Глубокий, безмятежный сон Витьки прервался от душераздирающих криков и взрывов…Он не сразу осознал, что взрывы гремят совсем близко, на его улице. Шум за окном ширился, он затопил город, принял в себя все иные звуки и посыпался безостановочным водопадом смерти. Казалось, что воют сама земля или небо. Мать что-то кричала, Витька с трудом различал звуки, но по выражению её глаз понял: случилось непоправимое. Он не помнил, как оказался на улице, как бежал, спотыкаясь о камни, согнутые сваи, стропила.
И вот в темном переулке, на противоположной стороне улицы, разглядел шестиэтажный дом. Перебежками, от одного фонаря до другого, Витька двинулся к уцелевшему строению. На слое обвалившейся штукатурки приметил свежие следы, узенькая тропочка вела в подвал. Там, в щели незакрытой дверной створки, густилась такая чернота и немота, что Витька вначале остановился в нерешительности. Нырнуть в неё было страшно, как в холодную прорубь. Когда глаза привыкли к чуть зримому свету, стало видно лестницу, ведущую вниз.
В подвале пахло сыростью и человеческими испражнениями. Витька напрягся, услышав в темноте чей-то вздох.
— Живой кто есть?
Он произнес это так тихо, точно обращался не к кому-то, а ко всему окружающему. Справившись с волнением, во второй раз спросил громче:
— Живой кто есть?
— Есть.
Это чувство радости, охватившее Витьку, невозможно было выразить. В нём не было ничего рассудочного, лишь мистическая дрожь от чуда, случившегося здесь и сейчас, в зыбком мире, где может произойти всё, что угодно.
В углу заворочалась серая груда.
— Иди сюда.
По голосам Витька понял, что их, прятавшихся, было не менее десятка.
—Что же это такое происходит? Третий час бомбят.
— Три часа — не вся жизнь, перетерпим.
— Всё это безбожно. Какой грех!
—Это не грех! Грех можно отмолить, а такое зверство разве отмолишь?
— Как теперь дома? Живы ли?
И все сразу притихли, уступая неизвестному и страшному. На чьей стороне на этот раз окажется счастье, никто не знал. Кто-то, сидящий рядом, зашептал Богу свои собственные молитвы, горячие, простые.
Витька вдруг вспомнил, как мать повела его на первую исповедь. Всего два шага отделяло от голоса, который отпускает грехи, даёт божье благоволение, и шесть шагов от алтаря, где торжествуют покой и умиротворение. Но Витька вдруг испугался чего-то, повернул назад и опрометью бросился из храма.
Вихрем промелькнуло в памяти детство, беззаботное, шумливое, встала тёмная мысль о безмолвном, неведомом будущем и тоскливый вопрос: придется ли вернуться? Сердце замерло от горя. Мамуля, родимушка, что с тобой? Как я мог тебя бросить? Он не помнил, что в точности прокричала мать. В памяти осталось лишь то, как выбежал из квартиры и бросился в темноту, стараясь уцелеть любым способом. Безумно хотелось выжить. Когда земля разлетается в клочья, каждый существует сам по себе, ибо нет здесь места рассудку, лишь пляска смерти. А потом уже и мыслей нет — одно животное чувство ужаса.
Где-то наверху раздавались взрывы и лающий треск автоматных очередей. Страшные и мучительные мысли о матери парализовывали. Время тянулось бесконечно долго. Но вот сквозь щель двери пробилась полоска света, наступал следующий день, обычный августовский день.
Витька поднялся наверх. Тени облаков смутными очертаниями безмолвно скользили по рваным клочкам асфальта. Город скрежетал и кашлял, как рассвирепевший великан. Где-то, совсем рядом, издавала звуки, которым нет глагола, раненая собака. Оглядываясь по сторонам с ястребиной прицельностью, Витька перебежал дорогу и нырнул во мрак проходного двора. Выстрелы стихли, но он чувствовал, что полдюжины глаз внимательно следят за ним сквозь прицел автомата. Наступивший день обозначил всему территорию.
Тела убитых, уже успевшие вобрать в себя пепел и пыль, стали похожи на облака. Витьке вдруг показалось, что мёртвые ожили, встали и заколыхались в алебастровом мареве. Голова закружилась. Мальчик с усилием закрыл глаза, потом опять открыл: трупы лежали на прежних местах. Нетвёрдо ступая, он двинулся дальше. Наконец, замаячил знакомый силуэт дома. Лестница зазвенела под торопливыми шагами: одна ступенька, вторая, третья. Дверь в квартиру оказалась открытой.
— Мама?
Эхо прозвучало одиноко. А дальше обвал тишины. Сердце рванулось и замерло. Опоздал! Страшно было признаться, что всё напрасно. Витька спустился с лестницы, вышел на улицу и направился в безлюдный парк. Что делать дальше, он не знал. Ноги уже не держали. Укрывшись в тени густо разросшихся деревьев, Витька лёг на землю и закрыл глаза. Невдалеке послышался тяжелый и неровный топот ног, скрежет железа, чьё-то тяжелое дыхание, но мальчик не захотел поднять головы, потому, что знал: то, что он увидит — дикий вымысел, бред обезумевшей земли. Прохлада земли приняла в себя всё невыплаканное горе и скорбь, окутала измученную душу Витьки врачующим облаком глубокого покоя.
Сон был недолгим и зыбким, а когда Витька открыл глаза, солнце стояло в зените. Знойное дыхание коснулось лица. Яркий золотой свет переливал радугой в сетях паука. Взволнованная память вновь задрожала. Аллея раздвинулась, и в синих силуэтах старых лип Витька чётко увидел ларёк мороженщика и девчонку с рыжими волосами. Кажется, было это так давно, как будто и вовсе не было.
Мороженое в вафельном стаканчике, который держала Рыжая, было белее первого снега, такими же ослепительно белыми казались следы мороженого вокруг ее рта. Она стояла перед ним вся распахнутая. В глазах рябило от золота её волос. Витька стоял, не дыша, зачарованный тем сиянием, которое излучала Рыжая. Непринужденно, наивно Витька рассматривал незнакомку. Это был момент ничем не омраченного счастья, восторженной нежности и радости. Витька вдруг испытал жгучее желание дотронуться до лица, до волос девочки. Но Рыжую испугал взгляд Витьки. Он понял это даже не по движениям её , а по зрачкам, которые стали вдруг стальные и твердые. Ах, как она взглянула на него, и как этот взгляд всё испортил! Витька побледнел, сжал кулаки, холод первой неудачи заморозил кровь. И вот девчонка торопливо скрылась в глубине аллеи, а встреча эта стала лишь обрывком нескончаемой мелодии, которая долго ещё звучала в Витькиной памяти. Вечерами он прислушивался к стуку легких, бездумных женских каблучков за окном, слышал, как некоторые каблучки шепчутся и смеются под липами. Звуки эти сливались со стуком собственного сердца. То была убийственная мелодия первой любви…
Если бы сейчас, хоть мельком, Витка увидел улыбку той девчонки, он забыл бы, что такое горе. Кажется, что в одной этой улыбке было то, что называют счастьем.
Над головой вновь заворчал отдаленный гул, порыв ветра взметнул пыль, и вдруг на небе замелькал целый рой желтых полосок. Всё вокруг закачалось, земля задрожала, клубящийся мрак повис мутным пологом. Раздались взрывы.
Тревожно озираясь по сторонам, Витька наискось перебежал улицу, и тут увидел его, врага.
Он лежал на спине, привалившись к стене дома, весь удлинённый, остроносый, с выступающими скулами. Легкий желтоватый налет на коже говорил о скоро приближающейся смерти. Огромные черные зрачки поразили Витьку. Какое же море ужаса должны были видеть эти черные дыры! На мгновение мальчику показалось, что во взгляде этого человека была только смерть, но нет, в этих бездонных зрачках было больше, чем смерть, больше, чем ужас смерти: в них было яростное желание жить.
На небе тяжело повисли свинцовые тучи, земля под ними стала черна, и лицо Витьки в этом зловещем свете стало пепельно-серым. Странная улыбка помертвелых губ перекосила вдруг лицо мальчика. Он поднял с земли автомат, приставил ствол к правому глазу боевика, повернул его так, чтобы молния выстрела вмазалась в мозг и вышибла затылок. Взгляд раненого сделался мутный, тёмные глаза с непостижимым выражением ужаса смотрели на Витьку. И тут он понял, что хочет не убить врага, а добить и насладиться его смертью.
Эхо выстрела прозвучало одиноко. Вытянутая рука с автоматом медленно опустилась. Витька посмотрел на свою руку так, словно она вернулась откуда-то издалека. Охмелев от злобы на самого себя, он крикнул, глядя в лицо убитого:
— Так тебе и надо! Ты зачем к нам пришёл? Зачем это всё?
Потом обессилено опустился на землю, уронил голову и в каком-то отупении начал царапать ногтями приклад автомата. Окружающие звуки вдруг умерли, и в наступившей тишине, за спиной Витьки, раздался сухой треск автоматной очереди. В груди что-то зажглось и забулькало.
Прошла целая вечность, прежде чем Витька осознал произошедшее. За это время он не успел подумать о многом. Он подумал лишь: а не пойти ли ему в церковь исповедаться: но туда его, наверно, не пустят, потому, что утренняя служба уже закончилась. Вот и всё.
