С момента рождения в человеке заложена не только Божественное начало, но и частичка зверя. Сможет ли человек победить в себе эту частицу, зависит от множества факторов, таких как воспитание в семье, школе, среде общения, в конце концов, от генетического предрасположения. Что послужило толчком рождения в душе Пети зверя, теперь не скажет никто. Вроде родился он в нормальной семье, мама – врач, отец научный сотрудник в одном из Питерских НИИ. Но зверь поселился в его душе с самого раннего возраста. Еще в детском саду для Пети было высшим удовольствием сделать какую-нибудь пакость, типа подставить подножку пробегающей мимо девочке, украсть и спрятать любимую игрушку мальчика и со стороны наблюдать плач обиженного ребенка.
Причем, он старался это сделать так, чтобы его нельзя было обвинить ни в чем, а еще лучше, если это можно было все свалить на кого-то другого. Но однажды он все же попался. Как-то сзади он подтолкнул девочку, спускающуюся по лестнице, которая до этого отказалась дать ему большой огненно-красный шарик. Девочка упала и довольно сильно ударилась, повредив себе руку. Все бы ничего, но это увидела их воспитательница Жанна Александровна, неожиданно для него вышедшая из коридора. Разразился скандал, родителей Пети вызвали к заведующей садиком, а дома отец в первый раз в жизни выдрал его ремнем. На некоторое время Петя затих, но так только казалось, он только ждал удобного момента для мести, объектом для которой была выбрана Жанна Александровна, ведь если бы не она, то все сошло ему как обычно с рук.
Он долго думал, как же он может отомстить, но не придумал ничего лучшего, как просто засунуть небольшой гвоздик в замок шкафчика с ее одеждой. Шкафчик пришлось взламывать завхозу, который, разобрал замок и нашел гвоздь. Доказательств, что это сделал именно Петя, не было, но все знали, что это именно он. Отца вновь вызвали к заведующей, которая порекомендовала ему перевести своего сына в другой садик. Что, после очередной профилактической работы ремнем, и было сделано.
Потом Петя пошел в школу, где скоро стал числиться главным школьным хулиганом. Он любил заниматься тем, что и все подобные создания - дергать девочек за косы, подкладывать кнопки, а самым удачным для себя днем он считал день, когда обработал доску из баллончика для ухода за полированными поверхностями содержащим воск (кстати, стащенным им в магазине). Он еле сдерживал смех, наблюдая, как математичка пытается написать на ней задание для контрольной работы.
А в шестом классе его приняли в группу местного дворового хулиганья в качестве «разгоняющего». Его задачей было подойти к человеку или паре и начать нагло приставать к ним, а когда он или они не выдерживали и пытались прогнать маленького хама, из-за угла появлялась основная группа старших парней, которые со словами «маленького обижать», набрасывались всей толпой на жертву, избивали ее, ну и конечно, чистили карманы. За это он получал немного карманных денег, пиво, но главное возможность безнаказанно ударить раза два, три беспомощную жертву ногами, что доставляло ему огромное удовольствие. В банде его называли «наш маленький зверек».
****
Прошло несколько лет, «зверек» вырос, да и времена изменились, начались девяностые. Он давно перестал быть «разгоняющим», пройдя в банде все этапы становления и, в конце концов, стал ее руководителем, мозги то у него, в отличие от окружающих его обычных отморозков, имелись. И этими мозгами он вовремя понял, что время одиноких групп заканчивается и пора прибиваться к какой-либо ОПГ, ну если жить хочешь, конечно. Ну, он и прибился, передав всю свою банду под руку местного криминального авторитета. Поначалу ему с его бойцами поручались самые простые дела – собирать дань с частников, ездить на стрелки в качестве расходного материала, но постепенно, благодаря уму и какому-то звериному нюху на опасность, он пробился в круг людей, занимающихся более серьезными делами.
И тут произошло событие, оставившее в его душе незаживающую рану. С детства для него был только один человек, которого он любил – мать. Отца он боялся, рука у него была тяжелая и, узнав об очередной выходке сыночка, он порол его «как Сидорову козу», а вот мать – просто боготворил. Но с началом девяностых все начало меняться. Институт, где работал отец, был расформирован и он потерял работу. И отец, вместо того, чтобы, воспользовавшись «протекцией» сына, устроиться на какое-нибудь хлебное место, пошел разнорабочим в универмаг, расположенный недалеко от дома, быстро опустился и стал часто выпивать.
И постепенно в душе Петра страх и почтение к нему заменились презрением, а когда он, в очередной раз, забежав к матери, чтобы передать ей немного денег (много нельзя – все равно отец найдет, отберет и пропьет со своими дружками), узнал, что в пьяном угаре он позволяет себе поднять на нее руку, на нее - единственного человека, которого любил, презрение сменилось на ненависть. Петр, подождав у дома возвращения отца с работы, жестко, как он умел, предупредил его, что если тот еще раз, хоть пальцем тронет маму – ему не жить. Внушение не помогло и когда, в свой следующий приход, он обнаружил свежие синяки на маминых руках, судьба отца была решена.
Вечер, в который отец после получения получки должен был в своем привычном состоянии, то есть изрядно «под шафе», придти домой, он провел дома у мамы, а возвращающегося отца рядом с домом встретили его «братки» с битами. Может быть, они перестарались, а может, таким и было задание, но отец через четыре дня скончался в больнице. Расследование ни к чему не привело, да и кому в те времена была интересна смерть какого-то забулдыги. Но вот мать… По возвращении с кладбища на сороковой день после смерти отца, она, глядя прямо в глаза сыну, прошептала:
- Петя, поклянись, что это не ты все организовал. Смотри мне в глаза и поклянись.
Он начал уверять, что конечно нет, что он на такое не способен, но видимо мама что-то поняла, поскольку молча развернулась и ушла в свою комнату, закрывшись там на ключ.
А ночью Петру приснился сон. Он сидит на скамейке рядом с мостом, перекинутым через какую-то не широкую речку. На другом, высоком берегу, окруженный высокой красной стеной, стоит Храм, купол которого сияет в лучах заходящего солнца. Он сидит и не может оторвать взгляд от этого сияния. Вдруг, рядом раздается женский голос, он оборачивается и видит красивую девушку, почти девочку, в длинном белом платье до пят.
- Петр, ты почему сидишь и не идешь туда? – произнесла она.
- Не знаю, - почему-то шепотом ответил он.
- Посмотри мне в глаза, - повелительно произнесла девушка.
Он на секунду поднял на нее взгляд и уже не смог отвести его. Ее глаза излучали какой-то радужный свет, который, казалось, проникал глубоко в душу. От этого света не возможно было спрятаться, не возможно ничего скрыть. Когда свет пропал, перед ним вдруг оказалась старая, сгорбленная, вся в морщинах старуха, опирающаяся на какую-то кривоватую палку.
- Кто ты? – со страхом прошептал Петр.
- Я, - со странной усмешкой произнесла старуха, - это то, что вы люди называете Божественным даром, дающемся человеку при рождении, ангелом-хранителем души. Ты сделал меня такой, я скоро окончательно умру и тогда твоей душой завладеет Он, тот, кого вы называете Сатана, и она навсегда будет потеряна для людей. Ты близок к этому, очень близок. Прощай.
И тут Петр проснулся весь в холодном поту, а утром он узнал, что мама, единственный человек, которого он любил, умерла ночью от обширного инфаркта. Сказать, что Петр переживал, это ничего не сказать. Он запил, но странное дело, алкоголь не приносил ему забвения, просто позволял, хоть ненадолго, заснуть. Руководить делами в таком состоянии он был не способен, и его босс уговорил его взять «отпуск» и отправиться отдохнуть куда-нибудь за бугор. Он выбрал Абу-Даби, при этом, главным аргументом в его пользу было то, что там не поощрялось пьянство, а он чувствовал, что с этим надо как-то завязывать. Не только с пьянством, но вообще со всем тем, что окружало его многие годы.
Это его и спасло. Может быть, его босс перешел дорогу более могущественному человеку, а может полиции надо было выполнять годовой план по уничтожению ОПГ и лучших кандидатов не нашлось, но вся его «родная» группировка была разгромлена. Босс и ближайшие к нему люди сели, а остатки бойцов прибрал к рукам конкурент по бизнесу, с которым, совсем не кстати, у Петра были такие отношения, что при первой же встрече ему, в лучшем случае, грозила пуля, а о худшем, и думать не хотелось.
Встал исконно русский вопрос – что делать? Возвращаться в Питер нельзя, если жизнь, конечно, дорога. На счет жизни Петр был уже не очень уверен, но умирать с ногами в тазике с цементом, а потом быть съеденным Ладожской корюшкой, не хотелось совершенно. И тогда Петр вспомнил о том, что на родине мамы, в небольшом городке, расположенном недалеко от истока Волги, у нее остался домик, в котором он когда-то в детстве проводил все лето. Прямо из Москвы, куда прилетел самолет из Абу-Даби, не заезжая домой, Петр отправился туда.
Путь от автовокзала к домику матери проходил вдоль неширокой реки, в которой мало кто мог узнать могучую Волгу. Он дошел до моста, бросил взгляд на противоположный берег реки и сердце бешено забилось – на противоположном берегу стоял Храм, тот Храм из сна, купол которого, как и во сне, сиял в лучах заходящего солнца. Ноги подкосились и чтобы не упасть, Петр ухватился за деревянные перила моста. Он стоял и, как во сне, не мог оторвать взгляд от этого сияния.
- Сын мой, вам плохо? – вдруг раздался старческий голос.
Петр оторвал взгляд от сияющего купола Храма и увидел стоящего рядом с ним невысокого, совершенно седого священника, одетого в длинную черную рясу и участливо смотрящего на него.
- Плохо, тихо, почти шепотом, произнес Петр.
- Что болит? Чем можно помочь?
- Душа и тут вы ничем помочь не сможете.
- Ну, тут-то как раз я возможно и смогу вам помочь, - проговорил священник. Пойдем.
И он повел Петра через мост, к входу в Храм, который был окружен высоким забором из красного кирпича. У входа Петр остановился:
- Я не могу идти дальше, я не крещен, не умею молиться, да и грехов на душе слишком много.
- Проходи, проходи, - проговорил старец, не бойся, это не запрещено, ведь впервые все мы заходим в Храм некрещёными, поэтому Церковь не возражает против того, чтобы не крёщеный человек пришел в храм.
Старец провел Петра через весь Храм, куда-то за алтарь, а потом по недлинному и узкому коридору в свою, аскетично обставленную комнату. Усадил его на стул, сел напротив него и, смотря ему прямо в глаза, произнес только одно слово – рассказывай.
И Петр рассказал все, все, что вспомнил о своей жизни. Он не мог себе представить, что когда-либо сможет рассказать кому-нибудь всю свою жизнь, однако, не отрывая взгляда от, как ему казалось, все понимающих глаз старого священника, рассказал ему все, вплоть до приказа избить отца и последовавшей за этим смерти матери. Когда он закончил, в комнате наступило длительное молчание. Потом старец промолвил:
- Да грехи твои тяжкие, но почти любой грех можно искупить. Для
