при случае, да и стоит ли в принципе тратиться и мараться. Видит твоё имя и заранее знает, что оно именно твоё, а не какого-нибудь другого Геннадия. Так и думает: а-а, это же тот самый пацан, который чуть ли не с первого класса мельдонит?! Знаю-знаю, как же. А тут, когда аж семеро батюшек целых сорок дней без устали рвут связки, просят помочь заплутавшему мальчишке, боженька наверняка смягчится сердцем и скажет сам себе: «Хорошо-хорошо, ладно-ладно! Достали! Коли столько батюшек из стольких храмов, да ещё ровно сорок дней просят за него, так и быть, спасу от мельдония, перестанет парнишка его употреблять. Но только если сам этого захочет! По-другому у меня не бывает никак. Ничего личного!».
Растолковал-то папа-писатель вполне доступно и может быть даже чересчур правильно, но сорокоусты помогли всё же ровно на сорок следующих за тем сороковником дней. Видно сам Гешка не очень хотел той помощи в избавлении от мельдония. А иначе, кроме него, какие бы тогда радости в жизни ему оставались?! Да никаких! Так что потом ещё долго рядом с теми самыми храмами, прямой наводкой произведшими горячую обработку небес, мельдонить ему было теперь невмоготу или не с руки. Да и немного стыдно - мамочка последние деньги тогда потратила на это дело. Несколько раз Гешка так и попадался. Только затянется дымком мечтаний, а золотые купола с крестами тут как тут – нависают, на совесть давят, душу вынимают. И тогда зелёная пена неистребимого порока сразу же выступала у него изо рта. Многоопытные старушки-богомолицы, глядя с паперти на всё это безобразие, крестились и говорили: «Ишь, нечистый, никак вылезать из парнишки не хочет. Окопался видно до самых кишок!». Или даже так: «Что сложилось в гузне, не перекуёшь и в кузне!».
Потом мамочка погибла. Промозглым предзимьем в один из ледяных дождей на неё обрушилась огромная тополиная ветвь и пробила голову. И Гешка погиб окончательно. Загасли безвозвратно организованные мамочкой все семь лучей спасительных божьих гиперболоидов. Как и не было ничего этого, как и самой мамочки. И бог равнодушно отвернулся: мол, бывает, ничего личного. За вами всеми не уследишь. Но число волос помню, как же, как же!
Мамочка лежала в гробу маленькая, неузнаваемая, обмотанная бинтами. Рядом, как всегда покачиваясь, стоял и плакал отец. Дедушку и бабушку увезла скорая. Гешка, стоя над гробом матери, поклялся отомстить всем тополям мира и тому, кто устроил так, что всё время погибают прежде всего невинные и самые лучшие люди на Земле. Ничего себе боженька всем попался! А не объявить ли ему самому импичмент, ежели уж он сам к нам так по-скотски?!
Позже к отцу стали клеиться разные тётки, потому что у них была очень приличная квартира в центре города. Дедушка быстро умер, бабушка не вставала. А Гешке стало всё равно. Он даже переписал себе в тему из Омара Хайяма: «О, жестокое небо, безжалостный бог! Ты ещё никогда никому не помог! Видишь, сердце обуглено горе, Ты немедля ещё добавляешь ожог!». Кому бы ни читал, все боязливо соглашались, но тут же мелко-мелко крестились на всякий случай.
Гешка решил спастись музыкой, то есть тем, чем будто бы сам бог живёт и чем промышляет на самом деле. Говорят же, что в раю звучит музыка Моцарта. Скорее всего, оно так и есть. Но не погибать же в 17 лет, даже по сути не начав жить?! Он организовал из дворовых друзей своих самый настоящий ансамбль, в котором не только гитара-соло была, но и бас-гитара, ударник и даже клавиши в виде балалайки дешёвенького синтезатора. Парни у себя во дворе облюбовали закрытые сараи жильцов, в основном фактически брошенные ими. Всё равно они были пустые, ничего кроме старых досок и поломанной мебели там не было. Особенно им понравился сарай дяди Лёши из угловой квартиры на втором этаже с зеркально остеклённой лоджией-балконом. Дядя Лёша за что-то сидел в тюрьме и поэтому ему было наверняка всё равно, что в его заброшенном сарае соседские пацаны репетировали инструментал и шлягеры, играли и пели, конечно, забаррикадировавшись, чтобы не было слышно сердитым бабушкам у подъездов. Да видно действие благостных сорокоустов, полгода назад расстреливавших равнодушие неба из семи укреплённых позиций ровно сорок дней, закончилось окончательно и бесповоротно.
В один из дней, когда дворовый оркестр в очередной раз репетировал бессмертные шлягеры в основном собственного сочинения, в дверь сарая вдруг кто-то стал грубо ломиться и пытаться открыть её своим ключом. Мальчишки обомлели, увидев перед собой рассвирепевшего дядю Лёшу, досрочно вернувшегося из мест не столь отдалённых. Нет-нет, он не сразу кинулся бить захватчиков, разгонять всю шоблу, выбрасывать инструменты из своего сарая. Он сразу кинулся под помост, на котором стоял столик для клавиш и сбоку ударные. От ужаса гитаристы сбились в угол как котята при виде старого и злого кота. Скинув в сторону ударные и клавиши, дядя Лёша отодрал доски, служившие им помостом и извлёк снизу большой глянцевый пакет из чёрного пластика.
- Держитесь, ворюги! – Зарычал дядя Лёша. – Всех поубиваю!
Потом, засунув руки в пакет, щупал-щупал, потом притих, появилась щербатая улыбка: всё было на месте. Сорок штук иностранных зелёных рублей, подъёмные, загодя припасённые им к своему выходу на волю. Дознаватели и следователи перед судом над дядей Лёшей их в своё время так и не раскопали. Мозгов не хватило перелопатить ему сарай. Может быть, и по причине того, что ни одна душа во дворе толком не знала, где и чьи сараи, поэтому и соответствующих номеров или надписей на них никто не ставил. Так, навскидку кое-кто кое-что ещё помнил, не более того.
После возвращения своих сокровищ дядя Лёша срочно помиловал пацанву, растрогавшись, даже поднял и поставил на место клавиши, а потом и ударные. Сказал умиротворённо: «Ладно, играйте дальше. Сам был такой. Только недолго. Как только сарай потребуется, сразу выкину всех и не почешусь. Что вы там изображали?! А-а, ничего. Мне нравится, продолжайте. Только в барабан не сильно бахайте, а то у нас там посуда звякает».
И ушёл. Самое невыносимое было в том, что парни, отчаянно нуждавшиеся в деньгах хотя бы для своего ансамбля, да и хотя бы немного мельдония для подъёма творческого духа целых полгода или даже дольше, играли и пели прямиком на сорока тысячах долларов. Может то была рента за сорок дней сорокоуста, кто знает, просто божья бюрократия забыла уведомить адресат. При этом никому из играющих юнцов в голову не пришло отодрать под собою доску и посмотреть, что там так скромно мерцает и будоражит в глубине. Тихо, никто не скребётся, вот и ладно. А оно вон оно что! Достояние республики просвистело мимо! Удар оказался ниже пояса.
Парнишки окончательно скисли и ничем не могли забить как никогда начавшиеся сушняк и палево. Тем более, что и не на что было забивать. Против такого сорокоуста в сорок штук баксов особенно никто бы не возражал. А дядя Лёша лишь сотенку отвалил в качестве приза, за то, что непрошеные постояльцы сарая верно охраняли его сокровище и ничего себе не взяли, неважно почему. Может поняли, что для них это было испытание божие?! Но какое это испытание, если о нём до последнего никто ничего не знал?!
Интересная легенда появилась из уст самого старшего из гитаристов Андрея Котова, второго студента. Мол, мы всё-таки знали, что там деньги лежат под ногами, но даже не пересчитали для сохранности, потому как твёрдо знали, они не их, а чужая собственность и поэтому трогать – ни-ни! Выслушав эту по-пионерски жалобную версию, дядя Лёша, однако, сделал вид, что поверил и, помедлив, сто баксов одной бумажкой всё же дворовым спиногрызам отслюнявил.
Гешка даже плакал от горечи очередного по жизни разочарования, злой досады на нескончаемую невезуху, на то, что всё в этой жизни всегда устроено до ужаса несправедливо. Кому удача больше всего на свете нужна, к тому она никогда не ходит, будто порядочная, а сама сука подколодная. Гешка наверное совсем бы убежал и от отца с бабушкой, но тут вернулся Серёга Бареев из Америки. Он заново скентовался с Андрюхой Котовым. А потом и с Гешкой, которого почти взрослые парни, понятное дело, сочувствуя его горю, стали держать при себе исключительно в качестве младшего компаньона. А там и Димка Куликов прибился к троице, обретшей самодостаточность и потому довольно быстро ставшей доминантной во всём дворе, а потом и квартале. Все вместе и стали ходить по всяким более-менее серьёзным тусовкам. Однажды попали и на такую тусню, которая сразу же захватила их воображение. Оно давно нащупывало возможность подцепить состояние хронического воспаления какой-нибудь радикально новой идеей, чтобы хоть на мельдонии сэкономить. Не всю жизнь уныло и бесплатно бренчать по сараям?!
- Вы молоды, а значит вы в беде. Синдром беды как печать – на каждом юнце. Молодость всегда экстремальна. И во всём. Если ты хотя бы в душе не экстремист, значит ты старик и тебе пора на свалку. Эту истину никогда не требуется доказывать, она лишний раз не станет истиннее. Просто это факт, с которым всегда следует считаться! Вы постоянно преследуемы и одновременно преследователи, сталкеры и мишени, жертвы и насильники. Всегда убегаете, чтобы не быть пойманными, а потом ловите сами, чтобы поймать кого-нибудь за что-нибудь. Таков срез психики любого из появившихся на этот свет. Но будь вы кем угодно, преследователем или жертвой или даже спасителем её – вы обречены метаться именно в этом треугольнике: «гонитель-жертва-спаситель», который рано или поздно вас доконает и вы к зрелому возрасту в том или ином статусе всё равно превратитесь в загнанный ходячий труп, как и все ваши предки. Вы в плену руминационного мышления, которое отягощено повторяющимся чувством вопиющей несправедливости вокруг, ходящими по кругу мыслями, обращёнными вовнутрь и чувства очень низкой самоценности, которое общество вбивает каждому по самую шляпку с самого его детства. Сюда можно приплюсовать постоянно бередящие всплески прошлых травм, невыносимой тревоги, непрерывного воспаления негатива, навязчивой обиды на весь мир и соответственно - зажатого, сумеречного уровня сознания. Всё может закончиться его коллапсом, полной свёрткой в точку, то есть, психушкой или броском в последнюю атаку на вконец доставший тебя мир. Когда всё сознание – окажется одним прицелом, в прорези которого окажется кто угодно. Спасти может только он – бешеный экстрим, отчаянный бунт против настолько несправедливого мира! Чтоб вечный бой и чтобы покой лишь снился!
- Ты посмотри, как по-литературному заливает, шельма! – Восхищённо заметил Шахов, двигая джостиком параболической тарелки микрофона направленного действия. – Ай да, гигант-молокосос! Не зря у него шорты теперь революционного цвета. Вылитый Троцкий Лейба Давидович! Откуда он такой взялся?! Спиногрыз же ещё! А смотри, до какой степени подкованный. Наверно студент-отличник. Вот бы, Макс, тебе так научиться! Сразу бы забил баки своей субтильной прелестнице, к которой всё никак не подступишься!
- Не понял, о чём это вы?!
- Да как же?! А дочка главврачихи на психу позабыта?! «Да, мне нравилась девушка в белом, Но теперь я люблю в голубом»?! Так, юный кобелино?! Быстро ты забываешь свои душевные
