огляделся. Риты рядом не было. За окном разливалось солнечное утро, сидя на заборе, орал, как сумасшедший, белый петух. Я быстро оделся и, воровато оглянувшись, выскользнул из дома, радуясь, что не столкнулся с Ритой.
Домой идти не хотелось. Дав пару кружочков по деревне, направился на завтрак в колхозную столовку. Заливаясь краской смущения, робко приоткрыл дверь. Володя, Лиля и Рита ели за одним столом. Я взял миску с кашей и уселся рядом: «Всем привет!» «Отставницы» сидели за соседним столом, делая вид, что нас не замечают. Лица Володи и Лили довольно светились, по ним безошибочно читалось: всё у них «прошло» хорошо. Рита не выказывала никаких эмоций.
После завтрака присели на залитом солнцем бугорке за столовкой, девки и Володя закурили. Лениво катился беспредметный базар, ничего знакового не звучало. Я волновался, догадываясь, какой «вердикт» могла вынести Рита, пока меня не было: сам факт прихода на завтрак порознь свидетельствовал о многом. Работали мы тоже порознь — девчонки на зернотоку.
Простившись, двинули к своему агрегату-тюковальщику.
— Ну что, оплошал? — улыбнувшись вопросил Володя.
— Да-а… Что-то не особо хотелось... — ответил я, чувствуя, что опять краснею.
— Ну-ну. А ей так хотелось мужика!
Я остановился.
— Что, сильно лажала? - мой умоляющий взгляд выдавал с потрохами.
— Расслабься, наоборот сказала, типа, какой сильный мужчина: бровью не повел, мышцей не дрогнул, ничем не показал, что возбужден, но я-то всё понял. — дипломатично ответил друг.
Я испытал прилив нового чувства к Рите — благодарности за пощаду моего мужского самолюбия, а Володька — свой, не выдаст. Хотя... Лажать меня было не в ее интересах, ведь можно глянуть на вопрос с другой, не очень-то выгодной для Риты стороны: что же ты, голубушка, не смогла мужика «на боевой взвод» поставить? В любом случае, на сегодня мою репутацию пощадили. Однако «вердикт» Риты выглядел своего рода авансом на ближайший вечер, когда вновь будет предложено «исправить ситуацию». Как пели Квины, «шоу маст гоу он». И я решил: набухаюсь — а там, хрен с ним, будь, что будет.
Володька тем временем рассказывал, как одна из «бывших» на рассвете спросонья собралась в нужник (выйти во двор можно было только пройдя через веранду). Лилька, говорит, посапывая, дрыхла «без задних ног», а я вылёживал, прикрыв глаза. Хвать! Одна кровать пустая, на подушке другой — сразу две знакомые головы! «Отставница» вытаращила глаза и, забыв о намерении, метнулась обратно в избу. Сон у нее как рукой сняло. Через мгновение в приоткрывшемся дверном проеме показались три головы «бывших» — и взволнованный шепот: вот это да-а-а! Я, говорит, аж чуть не заржал.
Безучастно внимая его рассказу, я кисло улыбнулся: мысли были целиком заняты размышлениями о предстоящем вечере. Ворочал тюки соломы, не замечая их тяжести, машинально отвечал на какие-то вопросы Володи. По пути с работы купил две бутылки омерзительного «Портвейна».
Вечером зарядил противный дождик, ни о какой сторожке или прогулке не могло быть и речи. Володька, гад, находился в возбужденном ожидании, я же втайне лелеял надежду: вдруг не придут, дождливо все-таки. Но нет, скрипнула калитка, во дворе мелькнули две знакомые фигурки. Блин, всё-таки припёрлись! Девки тоже купили бутылку вонючей «Портняги».
Пока шел процесс возлияния, всё было нормально: я хохмил, сыпал анекдотами, заразительно смеялся. Володька от меня не отставал. Девки от души хохотали. Следуя своему замыслу, я пил за двоих. В какой-то момент даже почувствовал мощный прилив желания — Рита видела это и тоже находилась в радостном предвкушении, демонстрируя, по Чуковскому, «синдром пирожка»: «ну-ка, съешь меня, дружок»!
И вдруг! Вдруг... наступило утро. Я открыл глаза и сел на своей шхонке — в животе мутит, в голове шумит. На веранде никого не было, на улице светлынь. Глянул на часы — ё-моё, рабочий день в разгаре, а я не жрамши. Поспешил к своему грёбаному тюковальщику.
Завидев меня, Володька заржал: «ну и рожа у тебя, Шарапов!»
Спрашиваю:
— Слышь, что было-то вчера?
— А ты догадайся сам!
— Ну, что? «Что я голым скакал, что я песни орал, а отец, говорил, у меня генерал»?
— Что-то вроде этого.
— А потом?
Володька усмехнулся.
— Суп с котом. На бок завалился, метался, что-то бормотал, Ритку пару раз саданул. А потом мертвецки отрубился.
— И что Рита?
— Поняла, что ей обломилось, ушла. Нам с Лилькой ты уже не мешал.
Это успокоило: нажрался, отрубился — бывает. Я принялся активно кидать тюки соломы, ощущая, как из организма выходит хмель. Вырисовывались два сценария на вечер: либо не придет, либо, что более вероятно, придет, но пить больше не даст.
Так и случилось. Выпили в меру, больше пели под гитару. Неумолимо близился волнующий «момент истины». И вот, настала пора переводить тело и «дело» в горизонтальное положение. Погасили свет, улеглись по парам. Лилька с Володькой, раздевшись, сразу «приступили к делу» под одеялом.
Черт возьми! Когда смотришь порнушник — это возбуждает. Но когда «порнушник» происходит в полутора метрах от тебя… Какие-то хрюканья, хлюпанья, чавканья, вскрики — такое скотство! Зачесались руки схватить дрын и от души отходить обоих!
Я лежал и удрученно размышлял: боже, неужели это и есть то самое великое таинство соития мужчины и женщины? Вокруг чего создана мощная общемировая субкультура? О чем непрестанно думают миллионы смертных? Что, и мне нужно уподобиться им, издавать эти мерзостные звуки, совершать однообразные рефлекторные движения, дергаться в конвульсиях? Вот тут, на серых нестираных колхозных простынях, на скрипучих пружинах тесной шхонки? С этой постылой нелюбой девахой, из пасти которой тащит какой-то кислятиной? Не имея возможности толком подмыться? Словом, полная тоска.
Лежал, молча уставившись в потолок. Не спала, пуча в темноту свои бестыжие буркалы, и Рита. Наконец, вздохнув, она подала голос:
— Я пойду. Проводишь меня?
Возникла пауза, разбавляемая мерным кряхтением и металлическим вжиканием на соседней многострадальной койке. Идти никуда не хотелось, к тому же на улице опять зарядил гнусный дождик.
— Да неохота, оставайся. Эти скоро отрубятся, а я пойду в баню, там в предбаннике тюфяк на лавке и телага под голову. Спи.
Я собрал монатки, вышел во двор и, глубоко вдохнув напоенный дождём и мокрой землёй осенний воздух, направился к бане.
На следующий день произошло знаменательное событие: Володе от его Дамы сердца пришли сразу несколько писем. Она писала, что их группа работает в соседнем районе (поэтому письма так долго шли), что любит, что думает о нем каждую минуту, что не может дождаться встречи и тэдэ, и тэпэ. Володя мгновенно прозрел, ощутив нахлынувший на него новый прилив чувств. И всё перечитывал в сторонке, шевеля губами, вызвавшие сладостную аритмию сердца письма. А потом, мучимый угрызениями совести, замолк. Он осознал всю гнусность им содеянного, боясь, что по возвращении его запросто могут «сдать с потрохами»: их с Лилькой колхозный роман происходил на глазах всей группы.
Лиля, зная чьи письма целый день мусолит Володя, обеспокоенно поглядывала на него, но подходить при всех не отваживалась. Несколько напряглась и Рита. Я же думал: интересно, хватит ли у них наглости опять припереться к нам?
И что же? Припёрлись! Вечером, как по расписанию. Я вызвал Володьку во двор: объясни, мол, Лильке ситуацию, ты что, свою потерять хочешь? Вообще, он был добрым, но слабохарактерным человеком. А потому ответил, мол, как я ее прогоню, мне неудобно. Тогда говорю: «Давай, я ей мозги вправлю!» — «Не надо!»
Тем временем, гадкая «Портняга» уже была разлита по стаканам. Без эмоций раздавили бутылку, намереваясь отбиться пораньше. Выключили свет, Володька демонстративно, не раздеваясь, лёг зубами к стенке. Лилька подлегла, обвив его сзади руками. Мы с Риткой полулежа сидели на шхонке и наблюдали, она курила.
Через пару минут Лилька, дыша в ухо, стала гладить рукой ниже живота. Володька, не выдержав, тяжело вздохнул: «Пойдем покурим!» Открыв дверь во двор, они устроились на ступеньках. Покурили. Потом опять закурили. Я всё ждал, когда же он выдаст ей своё решительное «ква!». Но они только молча курили. Наконец обозленная Лилька вскочила и, громко прошипев: «Ну-ка, сволочь, давай!», хорошенько пнула Володьку в спину. «Сволочь», вновь тяжело вздохнув, обречённо поднялся со ступенек. Они снова легли. М-да, подумалось: спёкся пацан!
И тут дверь со стороны избы открылась — на пороге в кальсонах стоял хозяин дядя Вася. Окинув нас взглядом, он спокойным голосом сказал: «Вот что я, ребятки, вам скажу. Надоело мне на вашу любовь смотреть. Я не для того вас пущал. У тебя, Володя, знаю, есть девушка (определенно «бывшие» слили!), как тебе не стыдно! И хватит здесь курить. А вы, девки, больше сюда не приходите...». И в таком духе минут пять. Дядя Вася стыдил и корил, его негромкий «монолог» звучал куда убедительнее ругани и мата. Впрочем, заматерись он — всё равно был бы прав.
Девки, прикрыв глаза, притворялись спящими. Мы смиренно слушали его, хотя было видно, как Володька рад столь неожиданной развязке. У меня же внутри всё просто ликовало: ай-да дядя Вася, вот спасибо тебе, родимый! Его «выход», словно по сценарию драматурга, состоялся в самый нужный момент предпоследнего акта пьесы.
Ну а «последний акт» был сыгран утром. Отозвав Лильку в сторонку, я всё же решил прочистить ей мозги. Она закурила, ее лицо раскраснелось, ноздри слегка подрагивали: «Какого хрена ты лезешь?! Почему сам Володя об этом не скажет?!» Пришлось матюкнуться, позвать своего друга, а когда он, опустив голову, подошел, гордо удалиться.
Не слыша слов, я наблюдал за ними. Лилька, энергично жестикулируя, что-то ему с жаром выговаривала, Володька, краснея, лишь блеял в ответ.
Вскоре по возвращении из колхоза Лиля пригласила нас с Володей на свой день рождения. Ну а чего не сходить? Девчонкой она была весёлой, искренней, обаятельной, хоть и не красавицей. Мы остались хорошими друзьями. Да и Ритуля сегодня мне, старику, вспоминается вполне симпатичной. Но тогда я попросил Лилю: «Риту на «днюху» не приглашай, пожалуйста, или я не приду!». И не сомневался, что не пригласит: ребята всегда у нее были в приоритете. С «отставницами» тоже вскоре помирились. На том история и завершилась. Как поется в студенческом гимне: «Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус!» – «Итак, будем веселиться, пока мы молоды!»
На следующий год Володя женился на своей Даме сердца, я был свидетелем на их свадьбе. Но вас, конечно же, интересует, «сдали» его или нет? Да, сдали… Кто – не знаю, а Дама сердца, пардон, уже супруга, не сообщила. Да и узнал об этом мой друг только после женитьбы, причем без «выноса мозга». Мудрая женщина? Просто искренне любящая…
Служба спасения
Джек уныло шел на работу. Пихались прохожие. Валялись, хлебая дешевое пойло, бездомные на полу истлевших картонках. Людская каша куда-то текла – суетливая, шумная и неуклюжая. Грязные воробьи, копошащиеся у лужи, еще вчера казавшиеся премилыми, стали противными. Он топнул, чтоб они улетели – вместо того, чтоб дать им приготовленные пол батона.
«Господи – как все надоело! – подумалось вдруг. – Уехать бы отсюда, сменить работу, фамилию, климат. Ведь есть место, где я буду
Могучий номер, оба текста невнятный, но в них есть призыв к действиям.