растревожив. У пятнадцатилетней Киры врачи обнаружили опухоль мозга, и это было так, словно много лет дремавшая на дне бомба, уже поросшая тиной и ракушками, неожиданно взорвалась. И сразу все фрагменты паззла встали на свои места. Еве даже стало легче. Врага, названного по имени, проще, казалось, победить.
Стояла осень, бесстыдная в своей кричащей позолоте. Как танцовщица у шеста, она медленно совлекала с себя одежды: и лукавый закатный шелк, и пурпурный бархат, и солнечный, прозрачный ситец. Легким газовым шарфом разматывала черные косяки птиц. Обнажался мир. Обнажалась тайная суть вещей. И Евина судьба уродливо обнажалась, как сухие листья, теряя последние иллюзии. Кира умирала. Покорно, точно спеленутая погребальными бинтами мумия, дрейфовала она по течению Стикса, равнодушная к боли, как некогда — к радости. А Ева одиноко сидела у ее постели, раздумывая, улететь ли с осенними птицами или, веря в чудо, бороться до конца. И пусть конец предрешен (а предрешен он, по сути, для нас, для всех), но разве не вера в чудеса открывает в небесах потайные двери, через которые на землю проливается благодать? Разве не из молитв тысяч и тысяч страдальцев получается тот изобильный чернозем, на котором очень редко, но вспыхивают цветы чудесных исцелений?
И Ева решила бороться. Она ставила свечки в церкви. Тратила последние копейки на лекарства и врачей. Занимала у родственников и просила денег у благотворительных фондов. Один единственный раз после ухода Марка она позвонила бывшему мужу.
- Не надо, - ответил тот, - не надо рассказывать мне о Кире. У меня есть другие дети, я их люблю, а Кира для меня давно умерла.
- Но ты и нашу дочь любил! - закричала Ева в трубку. - Как это можно — любить и перестать?
- Как видишь, - сказал Марк.
Наверное, пожал плечами, а может, он в тот момент курил и выпустил колечко дыма к потолку, или сидел за компьютером и только что, произнося эти слова, подстрелил главного виртуального злодея или прошел в игре на новый уровень. Ева не знала, да оно и к лучшему.
Статья о целительной силе кошек попалась ей на глаза случайно. Кто-то оставил в автобусе журнал, открытый на развороте. Ева поморщилась. Не то чтобы она не любила мурлык, но каждый раз при виде усатой мордочки в ней оживали воспоминания: Беляшик, играющий с листиком, белое окровавленное тельце, слезы Киры. И то самое ощущение непоправимого, которое она всеми силами пыталась забыть. А потом в голове точно включили свет. История обрела завершенность. Призрачная вина и такой же призрачный шанс на спасение встретились, чтобы сотворить не виданную прежде гармонию. Ева не доехала до дома, а сошла на две остановки раньше, чтобы заглянуть в зоомагазин и купить упаковку кошачьего корма. В тот же вечер она отправилась на поиски... по вонючим переулкам, по городским трущобам, где среди мусора ютятся отверженные — четверолапые или трехлапые, безхвостые и одноухие, когда-то любимые домашние питомцы или рожденные в подвалах бродяжки. Всех уровняли осенний холод, ветер и дождь.
- Не бойся... Клео... Все будет хорошо. Я не обману тебя, - непослушными губами шептала Ева и знала, что не обманет, потому что обещания, данные кошкам, слышит Бог.
Клеопатра доверчиво свернулась в клубок у нее на руках — мягкая и расслабленная, как пуховой коврик, но ее волшебные глаза лучились спокойной мудростью.
- Ты только поговори с ней, как ты умеешь, без слов... Как со мной вчера говорила... и попроси ее вернуться. Кирочка услышит тебя. Меня не хочет слушать или не может... а тебя услышит.
Ее речь сбивалась на горестное бормотание, но тем и хорош разговор с животным, что тому все равно. Для меньших наших братьев — да какие братья... попутчики... для наших маленьких попутчиков приятной музыкой звучит человеческий голос. А что до смысла — он в руке, нежно гладящей шкурку, в полной миске и теплой подстилке. В благодарность они дарят нам свою любовь, которая сама по себе есть высшее колдовство. Она не принуждает и не требует, но не услышать ее нельзя. Даже глухие откликаются на зов любви — если глухи не сердцем. Так что, Ева в какой-то степени была права. Наши маленькие попутчики — сплошь и рядом добрые чародеи.
Пронести кошку в отделение детской онкологии — целое приключение, почти столь же рискованное, как протащить бомбу в самолет. Клео безропотно дала упаковать себя в большую сумку и даже не мяукнула, пока взволнованная Ева бежала по больничному коридору.
Кира лежала на спине, похожая на ископаемый древесный ствол, вытянув бессильные руки вдоль тела. От левого запястья змеилась прозрачная трубка капельницы. На восковом лице маской застыло безразличие. Последние дни девочка совсем не разговаривала и почти не шевелилась. Ева не знала, слышит ли ее дочь, но подошла и заговорила с ней.
- Здравствуй, Кирочка. Посмотри, кого я тебе принесла.
Так она сказала, как будто несчастная и в самом деле могла посмотреть, и, достав из сумки кошку, положила ее Кире на грудь.
Невесомая, поднялась рука и потянулась к зверьку, заплутали в длинной шерсти непослушные пальцы.
- Беляшик, - прошептала девочка, - это ты?
«Нет», - хотела возразить Ева, но осеклась.
- Да, это Беляшик.
Едва лишь войдя в палату, она почувствовала, каким тяжелым сделался воздух. Словно кроме них двоих в комнате присутствовал кто-то третий, но только сейчас она вдруг осознала, кто это был, узнала его по запаху, по едва ощутимым флюидам умиротворенности. У изголовья Киры — как некогда у постели ее умирающей бабушки — сидел ангел смерти, крылатый Танатос, и Ева поняла, что точка невозврата пройдена.
Словно в тумане она различала цветовые пятна — песочную желтизну занавески, белый сугробик поверх серого одеяла и зеленоватую стену. А когда смигнула слезную муть, увидела, что глаза девочки открыты.
Впервые за десять лет.
- Беляшик, - шептала Кира, - я знала, что ты жив. Какой ты вырос большой... Настоящий взрослый кот.
Клео тихонько мурчала.
Взгляд девочки блуждал по палате.
- Красиво, - шепнула она.
- Что красиво?
- Наверху...
Ева подняла голову и вгляделась в дрожащий темный контур на потолке.
- Это всего лишь ветка с листьями. Тень от ветки.
- Что там, за окном?
- Больничный сад. Сейчас ноябрь, и он почти облетел. Ты помнишь осень, Кира?
- Мокро, лужи.
- А красные листья? Желтую траву?
- Смутно.
Девочка напряглась, пытаясь сесть на кровати, но, побледнев от слабости, уронила голову на подушку.
- Мама, открой окно, я хочу видеть.
Ева смотрела на дочь, не понимая, а потом догадалась.
Она встала и открыла фрамугу, впуская в палату промозглый холод. И в откинутом стекле, как в большом наклонном зеркале, Кира увидела огромный и прекрасный мир, который много лет отвергала: черные деревья в золотых каплях поздней листвы, и пегую землю, и полное облаков небо.
- Не хочу умирать, - шелестела она, как эти листья, как дождевые струи по карнизу, как ветер в голых вершинах. - Как много красоты вокруг. Я была такая глупая...
Кира шептала и молила незримого ангела смерти, она жаждала видеть и жить, но ее душа, как маленькая девочка, уже покинула дом и шла по темному лесу — все дальше и дальше уходила она, и белая кошка не смогла ее догнать.
В лабиринте
Артём с детства привык быть послушным. Любое замечание отца — строгое, хлёсткое, как удар кнута, — врезалось в память и становилось руководством к действию. «Делай лучше. Ты можешь. Ты должен», — эти слова он слышал чаще, чем похвалу.
В свои тридцать три года Артём всё ещё стремился угодить каждому — начальнику, друзьям, даже случайным знакомым, но больше всего — своему отцу. Любая мысль о том, что он мог кого-то разочаровать, приводила к тревоге, а страх вызвать чьё-то недовольство буквально парализовал.
Артём окончил университет с отличием, как и хотел отец. Но в своей профессии — архитектуре — оказался лишь посредственным. Его проекты были аккуратными, но лишёнными души. Страх не оправдать чьих-то ожиданий блокировал креативность, и со временем он стал избегать больших, смелых идей, выбирая простой, безопасный путь. Артём всё чаще ловил себя на ощущении смутной тревоги. Утро сменялось вечером, проекты — новыми проектами, но ничто не приносило радости.
Когда в жизни Артёма появилась Вера, всё изменилось. Она была полной его противоположностью: независимой, уверенной, с неподдельным смехом и лёгкостью в каждом движении. Веру не беспокоило, что о ней думают окружающие, она всегда знала, чего хочет, и шла к своей цели, даже если это вызывало осуждение.
Артём, привыкший жить в страхе перед чужими ожиданиями, словно заразился её смелостью. Рядом с ней он чувствовал, что может всё. С её лёгкой руки стал понимать, что его жизнь может быть другой — свободной, насыщенной. Вера помогала видеть мир ярче, а тревоги, годами не покидавшие его, начали утихать.
Но смелости хватило ненадолго. Когда родители Артёма узнали о Вере, они сделали всё, чтобы разлучить их.
— Ты правда думаешь, что эта женщина для тебя? — в голосе отца звучало осуждение. — У неё ребёнок, прошлое… Её независимость — это ширма для эгоизма. Она разрушит твою жизнь.
Артём знал, что это неправда. Вера была доброй, искренней, и он любил её. Даже хотел сделать ей предложение и навсегда связать свою жизнь с её. Но страх ослушаться отца и потерять его одобрение оказался сильнее.
Когда Артём пришёл к Вере в последний раз, сердце его разрывалось от боли.
— Мы не можем быть вместе, — произнёс он, стараясь смотреть куда угодно, только не ей в глаза.
— Почему? — голос Веры дрогнул.
— Это лучше для нас обоих, — солгал он.
— Лучше для кого, Артём? — эти слова эхом отозвались в его душе, но он не нашёл в себе сил ответить.
После этого Артём ушёл, оставив её одну. И вместе с ней он оставил ту часть себя, которая впервые поверила в свободу.
К тридцати трём годам он чувствовал себя загнанным в ловушку, которую создал сам. И именно тогда начались сны. Коридоры в приглушённом свете — размытые, как старая фотография. С каждым разом они становились чётче. Он видел узоры на обоях, слышал скрип старых половиц. Сны возвращались вновь и вновь.
В последнем сне он увидел адрес, внезапно всплывший в памяти, словно был записан где-то в глубине сознания. На следующий день, возвращаясь с работы, он решил проверить — существует ли это место.
И оно существовало.
Особняк стоял на краю пустыря, окружённый скрюченными деревьями. Тот самый, который он видел во сне.
Ощущение дежавю захлестнуло Артёма, как ледяная вода. Ему хотелось развернуться и уйти, но ноги сами повели его к чугунным воротам, украшенным узором в виде переплетающихся ветвей. Замка не было — ворота открылись с лёгким скрипом.
Особняк ждал его.
Артём вошёл внутрь, ощущая, как стены дома смыкаются вокруг него. Коридоры тянулись и тянулись, каждый поворот приводил в ещё более странное место. Путь перегородило огромное зеркало во всю стену. Когда Артём посмотрел в него, то вместо отражения увидел лабиринт. Стены из тёмного камня, уходящие вверх, коридоры, извивающиеся в бесконечность. И тени, бродящие в этом лабиринте, будто искали кого-то.
Артём брёл по бесконечному лабиринту, чувствуя, как силы покидают его. Стены вокруг сжимались, искажая пространство, шёпоты становились громче, наполняя воздух словами, которые он не мог
