За пять минут до закрытия булочной, он вошел в двери, что вечно хлопали при порывах ветра, словно придавали ускорение неуверенным покупателям. Продавщица стояла у прилавка со скучающим видом, в ожидании момента, когда можно было бы нажать на опцию «Закрыть смену» и сняв вечно замызганный фартук, побрести домой, медленно переставляя ноги, налитые варикозом и усталостью. Появление Анатолия в неурочный для него час было настоящим сюрпризом. Она тут же мотнула головой, прогоняла сонливость, уверенно занявшую уютную позицию в пояснице, и, собрав всю свою женскую отчаянность, вложила ее в ласковый взгляд.
- Что-то забыли купить? – Голосом, полным бабьей тоски по ласке, произнесла она.
- Дааа…, - протянул Анатолий, четко осознавая, что за столько лет никогда к ней не присматривался. Она была уже не молода, но мягка формами, коими может одарить природа только зрелую женщину, в красивых глазах серого оттенка плескалась тоска недолюбленности, в любой момент готова вылиться в мир слезами, корни волос были, по- прежнему, не прокрашены, и он обратил внимание, что, судя по ним, она натуральная блондинка, приятного пепельного оттенка, который старательно прятала под «красное дерево».
- Что вам? Есть батон, белый на сыворотке или черный бородинский? Или может хотите чего-нибудь сладкого?
- Сладкого?? – Он уже и забыл, когда последний раз сладкое появлялось в его доме. Его вкусы давно переняли привычку переваривать только острое, соленое и перченное, с четкой уверенностью, что всякие там «Мороженки - Пироженки» это только для деток и их мам. Но в этот момент он вдруг ощутил, как на кончике языка зашевелились рецепторы, предательски требуя чего-нибудь приторного, разъедающего кариесом даже плотное покрытие зубных мостов.
- Хочу! – выдохнул Анатолий и тут же испугавшись, что может передумать, быстро добавить: «А у вас есть торт?».
Глаза продавщицы, слегка приняв округлую форму и заставив ресницы частить, уставились на Анатолия. «Торт?» - переспросила она, словно проверяла собственный слух, в опасении, что под занавес рабочего дня у нее где-то сбились опции, как у компьютера попавшего под перепады давления. «Да, торт!» - твердо произнес Анатолий, загоняя здравый смысл себе под ногти, ибо сегодня его место в изгнании, на арене жизни незапланированный аттракцион щедрости и безрассудства.
А затем, держа коробку чего-то бисквитного под огромной кучей сбитого до воздушной пены розового крема, он направился к дверям, где неожиданно замер, и, неуверенно обернувшись к продавщице, что провожала его взглядом, в котором уже безнадега лупила металлической лопатой надежду, что никак не хотела ни спать, ни умереть, и, выдержав легкую паузу, чуть-чуть отдающую неприличием положения, произнес: «А вы… а вы не хотите разделить его со мной?».
Ночью он с удовольствием вспоминал, как они шли до его дома, шурша ногами об осенние листья, что, покинув родные кроны, улеглись восточным ковром до самого подъезда, как пили крепкий чай и ели приторный торт, как неожиданно для себя он вдруг ощутил своей шеей ее мерное дыхание. Она оказалась теплой и красивой, да и лежала так тихо, уютно устроившись на его плече и не нарушая тишину извечной женской болтовнёй. Как уже за полночь, слегка сонная, она ушла домой, потому что ее ждали дети и голодный кот, из ревности готовый дорвать и так уже не первой свежести диван. Как долго они стояли в дверях, держась за руки и молча друг другу улыбаясь, глубоко в себе тепля ожидания, что это было не мимолетное сближение, и, что завтра в булочной они не будут искать места, куда можно было бы спрятать стыдливые взгляды, и, что это был не последний торт, которым они встретят вечер под мигающий свет фонаря.
Что-то случилось в этот день, что-то, что заставило сойти его паровоз жизни с проложенных рельсов, основательно уклонившись от расписания. И самое удивительное, что Анатолия это не пугало, а скорей завораживало какой-то странной новизной ощущений. Он даже позволил себе помечтать, представив, как они с продавщицей, одев лучшие ботинки, пойдут в кино, где будут смотреть какую-нибудь глупую историю про чужую любовь, плотно прижавшись друг к другу. Мечты, разогнавшись от непривычки до неприличного, то рисовали ему ее теплую ладошку на его колене, то его пальцы, что скользили по ее шее между редких завитков. Его охватило настолько странное чувство вожделения, что, не удержавшись, он прижал к лицу подушку, которая всё хранила ее запах, замысловатую смесь дешевой туалетной воды и пряность зрелого тела. Он поймал себя на мысли, что не только думается ему, но ощущается иначе, чем всего лишь сутки назад. «Как странно», - подумал Анатолий: «Вроде бы только вчера было то самое вчера, где всё было понятно, спокойно и скучно, и вот за какое-то мгновение всё перевернулось, словно стеклышки в детском калейдоскопе. И вот уже серое не серое, а расписанное странными красками, которых давно не было в его палитре». Словив легкий мятный холодок в паху, он перевернулся на живот и, зарывшись с головой в подушку, попытался запустить здравомыслие. Но оно сопротивлялось, как утром отказалось пить привычное пойло из кружки с нарисованным Стрельцом. Тело, словив непривычное удовольствие, отказывалось возвращаться назад.
- Алиса, - мягким голосом позвал Анатолий, развернувшись лицом к потолку, что поражал белоснежной побелкой, и уютно устроившись под одеялом: «Скажи Алиса, а что такое счастье?».
Телефон мигнул теплым светом и приятный женский голос произнес: А какая разница, если тебе сейчас хорошо?
- Ты ж моя умница, - проговорил он, погружаясь, словно водолаз в водные глубины, в теплые покачивания сна, впервые за долгое время не дождавшись полтретьего. Что поделать, перед счастьем пасует даже бессонница.
