Поручик Петерс, латыш по национальности, вместе с белыми воевал за Единую и Неделимую Россию, не только за их, но и за свою Россию. На передовой ему приходилось сталкиваться со своими соотечественниками, выбравшими другую сторону. Для многих народов шла Гражданская война. Красные и белые русские, латыши, финны, эстонцы воевали друг с другом.
С первых дней службы Петерс зарекомендовал себя ответственным, дисциплинированным офицером. Приказ любой сложности исполнялся им в точности. Будучи демократических убеждений, он никогда не высказывался против монархии. Покойный отец, также служивший в Русской Императорской Армии, учил его, что настоящего мужчину видно по тому, как он относится к своему долгу. Сын неукоснительно следовал этому завету. Служил честно.
Хоть и с заметным акцентом, по-русски он говорил хорошо, так же, как на немецком и латышском. Все три языка были ему родные. Отец — латыш, мать — немка. Все они были подданные Российской Империи. Русский, немецкий, латышский были равноупотребительны в их семье.
Видя, как его однополчане, русские офицеры разных национальностей, обречённые чуть ли не на поголовное истребление, претерпевая невиданные муки и унижение, массово жертвовали собой, Петерс не мог не последовать за ними. Он остался с русскими в самый тяжёлый для них момент. Петерс был с теми, кто всеми силами отстаивал «тюрьму народов», «поработительницу» и «угнетательницу». Напрасно ему напоминали о его национальности. Проповедь разложения не действовала на него. Он хорошо помнил своё детство, жизнь своей семьи, помнил, как жила его Родина, как большая, так и малая. Как процветала Лифляндия под покровительством русского Царя. Никакого угнетения и межнациональной розни не было. Всё это появилось с приходом социалистов. Это они, а не царские чиновники, вносили семена раздора. Петерс мог отличить правду от лжи и в состоянии был выбрать правую сторону.
Он был офицер. Ему понятнее и ближе были военное братство, чистые и честные отношения между начальниками и подчинёнными, чем странные идеи о мнимом равенстве, на деле оборачивающимся деспотией узкой политизированной прослойки. Петерс чётко знал, что равенство невозможно. Один должен командовать, другой подчиняться. Сам он никогда не оспаривал приказаний старшего по званию. Иначе и быть не могло. Петерс был солдат до глубины души. Никогда и ни за что, даже под страхом смерти, он не стал бы слушаться комиссаров, неизвестно за какие заслуги выбранных. В армии командовать должны люди, получившие соответствующее образование и воспитание. Петерс видел разных генералов. Бывали и бестолковые. Но больше было специалистов, не просто знающих своё дело, но любящих службу. Петерс подчинялся как и одним, так и другим. Он — кадровик. Как и его отец. И даже если от всей армейской организации остались разрозненные отряды с малочисленным и постоянно убывающим личным составом и переполненными штабами, его долг — служить. Пусть и в таких условиях.
Петерс — не автомат, запрограммированный на войну. Он видел, как малы их силы и как количественно велики враги, что не только его родные латыши стали костяком Красной Армии, но и многие генералы и офицеры. Петерс своим практичным умом понимал, насколько безнадёжно их дело, что одною храбростью войны, к сожалению, не выиграть. Но всё равно сторону не менял. Как бы плохо дела ни шли. Сколько бы наступлений ни проваливалось, сколько бы ни отступала Армия, Петерс её рядов не покидал. Покуда жив хоть один солдат — Белое Дело будет жить, и война будет продолжаться. С этой верой воевали и умирали белые воины. Петерс тоже мечтал о сильной и независимой Латвии, но он не желал независимости для своей страны ценой предательства и разрушения её покровителя и друга. В отличие от большинства латышей, Петерсу ясно было, что если не будет наведён порядок в России, не будет порядка и в Латвии. Ему было легче с русскими, со всей их склонностью к чрезмерности, чем со «своими», строящими личный успех во время большой беды для всех остальных. Чисто латышскому по своему составу Ландесверу Петерс предпочёл русский отряд, где сохранился прежний принцип службы. После расформирования Северо-Западной Армии, вступил в Русскую Армию генерала Пермикина. Петерс — не русский, но он — русский офицер. Где ему ещё быть, как не в Русской Армии?
Поручик Петерс, может быть, и не стал всем другом, но он влился в коллектив. Сослуживцы знали, что на него можно положиться в трудной ситуации. Он оставался уравновешен и спокоен тогда, когда другие выходили из себя. Ему была свойствена и некоторая холодность. У Петерса были все характерные для его нации черты. Педантичность и любовь к порядку. Зато если был приказ идти в рискованную атаку, он придумывал, как это провести наилучшим образом. Петерс был верным товарищем, в исконном значении этого слова.
Их оставалось всё меньше и меньше. Русская Армия отступала, погибала, но не теряла своего облика. Сохранялась её чёткая организация. С штабом, офицерами и нижними чинами. Неся потери и рассеиваясь по отдельным участкам нескончаемого фронта, она оставалась армией.
В войне настал перелом. Наступление переросло в отступление. Красные наседали. За их несметными толпами уже чувствовалась чья-то воля. Их гнали более организованно. С правильно поставленной артподготовкой, правильно используя конницу.
Когда во время боя поручик Фокин глухо вскрикнул, раненый в живот, Петерс оказался рядом. Тащя его, он периодически останавливался, чтобы сделать выстрел. Петерс очень уставал, но никак не выдывал этого. Даже бурного дыхания себе не позволял. Спокойно и методично расстреливал последние патроны. Тащить Фокина уже было нельзя. Красные цепи подбирались всё ближе. Фокин просил бросить его или добить. Петерс не делал ни того, ни другого. Патронам он находил более лучшее применение, предпочитал, чтобы все они достались врагу. Петерс — меткий стрелок. Ещё в училище он использовал любую возможность, чтобы практиковаться в стрельбе. Поразил одного, второго. Третьего ранил. Патроны кончались. Фокин ругался от того, что не может помочь. Рана слишком тяжёлая, ему и винтовку не удержать было. Он предложил свои патроны. Петерс хладнокровно, как на учениях, прижимал приклад к плечу, прицеливался и спускал курок.
— Патроны закончились, — внешне безучастно заметил латыш.
После чего он столь же спокойно прицепил к дулу штык. Раз стрелять больше нечем, надо драться в рукопашную. У него и мысли не было, чтобы бросить раненого и спасать себя. Как может один офицер оставить другого на расправу? Подобное является нарушением всех принципов. И Устава, и неписанного кодекса офицерской чести. Петерс огляделся, подыскивая место, где бы его не видно было, чтобы красным пришлось вплотную подойти. Заполз в глубокую заросшую кустами яму. «Если не заметят, есть шанс кого-нибудь достать... Ну а дальше как пойдёт». Петерс не думал о смерти, как не думал о собственном спасении. По-военному оценивал ситуацию, ища плюсы и минусы своего укрытия.
Всё прошло, как он и планировал. Когда смолк ответный огонь, красные решили, что смогли таки достать «беляка». Но надо было убедиться, вдруг только ранили. Петерс на это и рассчитывал. Самого смелого, пошедшего первым, он заколол прямо в сердце. Второго свалил ударом приклада. Схватил выпавшую у красного винтовку. Успел прицелиться, но выстрелить не успел. Красных было слишком много. Сразу несколько пуль с разных сторон пробило его тело. Хрипя и харкая кровью, Петерс старался нажать курок. Силился перебороть наступившую слабость. Руки уже не слушались его. Винтовка неудержимо клонилась дулом к земле. Петерс не сдавался, он привык до конца исполнять свой долг. Рыча, нечеловеческим усилием, сжал пальцы правой руки. Последовал выстрел. Пуля врезалась в землю. Не ожидавшие этого красные отхлынули назад. Толком не прицеливаясь, открыли огонь. Петерсу попали в голову. Но не сразу заметили это. Стреляли долго. Петерс уже был мёртв. А в него всё ещё палили. Бездыханное его тело продолжало дёргаться от попадающих в него пуль.
Истерзанного, окровавленного Петерса обошли стороной. Даже такой он внушал красным страх. Чуть дальше обнаружили другого офицера, держащегося за живот. Также мёртвого. Белые офицеры, как правило, в плен не сдавались.
