Когда видишь её впервые, то… даже не могу сказать вам о впечатлении, производимом этой женщиной…
Волосы у неё необычайно хороши. Но казалось, что ей самой до них не было никакого дела, ибо глаза смотрели на тебя, но оставалось такое ощущение, будто видят они всё не ближе, чем Антарктида, например. А мысли заняты, наверное, бедными пингвинами, которые, задирая головы для того, чтобы рассмотреть редко пролетавшие над южным континентом самолёты, всё время опрокидываются на спину да так и лежат, печальные, несчастные и одинокие, в ожидании прихода того самого благородного миссионера, откомандированного сюда ООН или ЮНЕСКО, чтобы вернуть их в исходное положение.
Так вот, до собственных роскошных волос не было ей никакого дела по причине того, что пингвины пребывают в перманентной опасности, а потому, кажется, всегда даже не были (это я опять о волосах), причёсаны. И уже давно, судя по тому, какой прихотливой копной они обрамляли её лицо.
Одета она была так, словно быстренько пробежалась по Детскому миру и там, в отделе кукол, схватила то, что было ближе к траектории ею проложенного маршрута.
А если я скажу ещё, что было ей явно хорошо за тридцать, то вы себе представите эту женщину.
Нет, не представите, потому что при всём при этом была она н е в о о б р а з и м о х о р о ш а!
И не хороша, а ч е р т о в с к и к р а с и в а, п р е к р а с н а даже, я бы сказал. Когда же вы узнавали, что зовут её Дина Соломоновна, то – вы пропали окончательно. Потому что сразу же начинали её о б о ж а т ь.
Именно это и случилось со всей школой, куда однажды в сентябре пришла она, чтобы преподавать литературу, ну, и русский язык, разумеется. Пришла прохладным уже позолоченным утром и влюбила в себя всех. И сразу.
Когда в коридоре или же в учительской (были тогда ещё такие востребованные в школах специальные комнаты, где стояли чайники и кофейники, а свободные от уроков в «окнах», неизбежных в школьном расписании, учителя, отхлёбывая из чашек, беседовали друг с другом или тетради проверяли)… Ну, так вот, если Дине Соломоновне случалось беседовать с кем-нибудь из своих коллег, у тех обязательно складывалось такое впечатление, что она продолжает с ними прерванный всего лишь минуту назад разговор, всегда очень любопытный для обоих беседовавших.
С физичкой Натальей Георгиевной она жарко обсуждала газовую теорию происхождения солнечной системы, выпытывая у той точное значение терминов и пытаясь понять, почему в газовой линзе так получилось, что чем ближе к светилу, тем твёрже планеты.
Историк Николай Палыч делился с нею своими обширными сведениями о Мачу-Пикчу. А биологичка Татьяна Юрьевна объясняла, почему ранее учёные считали, будто браки между кроманьонцами и неандертальцами были невозможны.
На уроках же, которые проводила Дина Соломоновна было… так было… Там просто разговаривали о важном. Она, например, могла в самом начале долго-долго стоять и смотреть в окно, а потом вдруг сказать, ни к кому в классе не обращаясь:
- Знаете, о чём в жизни я больше всего жалею? О том, что не вышла за него замуж, потому что
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…
И класс молчал, потому что не знал, как отнестись к подобному признанию. А она продолжала:
- И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели…
И дальше продолжала, даже не переведя дыхания:
- Но он умер, так и не дождавшись, когда я появлюсь на свет. Да и что ему было за дело до девочки из провинциальной еврейской семьи, которая должна родиться более чем через полвека, потому что имя его:
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут…
Только послушайте: А л е к с а н д р Блок!!!
Причём, «Блок» бросала так быстро, что слово становилось на самом деле похожим на единый звук, родившийся внутри человека, в самом его сердце.
И класс – пропал. Начинал любить Блока так же самоотверженно и истово, как она сама.
А в другом классе, перед самым звонком на урок она выходила в коридор, где перед дверью в кабинет литературы толпились взъерошенные и лопоухие и сообщала им:
- За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба - на земле,
Жил старик в одном селе…
Если бы Ершов посмел не родиться, а тем более не написать «Конька-горбунка», мы бы с вами так и остались стоять у дверей и бессмысленно орать от тоски. И даже сами бы не понимали, о чём тоскуем, почему кричим…
А Верка Фёдорова из десятого «В» так бы никогда и не узнала, что она поэт. И никогда бы не написала:
Вы знаете, как быть?
И можете давать советы?
И даже если волком выть,
То – соблюдая все приметы?
А мне вот до сих пор не удаётся
Жить, чтоб не испортить всё вокруг,
Чтоб Бог, когда меня коснётся,
Не испоганил своих рук…
А рано утром, уже в мае, когда всё вокруг школы, да и вокруг нашей жизни, нежнело и пенилось от света, который отбрасывали в воздух цветущие яблони, в школу пришёл папа Серёги Хрущёва из одиннадцатого «А» и сказал, что таким учителям, как Дина Соломоновна нельзя с детьми работать, потому как сына его уже ждут в строительно-дорожном на факультете водоснабжения и канализации, а тут он вчера заявляет им с матерью, что пойдёт на филологический, а потом – в школу, детей литературе учить. Ну, и русскому языку тоже. Это ведь учительница его сына с истинного пути сбила да ещё и влюбила в себя. А за растление несовершеннолетних, сами знаете, что может быть. Особенно, если в стенах школы, на глазах у директора…
А папа у Серёги человек большой. Он знает, как жить правильно и кто и где должен работать.
Потому-то Дина Соломоновна больше в школе не работает…
|