли ничего, кроме клавесина. Кто они? Откуда я знаю? Конечно, я заявил о случившемся в милицию, но в глубине души понимал, что шансы на успех невелики, и клавесин никогда не найдется.
Я был потрясен. Так и просидел до самого вечера, ничего не соображая, не замечая, как течет время. Когда же подошел обычный час наших встреч, я вдруг осознал, что это ведь не только моя беда. И мне стало в несколько раз тяжелее.
Друзья проходили, здоровались, шутили, еще ни о чем не подозревая, а когда, наконец, замечали пропажу, то садились и замирали в таком же горе и недоумении, как я сам. Было впечатление, что в доме покойник. Разговор у нас не клеился, и постепенно все разошлись. Кое-как я починил взломанную дверь и лег спать.
Однако наутро легче не стало. Как жить дальше? Жаль клавесин, но если бы в нем одном было дело. Я теряю все. Уйдут друзья, уйдет Валентина... Ведь хотя я давно уже понял, что моя любовь безнадежна, любовь любовью оставалась. И просто смотреть на Валентину, играть вместе с нею, пусть зная, что она любит другого и никогда не полюбит меня, было даже и не счастьем только, а необходимостью.
В отупении я провел несколько дней, потом стал приходить в себя. Ладно, клавесин не вернуть, но ведь главное сейчас – сохранить оркестр, наши концерты. Нельзя падать духом, надо действовать. Может быть, найти какой-нибудь другой инструмент, который бы объединял нас. И я немедленно ринулся на поиски. Две недели безуспешно гонялся по магазинам и объявлениям, но ничего не мог подыскать. Хуже всего бывает, когда не знаешь толком, чего ищешь.
В таком состоянии полного отчаяния я и заглянул к Софье Васильевне попросить прощения, что не смог сохранить ее инструмент. Меня встретили с той же приветливостью, что и в прошлый раз. И конечно, внимательно и сочувственно выслушали. Я и не подозревал, как важно было для меня поделиться с кем-нибудь своим несчастьем. Я рассказал все: о друзьях, об оркестре. Даже о Валентине. На прощанье Софья Васильевна ободряюще мне улыбнулась:
– Наш клавесин попал к недобрым людям, но он у них надолго не задержится. Вы верите в это?
– Да, разумеется.
Мне очень помогли ее слова, я обрел уверенность. Найду что-нибудь, придумаю, все будет хорошо.
5
Нет, конечно же, мы не расстались. Мы по-прежнему стремились друг к другу и вместе переживали наше горе. И тот памятный вечер поначалу не предвещал ничего необычного. Хотя мне сразу бросилась в глаза какая-то приподнятость настроения присутствующих. И еще то, что все были по-праздничному одеты.
Проклиная свою рассеянность, я, наконец, отметил, что каждый пришел с каким-нибудь инструментом. Неужели мы вновь будем играть сегодня? Но как же без клавесина? Я ничего не понимал, особенно установившегося терпеливого ожидания, будто перед премьерой. И руки мои сами потянулись к бонгам, литаврам и ксилоримбе, которыми я увлекался в последнее время.
Вошли Костя-Костя и Женя Агарков. Они принесли с собой огромный сверток. А когда этот сверток развернули, то нашим взорам открылся невероятной красоты геликон. Он был начищен до блеска и буквально ошеломлял своим величием. Оказывается, поисками занимался не я один, а и мои друзья тоже. И вот нашли геликон. Собственно, не в нем было дело, а в том, что мы снова были вместе вопреки всему на свете.
И волнение наше достигло таких пределов, что не было сил переносить его. Мы сели в кружок, взялись за инструменты. Костя-Костя смущенно достал из футляра старенькую недорогую скрипку.
– Лет пятнадцать не брал ее в руки. С тех пор, как сбежал из консерватории. Не знаю, смогу ли играть, забыл уже все.
Он сел не в середине круга, а вместе с нами. А что же Агарков? Он так и остался с геликоном. Устроился возле Тамары, о чем-то беседовал с нею.
Иногда тишина бывает самым выразительным звуком. Но она была не той пронзительной, оглушающей, как в тот день, когда обнаружилась пропажа клавесина, она была наполнена ударами наших сердец. И Костин смычок прикоснулся к струнам.
Никогда еще мы так не играли. Это был совсем другой оркестр.
Вдруг открылась дверь и вошла Софья Васильевна. Она принесла с собой странный инструмент. Позже я узнал, что он называется стеклянной гармоникой. Слышали бы вы, что она на ней вытворяла! Софью Васильевну не нужно было никому представлять, с первых же минут все ее поняли и оценили. А вы когда-нибудь видели стеклянную гармонику? Хотя бы видели?
Ширились, наполнялись звуки. И казалось, что они не могут уйти навсегда. Обязательно останутся в стенах, в воздухе, в нас самих. И каждый звук рождал тысячу откровений.
Придя в себя, я со слезами на глазах оглядел своих друзей. Мы снова вместе! И мне вдруг стало ясно, что произошло, почему так прекрасно и неожиданно звучала наша музыка. Просто каждый из нас стал оркестром, но это нисколько нам не мешало, а наоборот – вознесло на недосягаемую ранее высоту.
Приглядевшись, я увидел в руках у Лолы тамбурин, Зина держала валторну. Привет, ребята!
Бом-бом! Я ничего не понял. Бом-бом! Ну, где же колокольчики? Бом-бом! Настойчиво, страстно, нетерпеливо звучали колокола. Не сочувствием, не бегством от непонимания. Любовью. Такой любовью, что меня оторопь взяла. Так где же колокольчики?!
Динь-динь! Как несмело и дергано они прозвучали!
И бом-бом! Динь-динь и бом-бом! Жизнь прекрасна! Динь-динь и бом-бом! Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!
Со всех сторон мне приветливо и одобрительно улыбались, поздравляли меня. Валентина была неописуемо прекрасна.
Алеша сидел в углу притихший, бледный и молча слушал. Он не играл. Зачем же он пришел?
Динь-динь и бом-бом! Слились эти два звука. Нельзя было их разделить-разлучить. Только динь-динь и бом-бом. И мне вдруг стало так хорошо, как никогда не было раньше. Счастье. Затопило меня счастье.
Опубликовано в сборнике: Николай Бредихин "ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ". Издательство ePressario Publishing Inc., 2012 год, Монреаль, Канада. Все права защищены. © ISBN: 978-0-9869345-8-2.
Изумительный рассказ!