Лориго - бабочка. Получается, бабочка была всегда рядом с оленеводами и охотниками. На протяжении столетий мои предки, аборигены Захолустья, наблюдали, как у очага чума или возле костра вьются мошка и мотылки. Если они так любят свет, почему не летают в дневное время? Странно, но бабочки, как люди, тоже могут впасть в спячку. Оно и верно. Помаши-ка крылышками день-деньской! Очнувшись ото сна, мотылек обнаруживает себя в окружении темноты, которую он воспринимает как замкнутое помещение.
Когда Боря ушел по делам, - ему надо было быть в Центре, а потом весь день на фирме, - я случайно застряла в Музее Природы. Позвонила Нюра сказала, что вместе с детьми идет в музей – им в школе дали задание по природоведению, - и предложила сходить за компанию. Я обрадовалась: не знала, куда себя девать в огромной квартире. Пока мальчики торчали возле чучел волка и медведя, я вернулась к стенду с гербариями бабочек, который зацепила взглядом. Остро пожалела о собственной коллекции, брошенной дома, прилипла к стенду. Стекло испускало блики, было плохо видно. Я спросила, нельзя ли взять в руки гербарии. Смотритель, седая тетенька, позвала научного сотрудника.
Хмурая девушка, поправив падающие с короткого носа очки, нехотя обронила, что вообще-то она работает в музее на полставки, занимается каталогами и не справочная служба. Я торопливо, с заискивающими нотками, - неожиданно для себя! – пролепетала вопрос: зачем бабочки летят на свет? Ведь это же чистое самоубийство! Девушка усмехнулась: почему-то все спрашивают об этом. И нехотя пояснила, что свет является универсальным индикатором открытого пространства. И чушуекрылые летят к выходу, часто сгорая в огне мнимой свободы.
- К свободе? – пораженная, переспросила я. Перед глазами всплыла картинка, как глухарка, залетевшая в барачный подъезд, вновь и вновь бьется о стекло.
Научный сотрудник взглянула на часики на запястье, узком, холеном, и тоном учительницы биологии, созерцая маникюр, пояснила, что насекомое тоже боится темноты и, испуганное, бросается к свету, как к спасительному выходу.
- Потому мотыльки и кружатся вокруг лампы, да?
Девушка хмыкнула. И закричала, переменившись в лице:
- Что с вами?! Вам плохо?..
Я кивнула и медленно опустилась на стул – его кто-то успел подставить.
Не помню, как очутилась на улице – кажется, меня вывела под руки Нюра. Она же под возмущенное хныканье сыновей довезла до дома на такси.
Отлежавшись и выпроводив кудахчущую, что наседка, Нюру с голосящими детьми (они требовали мамонта из музея), я поелозила ершиком в унитазе, почистила зубы и залегла на диван.
Видимо, картинка гибельного круженья мошки вокруг лампы и спровоцировала приступ тошноты. Последний раз такое случилось дня три назад, когда Боря в избытке чувств начал кружить меня по комнате.
До самого вечера я провалялась на диване. Уже не тошнило, но слабость была жуткая. До туалета дошла, держась за стенку.
Я прихлебывала холодный чай и пялилась в телевизор. По многочисленным просьбам телезрителей, счет шел на миллионы, показывали фильм «Брат». В другое время я бы с упоением стала следить за героем обаятельного Бодрова-младшего, но тут, поколебавшись, выключила телевизор. Мозг просил покоя.
Стемнело, когда пришел с работы Боря. Не долго думая, вызвал «скорую». Девушка-фельдшер, чем-то неуловимо похожая на музейную сотрудницу, констатировала падение верхнего давления ниже 100, предположила анемию, возможно, после инфекционного заболевания, и рекомендовала обратиться к участковому врачу. И щелкнула замком стального кофра.
- И это все, милый доктор? – барабаня пальцами по стояку двери, заявил Борис. – Ну, хоть укол какой на прощание?
- На фоне астении можно выпить чего-нибудь бодрящего…- вздохнула девушка. – Только не кофе, да еще перед сном… А вообще, без анализов трудно что-либо советовать. Больше мяса, гранатов, красного винограда…
- Красного сухого, а? – ожил Боря.
- Н-не знаю… в меру… не больше половинки фужера, - поколебалась фельдшерица, наморщила лобик. – Можно жидкие экстракты женьшеня, элеутерококка… Что-нибудь тонизирующее, словом.
- А!- хлопнул себя по лбу Бассаров. – Панты!..
- Какие еще понты? – вздрогнула девушка по вызову, взялась за кофр. – Давайте посерьезнее, гражданин.
- Да я, доктор, про настойку из пантов… из оленьих рогов, знаете?
Фельдшерица кивнула и пошла к двери.
- Куда ж вы, доктор? – потянулся хозяин к стеклянной полке серванта, где мерцали бокалы. – А выпить с нами на дорожку? Красного сухого, а?
Суровая труженица неотложной попомщи одернула халат, улыбнулась, и стало ясно, что она совсем молодая, наверное, выпускница медучилища. Девушка машинально поправила прическу.
Вот змей! Умеет же нравиться дамам, независимо от возраста...
Ни грамма раздражения, даже какая-то гордость согрела грудь.
- Извините, я на работе… - еще раз улыбнулась «доктор». Фраза подразумевала логическое продолжение: вот если б не работа!..
И все-таки «скорая» оказала помощь, скорее, психологическую. Слабость прошла. Я сбросила плед. Борис достал-таки из серванта бутылку сухого красного «Саперави» и разлил по бокалам.
- Доктор разрешила… - сказал он.
Вот змей!
Пленка 07е. Лори. Пережить эту зиму
Итак, мы увидели рассвет нового века. Два года после диагноза в целом прошли без осложнений, если не считать приступов слабости. Но после курса сорбифера, назначенного гематологом из поликлиники, гемоблобин и уровень железа в крови повысились. Однако сорбифер, говорят, нельзя принимать часто. Думаю, многое дали настойки пантокрина, не те, аптечные, сомнительные, а натуральные, из свежеспиленных рожков молодых оленей. А еще – сырая звериная печень. В ней шибко много железа, говорила врачиха. И вообще, штука полезная.
Панты тайком присылала мама, брала у родни прямо со стойбища, говорила, что для себя. Из-за той истории мое имя было что клеймо, поди, будь я важенкой, выжгли бы тавро на моей шкуре оленухи. А вот звериной печенью снабжал дружок Рината – Олег по кличке Беспалый, такой же браконьер до мозга костей, что и Харя. Он и в самом деле беспалый – не хватает мизинцев на обеих руках, обморозил на охоте. Когда-то Олега, раненого в схватке с волками, - лопнул ремешок от лыжи! – дотащил до зимовья Ринат. Беспалый говорил, что ради Хари пойдет против уголовного кодекса. Олег был не из наших мест, городской, но регулярно наезжал в Захолустье охотиться. Его адрес дал Ринат, с которым Олег обменивался письмами.
К зиме приступы участились, я потеряла в весе килограммов десять, по моей просьбе Боря даже убрал ростовое зеркало из ванной, смотреть на узницу концлагеря было наказанием. Возможно, на снижение аппетита повлияло то, что в уголках рта появились мокнущие ранки.
Иногда я ловила жалостливый взгляд сожителя. А жалость унизительна. Уличенный, Боря или отводил взгляд, или делал вид, что смотрит не на меня, а, скажем, на рисунок обоев.
Когда на теле стали набухать фурункулы, и Борис случайно увидел их, подавая полотенце в ванной, то возобновил визиты к Олегу.
Последнее посещение было тягостным. Боря не сразу рассказал о нем, весь день ходил из угла в угол, решился ближе к вечеру. Беспалый вытащил с балкона окровавленный мешок с олениной, и второй, поменьше – с печенкой, развел ветеринарный спирт из фляги, разлил по стаканам. И все это молча, под звон посуды. По словам Бори, он не спрашивал, по какому поводу выпивон с утра пораньше…. Боялся спрашивать. Будто чуял.
Хозяин, хмурясь, залпом опрокинул стакан, и лишь потом прошептал, у него вдруг сел голос:
- Убили Рината… падлы…
И бросил на стол письмо. Почерк был незнакомый – не Рината. Каракули двоечника Хари нельзя было спутать.
Печальную весть подтвердил Виссарионыч, отец Татьяны, секретарши «Белого квадрата». С работы Боря пришел пьяный - крайне редкое явление. И мрачный. Точнее, его привел Алдар. Боря плюхнулся на диван и уставился в окно. За окном опять бушевал закат – тревожный, бордовый, он растекался у самого горизонта, солнце, будто устав за день, распласталось вдоль сопок, местами алело, въедаясь в узкие грязевые облака обоюдоострыми лезвиями лучей…
- Погоди-ка, - не поворачивая головы, совершенно трезвым голосом остановил водителя, когда Алдар зашелестел дверной цепочкой. – Сгоняй за горючим… И со мной посиди. Не с Иннокентием же мне пить?
- Каким Иннокентием? – сделал русские глаза Алдар.
Я кивнула в сторону дремавшего кота.
- Помянем Ринатку. Бабки возьми.
- Лады, тогда поставлю машину, шеф, - так же, не поворачивая ушей-пельменей, отозвался Алдар. - Бабки и у меня найдутся. Я его помню.
Когда через полчаса вернулся Алдар, я пришла на кухню, чтоб приготовить закуску.
- Раб божий Ринат на этом свете отдал все долги, - поднял рюмку хозяин. – Пухом земля!
- Хатуу хубуун*. Правильный пацан был, - поддакнул Алдар. – И дрался классно.
Я пригубила рюмку. На меня собутыльники не обращали внимания. Из обмена репликами уяснила, что Харя отдал даже тот долг, о котором его не просили. Боря показал записку от Рината, которую ранее передал Олег Беспалый. В глаза бросились огромные каракули: «Здарова, босс. Овощ фрукт тут парезал». Я постаралась не думать о своей догадке. Все одно мертвый Насвай не вернет с того света Ринатку…
Прикрывая дверь кухни, услышала Борькин рев:
- Зря! Зря взял его в Москву!
Мужчины сидели на кухне всю ночь. Утром водитель храпел на диване. Расплющенные уши борца шевелились при каждом всхрапе. Хозяин свернулся клубком на полу в зале, натянув на себя край ковра вместо одеяла. Запах был соответствующий. Я открыла кухонную форточку настежь.
Смерть друга детства стала зловещим прологом к посещению СПИД-Центра.
- Слабость, говорите…- озабоченно повторила Тришина. И стала щупать у меня под челюстью. Что она там нашла? Гланды, они же внутри. И пальцы холодные – я вздрогнула.
Глаза у врачихи был искусно подведены, могу поклясться, тенями «RubyRose». Заведующая клиническим отделом наморщила лоб, вздохнула:
