— Маша! Маша! Держись! — кричал Сергей в панике, бросившись к ней на помощь.
— Помоги… — слабо пролепетала девочка. Сил не хватало, чтобы удержать себя: воздух в груди, заканчивающийся от ужаса и страха. Ее руки скользили по металлу. Следующее мгновение и ее тело полетело вниз в бездну.
Маша закричала, и этот крик, наполненный невыносимой болью, слился с криком старика. Удар. И боль пронзила всего Васильевича. Видение тут же пропало, вместо дня была ночь, а вокруг давно забытое всеми здания пансионата.
— Что будем делать?
— …родаки нас убьют…
— …надо им рассказать.
— Спятили?!
— …нужен врач…
— …нас посадят в тюрьму…
— Мы просто сделаем вид, что ничего не произошло. Всем скажем, что сама сбежала, а ее спрячем.
Голоса детей доносились отовсюду. Васильевич хорошо помнил тот диалог. Он попытался произнести что-то, но спазм боли сковал его тело, заставив задрожать. Старик простонал. Слезы потекли из глаз. «Вот так решила отомстить Машка… Думаешь я заслужил, сволочь. Мы были детьми, а ты обиду затаила, гори в аду дрянная сука». — думал Сергей Васильевич. Он пытался хоть что-то сделать. Но было даже больно дышать, походу ребра сломаны и многие другие кости.
— Зайка. Где? Зайка? — раздался из ниоткуда голос сестры, но в нем было что-то не так. Он исказился, словно говорящий задыхался, и в нем слышались зловещие нотки. Каждый звук казался многоголосым, перекрываясь эхом.
Угрюмцева прошиб холодный пот. Голова девочки выглядывала из пролета. Вместо глаз зияли бездонные ямы, но старик ощущал будто сам дьявол смотрит его. Трупные пятна переходили в открытые раны, которые давно сгнили и были полны опарышами. Рот растянулся в оскале и двигался словно по чужой воле хаотично исторгая звуки. То, что было Машей начало медленно спускаться по лестнице шлепая противно босыми ногами по ступенькам. Оно что-то бормотало себе под нос иногда выкрикивая слова:
— Не бросайте… больно… больно… Сережа помоги… помоги… Не надо… одиноко… одиноко… Где зайка? — судя по звуку девочка остановилась прямо перед стариком.
Сердце Васильевича забилось сильнее, он пытался найти глазами Машу. Головой шевелить он не мог. Улавливая лишь шорохи ветра, тишина казалась лишь громче. Становилось тяжелее дышать, тело горело и боль раздирала его на тысячи осколков.
— Ты меня бросил! — взвыло существо, одновременно истошно крича и плача. Старик вздрогнул, в этом крике смешалось все от боли, до одиночества с отчаянием.
Сергей Васильевич силился ответить. Как-то себя оправдать, но вырывались лишь хрипы. Несколько мгновений ничего не происходило. Потом еще и так время потянулось бесконечно долго. Он понимал, что умрет и это конец. Пансионат закрыли, когда старик был ребенком и никто сюда не придет. Как бы он ни звал или ни кричал. Да и не мог. Угрюмцев беспомощно лежал на полу. Ему думалось, что вот так он умрет в одиночестве и боли. Медленно и мучительно. Как когда-то Маша. «Самая худшая смерть из смертей… Не так я представлял свою кончину». — рассматривая серый потолок, кисло усмехнулся про себя он. Ведь все испугались последствий, а Сергей отчетливо понимал, что отец убьет его. Денег вылечить сестру нет и все заботы снова упадут на плечи мальчика. И тогда на выпивку денег хватать не будет, а когда отец был трезвым, то становился зверем. Сергею показалось, что лучше скрыть, солгать и забыть, как страшный сон. Сделать вид, что сестры не существует. И он делал, все 50 лет.
С каждой секундой Васильевич ощущал, как его тело разрывается на части. Из ран сочилась кровь, унося жизненные силы. Из головы противно струилась бурая жидкость. Она заливала лицо и наполовину закрывая обзор. Темнота и пустота стали безмолвными свидетелями его кончины. Если бы была возможность, он бы положил конец своим страданиям здесь и сейчас. Но они, похоже, только тянулись все дальше и дальше, не желая отпускать. Он попытался пошевелиться. И лишь мучительный стон вырвался из горла. В этот момент под телом раздался треск чего-то хрупкого.
Переместив немного руку, Васильевич нащупал нечто твердое и гладкое. Краем глаза он заметил странный предмет рядом с собой. Это вызвало у него приступ нервного смеха. Тело немного сотрясалось, заставляя старика сморщиться. Взгляд остановился на человеческом черепе, и он быстро осознал, что, вероятно, упал на скелет. «Значит я последний был, наверное со всеми нами медленно расправлялась. Костика и других тоже прибрала, сука. Теперь меня…»
Он закрыл глаза. Силы покидали его, как песок, стремительно утекающий сквозь пальцы. Дышать становилось всё невыносимее, будто в легкие вливали раскаленный металл. Старик даже задерживал дыхание, чтобы оттянуть поднятие грудной клетки и вновь пронзающую с этим боль. Но он больше не был полноправным хозяином тела. Организм, требуя кислорода, метался в ярости. Каждый жадный глоток воздуха терзал, становясь для него настоящим испытанием. Постепенно и силы на вдох и выдох кончались. Все становилось свинцовым и тяжелым. Горло сжалось, словно его сдавили невидимые руки. Паника сменилась гнетущим страхом и безысходным отчаянием. Биологическая программа выживания столкнулась с человеческой осознанностью. Васильевич, чувствовал, что хочет умереть, чтобы прекратить мучения. Но функции организма, подобно диким зверям, боролись со смертью. Сердце забилось быстрее. В голове раздался глухой шум, и темнота перед глазами поплыла. Тело, обессиленное, начало непроизвольно подергиваться, будто тысячи игл впивались в мускулы, вызывая невыносимую боль. Организм, забыв о разуме, искал воздух. Каждый миг тянулся в бесконечности и сопровождался муками, словно Васильевич вошел в вечный круг ада. Горло сжалось вновь, и черная волна накрыла окончательно сознание. Угрюмцев начал бредить, ему казалось, что рядом есть люди, достаточно просто позвать на помощь. Но губы, пересохшие, еле шевелились. Они лишь издавали беззвучное мычание. Каждая клетка его тела билась в невыносимой тревоге, стремясь получить источник жизни, причиняя страдания. Время текло, одновременно быстро и медленно. Сергей Васильевич ощутил, что его сознание проваливается в бездну. Звуки окружающего мира стихли. Пришло резкое понимание: вот она, долгожданная смерть. Дальше не будет этих мучений, этой невыносимой боли.
Все естество старика сделало конечную попытку вцепиться в жизнь, вдохнуть кислород. Сердце делает свои последние удары. И физическое тело Сергей Васильевича останавливает свой жизненный цикл. Оно мертво, но сознание нет.
Он продолжает ощущать, как плоть медленно, неумолимо остывает. Мышцы теперь содрогались, непроизвольно сжимаясь. Угрюмцев стал бездушным наблюдателем, осознавая все мучительные изменения в своем теле. Бремя гниения и разложения обрушивалось на него. Время, казалось, растягивалось до невозможного, отпуская свою хватку лишь для того, чтобы вновь вцепиться в его истерзанное сознание. Живот вздулся. Запах тленного плоти заползал в ноздри. Кожа на теле набухла и отслаивалась, падая на пол. Ткани разжижались, превращаясь в смесь с кровью, которая утратила всякую форму, становясь гадкой кашей. Он чувствовал, как личинки, начали разъедать его внутренности, копошась в органах. С каждым мгновением скелет делался все более открытым. И все это происходило годами. Они пролетали мимо, как тени. Старик, пытаясь удержать осколки воспоминаний. Ведь только это могло отвлечь от ада, в котором он был. Память стиралась, унося с собой все, что когда-либо было дорогим. И к концу разложения он уже не знал, кто он, почему оказался здесь и что это за адское место. Сознание сливалось с болью, а время тянулось бесконечно. Безысходность, как черная пелена, окутывала его, затягивая все глубже в бездну забвения.
Сергей Васильевич открыл резко глаза, тяжело дыша. Время — 8:56, его квартира, за окном 17 августа, и ему приснился какой-то очень долгий кошмар. Но этот сон не закончился — он продолжал жить в нем самом. Старик нахмурился, пытаясь вспомнить, что же именно так его тревожило, но мысли разбежались, как тараканы. Вздохнув, он встал, чтобы почистить зубы, позавтракать и снова обругать телевизор. Сегодня Угрюмцева особенно тянуло на улицу. Свежий воздух казался единственным спасением от страшного наваждения. Выпив 50 граммов водки, чтобы взбодриться, старик вышел наружу. Парки всегда поднимали его дух, но сейчас всё было иначе. Природа вокруг, удивительно яркая, напомнила ему юность в родной деревне Углинка, где он носился босиком по полям. Каждый звук, каждый запах разрывал его на части от тоски по селу. Улыбнувшись своим мыслям, он обратил внимание на детей, что прыгали как котики по траве и бегали как собачки. Настроение тут же испортилось. Он старался понять этот мир, но кажется сегодня что-то сломалось в старике окончательно. Захотелось почему-то спрятаться от непонятного и меняющегося мира. Скрыться в “Углинке”, где советское время законсервировалось навсегда. Сердце его сжалось, и с твердой уверенностью он двинулся в сторону выхода парка. Сергей Васильевич понимал, что переезд — это не простое дело, а акт отчаяния, которого он больше не в силах оттягивать. «К черту город, пора убираться отсюда! Я все откладывал, время пришло. Сдохну там — разницы не будет. Зато хотя бы этого, тьфу, не будет — окаянных чертов…» — повторял про себя Васильевич как мантру, собирая чемодан. Выходя из квартиры, почему-то вспомнились родные: мать и отец. А уже сидя в электричке – Машка, со своим чертовым зайцем.