Хорошо, когда Лилька рядом!

             



Город  рассолодился  от затянувшегося  почти до нового года  декабрьского тепла. Сами посудите: весь месяц от плюс трёх до плюс  семи. И дожди регулярные, через день. Это вам что? Русская зима, что ли?..
Небо, как известно, для любого человека важно. Для русского – особенно. Если в жизни всё не слава богу, то мы в небо смотрим и его синевой забываемся, почти до счастья, которое так важно среди горя, особенно -  затяжного, даже горем переставшего быть. Так – хмурый, невесёлый быт, убогий, тяжёлый и больной…
В нынешнем декабре неба словно бы и не было. Над головой будто натянули влажную застиранную простыню из плацкартного вагона поезда советский времён, когда плакать вы можете уже во влажную подушку, которую до вас  проплакал кто-то насквозь, на всю жизнь, оставив в ней часть своей печали,  ставшей слезами.
Ну, и как, скажите вы мне на милость, жить-то под таким небом?
Вот и не живём, а маемся, забыв, что небо может быть синим, почти перламутровым, по которому там и тут разбросаны сугробы радостных кипейно-белых облаков.
Так вот и Рита теперь маялась, потому что беременная была. Теперь уже точно знала, что это не простуда и не переутомление в конце полугодия. Голова иногда кружится, и тошнит, и слабость какая-то временами наваливается прямо ни с того ни с сего, с самого утра, когда только что проснулась, а уже устала.
Она первой об этом Лильке сказала – подруге своей лучшей, с которой с первого класса, скоро одиннадцать лет уже, вместе. Та хоть ни разу в подобной ситуации не была, сразу начала действовать. После школы потащила Риту в аптеку. Долго стояли у витрины, будто выбирали что-то. Лилька наконец решилась и подошла к окошечку, в котором виднелось лицо немолодой уже провизорши с урочливым выражением глаз и лица в целом. Прямо в это лицо Лилька и прокричала почти:
-А нам – тест. На беременность!..
Провизорша, кажется, покачала головой. Но товар выдала молча.
Пошли к Лильке, потому что она прямо рядом с аптекой жила. Сделали. Лилька всем руководила. Точно – беременна Рита в свои неполные семнадцать.
Посидели на кухне. Потом на улицу пошли. Молча. Обе.
Лилька иногда дурой такой бывает. Вот и теперь ступила:
- А отец-то хоть кто?
Ну, Рита и назвала «вещь своим именем»:
- Ты чё? Совсем, что ли, дура? Влад, конечно!..
Лилька знала, разумеется, про отца-то, потому что сидел он за партой, что была за спиною у подруг. Несколько раз просил Лильку, чтобы поменялась с ним местами, но та ни разу не согласилась: стерегла свою лучшую подругу, аки Кощей Бессмертный собственную смерть. Не уберегла, стало быть.
Но тут же, не раздумывая, обняла Риту за плечи, потому что тоже ведь была хоть и будущей, но всё-таки женщиной и знала наверняка, что в такие вот минуты рядом с любой должен быть кто-то уверенный и принимающий в тебе участие:
- Ничё, Харитонова! Будем рожать. И воспитаем. И вырастим…
Потом отстранилась от Риты, глянула на неё строго так, как учительница прям, и опять спросила:
- А он-то хоть знает? Сказала?..
Вот тут Рита низко-низко голову опустила, помотала ею из стороны в сторону и в первый раз после того, как узнала, что скоро будет для какого-то человека мамой, заплакала.
Лилька опять собралась, опять обняла. Прижала. И молвила, аккомодировав взгляд в минус бесконечность:
- Па-а-а-нятна! Ничё без меня у вас не получается… Лана… Я ща…
И пока Рита глаза и щёки вытирала, осознавая, что то, что с нею приключилось, не горе даже вовсе, а радость, выхватила свой телефон и позвонила.
Кому-кому! Владу, конечно.
Трубку он снял так быстро, что даже первый гудок закончиться ещё не успел. Будто сидел и ждал звонка этого важного и для него тоже. Лилька переключила на громкую связь, искоса стрельнула глазами на Риту и, держа телефон, как бутерброд, возле самого рта, решительно приступила к самому главному:
- Владька? Как дела? В порядке? И у нас с Риткой тоже, только она беременная. Сразу говорю: отец – не я…
И замолчала. В телефоне тоже молчали. И слишком долго, чтобы можно было принять это молчание за изумление от радости. Потом голос Владика, ставший вдруг каким-то вихляющимся и серым, как небо в этом декабре, как простыни застиранные, всё же раздался:
- Я… эт самое, конечно, знаю, что был первым… Но кто-то же мог быть и вторым…
Рита не сразу даже поняла, что он говорит. Зато Лилька моментально сообразила и искромётно отреагировала:
- Вот же ж ты сучонок, Быстров! Не зря я тебя к Ритке подпускать не хотела. Ещё с девятого класса!
И – всё. Нажала отбой.
Потом опять глянула на Риту мудрым бабьим взглядом. И опять всё поняла. Потому и сказала:
- Он, Рит, не сучонок, конечно… Просто, сама понимаешь, растерялся. Ничё! Опамятуется и сам же в магазин первым кинется!..
Опять заплакала Рита и, сглатывая, спросила:
- В какой магазин? Зачем?..
- Как это – зачем! Приданое ребёночку покупать. Пелёнки там, распашонки, памперсы!
Глянула Рита на подругу свою старинную, верную, настоящую. А потом на небо глянула, декабрьское, серое. И оно  показалось ей беременным снегом. И – пошёл снег. Пошёл, не дожидаясь наступления нового года, а словно бы даже к нему спешно готовясь. И разулыбалась Рита снегу этому, настоящему, нашему, жданному и такому родному сейчас. Сидела, как дурочка прям, запрокинув голову и улыбаясь. И не слышала даже, как Лилька, снова обхватив её за плечи, сказала:
- Ща тёть Тамаре позвоним. Обрадуем. Скажем, что она скоро баушкой станет и чтобы в магазин после работы зашла да диетических продуктов купила. А то ведь беременным хорошо же питаться нужно!