Покои молодого господина заливало полуденное солнце, раскрасившее лучами витражи верхних окон.
«Боги на одну ночь» проснулись почти одновременно, приветствуя друг друга легким касанием губ.
- Ты меня сожгла, волшебница Цирцея. Спасибо за ночь любви, моя ласковая богиня…
- Ты возродил меня, Арунт, любимый…
Сон в глазах Кая Валента как ветром сдуло.
- Откуда знаешь это имя? Ты с этрусками знакома?! Это они, хитрые ласы, называют меня Арунтом, с этрусского якобы «Орел»…
Элин улыбалась, любуясь своим заспанным богом. Ее ничто не могло вывести из равновесия или застать врасплох. Она слукавила, якобы-де слышала это имя от Мария Алкивиада, когда он на чем свет поносил Цецинов, которых не жалует.
- «Арунт», милый, означает «Душа и Тело». У тебя прекрасная душа в прекрасном теле…
- Элин, вчера я был не настолько пьян, чтобы поверить в твой театр. Его ты разыграла, желая спасти Таланта, пользуясь своей беспредельной надо мной властью? Он тебе не отец, никакого храма богини Арра нет, как нет какого-то великого, всемогущего Дия и его жены Левкиппы. Тем более, каких-то Божественных близнецов! Ты все придумала, о, согласись…И прошу тебя, хоть ты не называй меня собачьим именем – Арунт!
Элин помрачнела, опустив глаза. Он ее не понимает и не воспринимает как жрицу. Она молча кивнула и вдруг заметила на простыне мазки крови. И повязка на руке Кая Валента в пятнах проступившей крови. Элин приказала немедленно вставать, принять ванную, перевязать рану.
- Не помогают муравьи, мое тело другого замеса, - смеясь, оправдывался Кай Валент. Встревоженная Элин, улыбаясь, помогала ему одеваться.
Лакея вызывать они не собирались.
Биппа у порога не было. Возможно Герострат, заглянув в покои господина, выпустил пса.
Смеясь, они отправились в ванную, где суетились рабы, второй раз подогревая воду, близился час обеда…Ну и заспались они!
Через час чисто вымытые, Элин и Кай Валент, кому она уже сделала перевязку, занялись массажем.
В банной комнате на узком ложе, застеленном белоснежной простынею, в ауре парящих в воздухе благовоний. Элин сама приготовила масло для массажа, добавив полынь и имбирь. Всё, как она весело заметила, для мужской сексуальной активности.
Кай Валент вначале был против полыни, предлагая заменить маслом пачули, но Элин настояла; она обожает аромат полыни, он улучшает сон и возбуждающе действует на женщину. Пришлось согласиться с ней, когда в воздухе, перебивая другие ароматы, поплыл горьковатый, пьянящий запах степей.
«Кажется, я превращаюсь в сармата…на белом коне…среди полыни и ковыли»… - забавлял себя шуткой сын Мария Алкивиада. Чего не сделаешь ради прекрасной мадонны, согласишься быть и мифическим жрецом в мифическом храме богини Арра».
Он лежал ничком, с безграничным удовольствием отдавшись сильным и нежным рукам Элин. Энергичными движениями ладоней, окуная их в масло, она масло втирала в мужское тело, делая кожу эластичной и упругой. Ее раскрытые колени, нет-да-нет прикасались к его ягодицам, тут же она нажимала на чувствительную точку, снимая возбуждение своего пациента. Забыться в эротическом массаже не значило впасть в страстное состояние. Ее нежный бог по природе был восприимчив, Элин приходилось часто переключаться на менее чувствительные места. Постанывая в упоении, Кай Валент гасил растущее желание смехом и шутками. Смеялась и Элин.
Но…Но…Но…
Позади ворвался ветерок. Прозвучали каменные шаги, и голос с железной ноткой, рявкнувший на сарматском:
- Куда ты сумку подевал?
Еще не случалось в практике Мария Алкивиада, чтобы он бесцеремонно врывался к сыну, когда тот занят.
Элин замедлила движение ладоней, но не обернулась. Видела, Кай не закрыл глаз, прерывисто вздохнув. Тон отца дал понять: препираться глупо, тем более сын оставил следы своего ночного пребывания в таблинуме.
Обидно, всегда сдержанный отец позволил себе сорваться, а всё во имя своих великих интрижек. Приехал, даже не переоделся, так спешит забрать сумку.
Не поднимая головы, сын ответил:
- Привет, отец. Ты забыл пожелать мне всех благ от богов…Сумка в надежном месте. Я не хочу, чтобы храмовое золото пошло на ваши с Фабием и Домицием политические игры…Это не мудро. Найди другое решение, а сокровища не тронь.
Марий Алкивиад сцепил зубы, нервно похлестывая плеткой по ладони.
Сын подслушал разговор в доме Антония Элия?! Вторгся в тайные дела старших с мальчишеским безрассудством, не соображая, что ступает на опасный путь!
- Верни сумку туда, откуда взял!
Элин медленно повела ладонями по спине Кая. Ее сердечко замирало, она ощущала, как напряглись мышцы ее «бога».
- Верни тобой похищенное!
Кай Валент вдруг дерзко рассмеялся, перевернувшись на спину.
- Ты сказал, отец, мной похищенное? Это когда? Когда я сидел в животе матери или в твоем семени?
Элин машинально оглянулась на Алкивиада, сейчас последует ответная реакция, - нескромность Кая перешла всякие границы.
Мария Алкивиада колотило от ярости. Хлесткий в воздухе удар плети и вопль до задыхания:
- Замолчи, щ-ще-енок!
Элин, вскрикнув, упала на ковер. Она не ожидала рывка Кая, ветром взмывшего на ноги. «Щенок» на сарматском – страшное оскорбление, которое смывается кровью обидчика.
Ненормальное мгновение смотрели друг на друга отец и сын. Первый – в упор, умело владея мимикой лица, только желваки ходили на скулах. Второй – с горящим синим пламенем свирепыми глазами.
Алкивиад не выдержал, заорал, брызгая слюной:
- Глаза опусти! Не смей смотреть мне в глаза! – и про себя. – Мерзавец…
Отвернулся и вышел.
Элин подхватилась с пола, пала на грудь Кая. Стиснув кулаки, тот стоял как над пропастью, бурно дыша, слыша в ушах эхо оскорбительного слова. Впервые в жизни отец обидел сына, грубо, грязно. Намеренно, хладнокровно. Знает, тот не поднимет на него руки. Пусть сын не прав, по-своему решил судьбу таинственного золота, это не повод для страшного оскорбления. И, что сын сказал?
Сердце заныло: он задел память матери!
Как раненый зверь с рыком и стоном повалился на ковры, отбросив от себя руки Элин. Вонзил зубы в мускул локтя. Бешено кровь забилась в висках. Он, поклявшийся отомстить за кровь, смерть матери…сам гадким словом оскорбил ее память…
Элин присела рядом. Что произошло? Ссора бытового характера или семейный раскол? Докапываться до души Кая бесполезно, тогда она прилегла рядом, поглаживая его плечи, осторожно высвобождая закушенную руку, зашептала стихи, успокаивала.
Кай Валент перевернулся на спину.
- Почему мы, живые, безжалостно, в гневе, обуреваемые страстями, ненароком задеваем тех, кого нет с нами?...
- Тобой овладела Дева Обида, а хуже нет, когда идешь у нее на поводу.
- О, лучше бы я умер… - Элин не дала договорить, закрыв ему рот ладошкой, остро пахнувшей полынью.
- Не смей! Ты не просто чернишь память матери, тебя родившей в муках и слезах, ты…ты своим желанием умереть мешаешь ей возродиться к новой жизни…Никогда не желай себе смерти, никогда!
Ее мудрые слова вернули в этот мир Кая Валента. Он сел, вперив оживающий взгляд в свою жрицу любви.
- Прости, Элин…Совсем раскис…
Она обняла его, как бы это сделала мать.
- Помни, нежный мой бог, когда тебе становится плохо на душе, не отталкивай меня. Вдвоем мы перешагнем Обиду и Оскорбление….О, Арра! Ты ребенок, Кай! - поцелуями она сняла с его щек крупные слезинки, и уже строже добавила, - они не закончили с массажем, требуется убрать с тела излишек масла, поэтому надо вернуться на ложе.
Остро, до боли в душе, осознал ее нежный бог, как бесконечно дорога она ему. Потерять Элин означало бы – самому умереть…
Именно в эту минуту Кай Валент сказал себе: свадьбы с Фабией Глорией не будет! Он все сделает, чтобы эту свадьбу разрушить, и не в пику отцу и его приятелям, а просто…он Элин…любит...
Поздний завтрак накрыли в покоях Кая Валента, ему не хотелось выходить в триклиний, чтобы не встречаться с отцом. От Герострата стало известно, - старший хозяин в своем кабинете что-то писал.
Они уже доедали, перебрасываясь шутками и афоризмами. Элин, как и он, в еде была разборчива, не сочетала мясные и рыбные блюда, все ела раздельно. И ела понемногу. Смотреть на нее, впервые сидевшую в его обществе, евшую аккуратно,- верх удовольствия. И она умела пользоваться вилкой. Дивная у него сарматка, многих римских мадонн за пояс заткнет. Намеренно, решив проверить ее воспитанность, Кай Валент уронил с вилки на стол кусочек колбасы, ойкнув.
Элин сделала вид, что не заметила. О-о, ее можно смело брать на любой светский прием.
Прислуживавшая им рабыня выходила с пустыми тарелками, за дверью увидела испуганного Герострата. Он попросил ее срочно сообщить господину плохую весть. Сунув ему в руки посуду, рабыня вернулась в столовую.
Новость была преотвратной: Ламия попалась. На кухне заметили пропажу перца. Рабынь согнали, проверили их руки.Ламия ночью забыла вымыть руки, они пахли перцем. Ее обвинили в воровстве.
- Запорют насмерть, мой господин, - добавила рабыня, преклонив колено.
Извинившись перед Элин, скрестив на тарелке нож и вилку, господин направился к двери.
Ламию, подвесив на цепях, лупцевали на конюшне. Дворецкий наблюдал за экзекуций. Спиной почувствовал, на конюшню вошли.
- Гельвий!
Виллик обомлел, оборачиваясь, сгибаясь в низком поклоне.
- С этого дня я запрещаю вам истязать моих рабов.
Лупившие сыромятными ремнями рабыню двое надсмотрщиков замерли. Висевшая Ламия не кричала, не стонала. Увидев на смуглой спине кровавые полосы, встретив ее взгляд, омытый страшной мукой, Кай Валент вырвал у дворецкого кнут.
- Еще одна плетка для моей коллекции! Надеюсь, последняя! Рабыню снять с цепей! Позвать лекаря! Дать ей лучшие мази, настойки, питье, еду с моего стола…Гельвий, вы – лично отвечаете за жизнь этой девочки. Исчезнет она, Гельвий! Я продам вас на галеры, лично прикую к скамье!
Перепуганный дворецкий сам бросился освобождать рабыню.
…Элин понимала, Ламию Кай Валент освободил не из жалости, а в пику отцу, объявив себя хозяином виллы. Но его благородство неоспоримо, он запретил экзекуции в своем поместье. Марий Алкивиад запрет не отменит, ведь он сам переписал виллу на имя сына, как свадебный ему подарок….
Элин наблюдала за любимым, - он цеплял на свой коллекционный стенд плетку, которую забрал у виллика.
Может для других эта коллекция выглядела странно, но Элин знала причину ее появления. Плетки, бичи, кнуты, - каких только не было на стенде орудий истязания, - Кай начал собирать в пятнадцать лет. Когда увидел, как отец, Марий Алкивиад, собственноручно запорол до смерти мальчонку, сына рабыни. Тот украл с господского стола пирожное. Не удержался малец от соблазна попробовать сладкое, какое никогда не ел.
Кай Валент тогда ничего не сказал взбешенному отцу, но с ним долго не разговаривал, а прислуге приказал
