запах?
– Да. Не ацетон, другое.
– Что это?
Дочь, напрягая все силы, с огромным трудом, произносит сонным голосом, складывая пальцы правой руки в щепоть:
– Нашатырь! Нашатырь! Нашатырь!
И открывает глаза, потрясённая своим открытием. Ведущий по ходу задаёт ещё какие-то вопросы, записывает на какой-то картонке или бумажке её ответы. Дочь с удивлением отмечает, что это, судя по убранству комнаты, дом её второй бабки, у которой никогда они не жили, и что мать на фото тех лет носит именно такую косынку – в виде повязки на голове.
***
– Идём с нами в баню! Пойдём, к нашим? Не хочешь?
– Нет. Я баню вообще не люблю, а париться не могу.
– Почему?
– В обморок падаю.
– Ого! А как это было, когда? Расскажи! Ты мне никогда не рассказывала.
– А я тебе много чего не рассказывала! Иди-ка ты в свою баню.
***
В одну из встреч на сеансе терапии дочь начинает извлекать из своего подсознания другой яркий случай из детства, за ним - следующий. Сначала возникает милая девочка с косичками, которая говорит:
– Кого ты ненавидишь?
Дочь слушает её, улыбаясь, склонив головку. Слово кажется смешным, в нём ощущается ритм: не-на-ви-дишь! Старшая девочка, однако, не шутит. Она произносит то же слово в другой форме:
– А я фашистов ненавижу! А ты?
Дочь спрашивает про слово:
– Как это – ненавижу? Ты сказала не-на-ви-жу?
– Да! Если кто-то плохой, противный, то его надо ненавидеть!
– А где ты слышала это слово? Кто тебе его сказал? – но в тот раз разговор прерывается и больше не возобновляется. Впоследствии окажется, что это обычное слово, и его все знают.
Дочь в глубине знает, что это слово непростое. Для неё оно связано с радостью жизни. Вам странно? А ей-то каково. Такие загадки носить в себе! Удастся ли их разгадать?
***
Регрессия, или как это называется. Сеанс глубинных воспоминаний в разгаре. Дочь видит себя совсем маленькой, она лежит на столе, на котором происходит пеленание. Блаженное ощущение от самой жизни! Иметь тело! Ощущать ток крови в нём, биение сердца, движение пищи и соков внутри органов, пускать ветры! Ноги распадаются на разные стороны, свежий воздух заходит в это сокровенное место – оно ощущается прекрасным цветком с розовыми лепестками. В комнате сейчас нет никого – только дочь и над ней – лицо в белой больничной косыночке. Сквозь прикрываемые дремотой тяжёлые веки ребёнком воспринимается лишь отрывистость движений при пеленании и слышится повторяемое несколько раз слово:
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя!
Ощущение блаженной истомы и радости жизни сплавляется воедино с резкостью движений, и со словом: ненавижу.
Если лицо матери в белой косынке, значит, это в роддоме.
Дочь в полусне и блаженстве.
Так вот откуда пришло это слово.
***
Через пеленание вспоминается ей на тех занятиях и другой стол. Это уже в горнице родного дома. И тут происходит самое интересное. Или не самое, но кое-что интересное она расскажет. Ведущему сеанс. Дочь снова видит себя лежащей на столе, за которым яркий дневной свет. В комнате они с матерью, больше никого нет. Отец только что принёс из детской молочной кухни свежее молоко в бутылочках и убежал на работу. Было явление материнской груди, в которой почти совсем нет молока, а то, которое есть, воспринимается жидким, не дающим никакой питательности – оно словно бы голубого цвета. Дочь смущённо произносит это – становится как-то неловко перед тем, кто проводит сеанс. Что он может подумать – молоко голубое! Но он успокаивает её, так бывает, и сеанс продолжается. Мать стоит у окна, за головой дочери. Она что-то достаёт из шкафчика с гостевой посудой и с чем-то смешивает. Вкус резиновой соски. Незнакомый запах. Голос матери:
– Ешь.
Голодная, набросилась. И – невозможно это есть! Кислое! После первого же глотка выплюнула соску и жалобно взвыла. Мать ещё раз сказала:
– Ешь!
Затем:
– Не ест.
Положила дочь на стол и кинулась из комнаты – выливать кислое молоко в помойное ведро.
***
– Мама! – спрашивала дочь, – а что это за фотография такая, ты всегда такая весёлая, а тут – грустная. Это кто у тебя на руках?
– Это мы тебя принесли из больницы. У тебя в три месяца было обезвоживание организма, и ты чуть не умерла! – уловите интонацию – надежды!..
– Это ты перед больницей?
– Нет, после.
– И почему ты такая грустная, такие несчастные глаза.
– А как ты думала! Мы ведь тебя чуть не потеряли!
***
На одном из занятий её спросили – а папа? Что делал папа?
И дочь снова говорит, вот её слова:
– И я вижу, что, пока мать в больнице разговаривает через окно с тем мужчиной с работы, ради кого она всё это со мной проделала, мой потрясённый Дух отделяется от одиноко лежащего тела, жаждущего, чтобы его взяли и держали на руках, и прижимали к груди! Мой Дух летит прощаться – к папе и его доброй матери. А папа – я вдруг его ощущаю так сильно и радостно: он бежит! Он бежит сломя голову ко мне, бежит, не замечая ничего на дороге, лишь бы успеть! Он несёт лекарство, которое считается дефицитным и чудодейственным. Кроме этого лекарства ничто не может помочь! Лоб его взмок под кепкой, он не замечает ничего. Важно одно: успеть!!!
И чужую подушечку на том занятии всю слезами-то и залила.
Вот так. Мой папа. Ещё и ещё раз ведущий говорит:
- Пройди: мой папа.
- Мой ПАПА!
И слёзы рекой лились, хоть сто раз повторяй.
Дочь всё это знала так, как будто была не девочкой, а самим папой, бегущим её спасать, свою малышку:
– Он мне принёс в больницу своё лекарство, не в ампулах – в своём сердце, которое так билось, когда бежал ко мне! – я чувствовала, как горячо он любит меня и просит жить, несмотря ни на что, с испорченным желудком, с «географическим» навек языком, с непонимаемой обидой к матери, со всей этой смесью любви и ненависти – жить! И я понимаю, что я остаюсь жить благодаря ему и ради него.
Дочь будет это всё вспоминать и со слезами рассказывать:
– Когда мы будем втроём возвращаться из больницы, у меня – на руках у отца, не у матери – будет такая радость, что я по дороге обмочусь от счастья, и они будут в дом бегом бежать, скорее, чтобы дочка в мокрых пелёнках и одеяле не простыла! Отец возьмёт свой фотоаппарат в кожаном футляре и поставит жену со свежезапелёнутой дочерью так, чтобы свет хорошо падал. Он сам проявит плёнку и напечатает чёрно-белые карточки, выберет лучший из снимков, и в рамочке под стеклом повесит в простенок между окнами.
***
Когда дочь была уже взрослой и сама работала, мать пришла домой в каком-то тревожном и приподнятом, почти торжественном настроении. Она начала рассказывать дочери случай, как у одной женщины была дочь-студентка, умница, красавица, скромная.
– Училась она в другом городе. Сдала сессию и решила поехать домой. Приехала на автовокзал – нет билетов. Тут такси. Договорилась и поехала. Водитель и его спутники – все кавказской национальности. Но девочка так по матери соскучилась, что не побоялась ехать одна с ними. А зря! И вот она пропала по дороге, стали её искать. Кто и где видел её, когда? Нашли около озера на полпути костерок, в него попутчики-наркоманы бросили обгорелые останки той девочки! Судмедэксперты плакали, когда рассказывали. У девочки было групповое изнасилование с извращением, и из неё вытащили кишки, когда она была ещё живая, связали и бросили в костёр. Умерла от холода. Как мать кричала! Она волосы на себе рвала. Но – не вернёшь…
Когда мать рассказывала, дочь слушала с ужасом. Даже не столько муки несчастной отличницы, упокой, Господи, Душу мученицы! – как зависть в голосе её матери. Она поняла, что мать хотела бы пережить такое же, хотя бы примерно, про неё саму. Растерзать вот эту вот наглую, полную жизни и талантов успешную дочь, растащить её на куски и не найти следов. Заплакать над её потерей не о ней – туда ей и дорога! – Заплакать слезами несбывшегося желания! Чтобы никогда больше о ней не слышать, за то что помешала им с тем молодым красавцем бросить свои семьи и пожениться… Эта жгучая обида и привела дочь на сеансы терапии и регрессии.
***
Время шло. После всех сессий и регрессий дочь собрала деньги и пошла к мастеру, чтобы взять у него посвящение. Сказала:
– Хочу тоже, как вы, помогать людям, да и в себе получше разобраться.
Первое время мало что получалось, но однажды вышло само собой. Взяла в руки маленькую именную икону с мужским именем Святого, и смотрела. Просто смотрела, вот и всё. Даже не горела свеча. И он пришёл и сел с ней рядом на диван, застеленный плюшевым покрывалом с кисточками. Она подумала, что ей что-то кажется, ну, не может быть такого! Чтобы тот самый мужчина – да, это был он, когда-то молодой и зеленоглазый, что так любил её мать! Вот к ней бы и шёл – но что ему делать здесь, у неё?!
– Здравствуй! Ты меня узнала?
– Здравствуйте, да… - дочь опустила голову, дабы не смущать нежданного гостя.
– Я пришёл попросить у тебя прощения.
– Я не держу на вас зла. Пожалуйста, если хотите – я прощаю.
– Я виноват, я забрал у твоей матери всю любовь, которая у неё была для тебя. Предназначена ТЕБЕ. Но её любовь была так хороша, что я не мог от неё отказаться. Прости, простишь ли ты меня? Можно ли такое простить?!
– А почему ты пришёл, ты что – умер?
Она чувствует, что надо обращаться на ты, и она ещё не знает разницы – как будут являться живые, кому нужна её помощь, и как – умершие Души. Этот мог сидеть с ней рядом наравне, и, значит, был ещё жив. Умершие будут зависать в воздухе. Она продолжила, закручивая пальцами кисточки покрывала:
– Если ты сейчас умрёшь, моя мать будет сильно переживать. Ты попробуй жить. Ну, как-нибудь, как получится. Вот я тоже помолюсь за тебя, чтобы ты остался. Видишь, у меня даже есть иконка с твоим именем.
Дочь подняла иконку и перекрестила Дух гостя. Он сразу исчез. Она вымыла руки до локтей и пошла на кухню подогреть свой ужин. Надо же! Прощения просит… Поискала у себя в Душе обиду на него: обиды не было. Странно немного – и как он нашёл меня? Адрес знал будто.
