Мы шли по широкой тропинке, протоптанной вдоль домов и домиков нашего загородного дачного посёлка, сотворённого мастерской игрой с самыми разными формами, материалами, размерами и красками. У меня и у мужа - по две тяжелых сумки с провизией до воскресного вечера, у ребёнка за плечами - рюкзак, заполненный загадочным для меня содержимым. Вряд ли школьным, скорее - книгами из внешкольной программы различного калибра, от детективов до Достоевского или кого-либо ещё.
Ноги мои сегодня не запинались обычным образом о каждую кочку и корягу, а заплетались, как после корчевания пней, занося моё тело, ослабевшее на то время, в разные стороны от дорожки, и я тогда уже подпрыгивала, словно белка, изгибалась и перетаскивала себя в прежнюю колею, в два-три шага от спины мужа, не спеша идущего впереди. Причиной шатания был мой лепет, которым я рассказывала своей семье о том, что произошло час назад и начало чему было положено вчера поздно вечером. Одновременно я думала о невероятности случившегося, вертела головой, временами опуская её, словно виноватую, шмыгала, тихо похрипывала и невесело поскрипывала, прерывисто дышала, переживала и нервничала. Словом, всячески беспокоилась. Муж мой вначале посмеялся, потом отказался верить, но постепенно притих и далее обходился молчанием. Ребёнок вскоре завернул к нашим дальним соседям, увидя во дворе их сына, регулярно навещавшего нашу так называемую дачу.
А вчерашним глубоким вечером четверга, я, убрав остатки ужина, села за стол на кухне нашей квартиры на 9-ом, любимом мною, этаже, и занялась деньгами для поездки на наши сотки. Денег было немного ввиду скудного семейного бюджета, и я уже почти сложила пересчитанные копеечки в свой аккуратный кошелёк, как вдруг вспомнила, что скоро осень и мужу срочно нужна тёплая куртка. Против чего он, вдумчиво скромный, иногда до скрежета моих зубов, пытался возражать. И вот тут меня посетили мысли, одна за другой, что завтра утром мы обязательно купим куртку чёрного цвета за пятнадцать у.е. Что мой Кирилл снова будет, якобы, противиться, но после примерки отлично "севшей" на него курточки скажет бодрым голосом, глядя на меня, что у него есть только пять у.е. А я отвечу, что у меня с собой - десятка. После чего его сумка станет на пару кг тяжелее. И я, вытащив десятку из загашника, вложила её в кошелёк.
На следующее утро произошло именно то, что работало в моей голове 12 часов назад, и ровно в той же последовательности. К нам, сидевшим среди других в ожидании автобуса, на одной из грубых длинных лавок, стоявших вдоль стен, по периметру большой площади автобусного вокзала, вдруг совершенно целенаправленно, то есть, минуя всех остальных людей, подошли две женщины, одетые весьма и весьма необычно - в длинные тёмные юбки, такие же тёмные жилетки и платки на головах. Отнюдь не цыганки, заговорив со мной, вытащили из большой сумки чёрную мужскую куртку, предложив её купить за пятнадцать у.е. Я заставила мужа, начавшего было слабо протестовать, примерить. Потом случилось всё то, что я уже слышала в своей голове прошедшим вечером - про "только пять у.е." у Кирилла и про мою десятку. Мы купили её, красавицу. И только в автобусе меня прошиб ледяной пот...
- Это невозможно, - твердил мне мой собственный голос.
- Ты думала о куртке. Что-то тебе могло присниться в связи с этим. Но ты сама говорила, что плохо помнишь свои сны. Я слышал это много раз, - улыбнувшись, заявил муж, когда мы уже топали к даче.
- А на самом деле ты довольна тем, чему я нисколько не рад! - Добавил он уже серьёзным тоном.
- Не уходи от темы. Какой сон?! Я тебе клянусь, что я сидела за столом! И в этом весь ужас...
- Мама, я тебя уже боюсь, - отпрыск покровительственно похлопал меня по плечу так, что я уронила сумку.
- Думай, что делаешь! У меня же руки трясутся, а ты...
- Глупая ты, мама...Но я тебя всё равно люблю, - наш школьник чмокнул меня в ухо и свернул с тропинки к дому своего приятеля.
В тот тёплый летний вечер у меня всё валилось из рук - секатор, грабли, собственная шляпа...Ночью было особенно тяжко. Мрачные фигуры этих женщин, появившихся буквально из ниоткуда и направившихся прямиком ко мне, впечатались в какие-то структуры моего сознания, расширив его границы, и выплывали оттуда туманом перед глазами. Проснулась я от собственного крика, перепугав ребёнка, прибежавшего к нам из соседнего крохотного помещения нашего сильно не достроенного летнего дома.
В наступивший день дачные заботы постепенно, минута за минутой, отбивали меня у собственных мыслей. Так что грозившиеся поутру стать паническими, к полудню они почти покинули мои воспалённые полушария. Но в итоге завтрак случился поздно, а на запахи яств, с любовью мною приготовленных на любимом же 9-ом этаже... Явился сосед, не совсем ближний и совсем не трезвый, обычно просыпавшийся на загородном воздухе примерно ко времени тамошних "ланчей".
- Иду встречать жену, - сообщил он, улыбаясь во весь монолитный зубной ряд и выразительно глядя на курицу, лежавшую на блюде горкой аппетитных кусочков. Приобщившись к нашему трио, Эд своим басом, подстать объёмной туше этого бывшего коллеги мужа, давно и хорошо известного моему Кириллу, начал рассказывать ему какие-то профессиональные подробности, что сразу отключило меня от завязавшегося между ними разговора. Движимая непонятно, каким стимулом, я встала, вымученно улыбнулась и торопливо перенесла себя в дальний закуток нашей пристройки, служившей для хозяйственных нужд. Достала из оставленной там сумки свёрток с чёрным пуховым содержимым и спрятала его, воровски озираясь по сторонам.
Вернувшись к столу, обнаружила там одного мужа с блокнотом.
- Интересная штука, - сказал он отстранённым голосом, не отрываясь от своих записей.
- Эдька? - Поинтересовалась я безмятежно.
- Угу, Эдь...каа, - повторил Кирилл, засунув ручку в рот и подняв на меня не видящие меня глаза. Я знала, что теперь от него ничего не добьёшься - будет целый день пережёвывать сказанное этим "гением". И, конечно, рассвирепела.
- Значит, мои переживания для тебя ничего не значат, а этот...хлыщ сразу пронял тебя до самого позвоночника? - Внушительно прошипела я.
- Какие такие переживания? - Растерянно удивился Кирюша.
- Что-оо? - Почти взвыв, я вскочила и выбежала из кухонки наружу. Сев на старое кожаное кресло, одиноко стоявшее на месте будущей беседки, предполагавшейся к созданию этим летом, я разрыдалась, выпуская, наконец, из себя жуткое напряжение последних суток. Муж был в курсе, что пока не наплачусь....И подошёл уже к окончанию моего слёзопада. Погладив меня по шевелюре, он кротко спросил:
- кофе будешь?
- Ммм, - всхлипнула я, кивнув головой. Супруг был прощён и вскоре мы сидели рядышком, как два лебедя, рассуждая об Эде и о блеске его незаурядной, как считал муж, натуры. Кирилл всегда угадывал, чем меня можно отвлечь...
Эдька родился в Москве, где прожил с родителями до своих 10 лет, после чего его перевезли на "родину", то есть, в наш прибалтийский город. А потом вдруг с ним случилась просто поразительная история... Эдик был весьма оригинальным типом. Не "без руля и без ветрил", с ироничным складом ума, с безусловными организаторскими способностями и харизмой, притягивавшей к нему некоторых специфических, на мой взгляд, но единичных женских личностей и бесчисленное количество личностей мужских, слетавшихся к нему, как мухи слетаются на мёд, едва успевая прослышать про соответствующий его клич. До самозабвения любил «покукаречничать», так ведь жизнь строится не кукареками от «кукаречников». Острый язык Эдьки, вечно развлекавшегося им от отчаянной, видимо, скуки и внутренней тоски или от какой-то злости, терзавшей его, порой останавливал меня от возможных высказываний в его адрес, уже готовых слететь с моего собственного языка. Когда я сгорала от желания прибить его дачным тапочком, но понимала, что проучить заносчивого острослова надо, но непременно благородно. Моё сердце невыносимо оскорблялось высокомерием обращения данного представителя дачной элиты со всеми своими приятелями. Эти персонажи регулярно наведывались повкалывать на участке нашего "феодала", не склонного вкладывать даже элементарные физические усилия в заботу о собственной дачной территории. Приехавшие мужики работали, не покладая рук, преданно заглядывая в глаза хозяина, со странным окрасом их радужки. Для меня - всегда чужие глаза, когда нельзя понять, что думает их обладатель. И моя душа человека, не растлённого никакими жизненными выкрутасами, выплёскивала своё отношение к Эдику. Я считала своим долгом демонстративно беззаботно гулять по его подворью в отпускные воскресные дни, засунув руки в карманы всегда ярких летних платьев, в отличие от тусклых нарядов его третьей жены, мужественно и бессловесно выдерживавшей прибывших голодных гостей. Гуляла я, естественно, среди этой толпы добровольцев, наезжавших туда побатрачить. Я им ничем не помогала, но “наступая” на них со всех сторон, ядовито, как мне казалось, посмеивалась. Увы, Эдьке это было фиолетово - он меня не замечал, из нашей семьи серьезно сосредотачиваясь, в удобное для себя время, только на моём муже, никогда не привлекавшимся к регулярной воскресной трудовой вахте у соседа.
Ничего не добившись своим куражем по его куцым грядкам, мне вскоре надоели ставшие смешными собственные «страсти» по соседу-ловкачу. Но как раз в это время произошёл невероятный, как казалось ещё вчера, перелом в его беспокойно-дерзкой душе — он внезапно, перед самой Перестройкой, обзавёлся сильным местным акцентом и больше с ним не расставался. Мой столбняк от случившегося с национальным кадром, всегда говорившем на родном ему, а потому — чистом, русском языке, рассосался далеко не сразу. Перейдя в понимание гораздо позже, спустя годы, когда я, имевшая много хороших друзей и просто отличных ребят среди представителей титульной нации, уразумела, однажды и навсегда, что для Эда это стало выражением ощущения им его личного с нами неравенства, глубоко запрятанного, но временами искренне-откровенного до бесстыдства, отчаянного до ярости у человека, рождённого и воспитанного почему-то там, а не тут. Это была его, возникшая вовсе не в родных местах, поздняя ненависть, ничем не мотивированная, а потому - бессмысленная и самоубийственная. Не трогая своим жалом моего супруга, тянувшего на себе весь отдел института и не имевшего ни малейшего тщеславия, Эд дарил ему и всем приятелям свои свежие идеи, высказывая которые, не забывал по дороге придушить кого-либо из своих коллег, не скрывая своих хорошо выстроенных взглядов на них. Делал это виртуозно подобранным текстом на нашем великом и могучем, правдивом и свободном... Словарный запас русских слов Эдика был чрезвычайно богат, но выговаривать он их стал, коверкая тщательно и даже слишком. Переламывая каждое слово, каждую, казалось, запятую. И не теряя при этом своих мыслей. Одарённейший был человек.
Спустя годы, однозначно обозначая мужу, в чём
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+