Лиза Гиллиган была типичным ребёнком переселенцев из Европы — единственным, очень любимым и ещё более трудолюбивым. Шумным вечеринкам она предпочитала учёбу, шопингу походы в церковь, а вместо траты сил на общение со сверстниками посвящала многие часы планированию будущей карьеры. Впервые поцеловалась с мальчиком она только в восемнадцать — это был очередной междусобойчик религиозной общины. По заверениям матери, мальчик был из очень хорошей и набожной семьи. Ей не понравилось. Единственный на памяти родителей раз, когда она напилась, случился около двадцати — её споила двоюродная бабушка. С оглядкой на представления родных о чувствах долга и ответственности, Лиза подобно атланту взваливала на свои плечи любые проблемы, планомерно двигаясь вверх. И тем страннее, чуть только она начала зарабатывать неплохие деньги, был её выбор ухажёра.
Уже на свадьбе, родные сплетничали, а то и откровенно подшучивали над Аланом, узнав об их разнице в двенадцать лет. Его мужская красота не увяла ни в коем смысле, однако ещё до пути под венец муж явно растерял и юношеский задор и былую силу, являя характер спокойный, если не флегматичный. По его собственным словам, мужчина был современным писателем-гуманистом, способным разбогатеть лишь в том случае, если многочисленные издательства начнут присылать отказы на долларовых купюрах. Порой на его счёт сомневалась даже сама Лиза — в её немолодом муже было не так много примечательного — он не спешил демонстрировать характер или избыток какого-либо ума, присущий утончённым разумистам, но его шутки неизменно вызывали у неё смех. Особенно та, в которой он говорил, что околдовал её.
Пока родные беспомощно разводили руками, а злые языки без устали повторяли какую удачную партию урвал себе Алан, факты говорили громче любых слов — галопом промчавшись через свидания и клятвы, они стали семьёй и поселились в скромном частном доме на окраине. Чистенькое ухоженное здание, окружённое ровным двориком, вынудило Лизу влезть в десятилетний кредит и потрясти многочисленную родню на предмет подарков получше, чем набор посуды, полудюжина тостеров и десяток миксеров. Пускай оно и выглядело как штампованная деталь, вышедшая с конвейера, выплёвывающего по сотне однообразных домишек за смену, жилище было своим, казалось уютным и предоставляло достаточно места под бытовые и творческие нужды этих двух людей. Трёх, если быть точным.
У них рождается девочка. Пойдя на поводу религиозных родителей Лизы, они называют её Марией, в честь прабабушки. Чудесное дитя, коих мало. Проходя через тяготы беременности, Лиза продолжает работать и ещё больше корпеет над поддержанием рабочих контактов. Удерживая руку на пульсе бизнеса, она часто сомневается в своих решениях, в особенности — о выборе непутёвого благоверного. Алан часто жалуется на творческий кризис и, уклоняясь от домашних обязательств, становится чуть более выносимым, чем когда вновь загорается делом, бомбардируя её усталый ум тучей унылых концепций. Может, родители снова были правы? Что у него есть вообще, кроме этого причудливого обаяния?
Но затем она видит, как муж ладит с малышкой, и материнское сердце оттаивает. Девочка благоговейно затихает в присутствии отца, мигом прекращая капризничать, даже если недавно повседневная кутерьма граничила с истерикой. Голос Алана был способен за секунды разгладить насупленное личико Марии, заменяя слёзы лучезарной улыбкой. А по вечерам, когда их уютный дом окутывала тьма, девочка неизменно тянула к нему свои крохотные ручки, прежде чем мгновенно заснуть, оказавшись в объятиях отца. К тому же эти чисто детские моменты расстройства случались с Марией нечасто — она всегда была очень хорошей девочкой.
Мария рано начала ходить. Окружающий мир строился большими подвижными взрослыми, и девочка быстро обживалась в нём, стремясь научиться и поскорее разжиться собственным впечатлением относительно увиденного. Её ручки уже меньше напоминали желе и становились более шкодливыми, поступь становилась уверенной и покоряла новые вершины, нередко вызывая панику у родителей. Проводя долгие вечера на кухне или за уборкой, Лиза тешила себя мыслями о гениальности собственного чада. Фантазиями, таявшими год от года. Не поймите неправильно, Мария была чудо, какой смышлёной. Казалось, она понимает речь окружающих с самых первых лет жизни. Любознательность чада не знала границ, им даже пришлось взять за правило хранить особенно опасные или ценные вещи в шкафчиках сверху. Там, где обычные семьи держали всяческую рухлядь, старые книги, ненужные тряпки, постельное бельё или, скажем, сухие завтраки, если мы говорим о кухне, в семействе Гиллиганов держали украшения, инструменты, а также наброски и пишущую машинку Алана.
Проблема была в другом: через полгода девочке исполнялось шесть, а она почти не говорила. Отрада сердца матери была достаточно умна, чтобы помогать по дому, а иногда и с готовкой. Стремясь участвовать в жизни семьи, она предвосхищала просьбы и демонстрировала недюжинные навыки, но оставалась при этом отвратительно тихой. Качества, за которые другие родители готовы были убить, доводили мать подрастающего вундеркинда до белого каления. Бессонные ночи обращались угрюмым антрактом рабочих дней. Радость от вида подрастающего чада пропитывалась медленнодействующим ядом раздражения. На коротких перерывах Лиза рыдала в подсобке офиса тем чаще, чем чаще многочисленные родственники интересовались её дочерью, присылая подарки и открытки с приглашением приехать в гости.
Не сказать, чтобы Мария не умела говорить вообще, но от этого было лишь больнее. Проходя через земной ад хождения по врачам, женщина теряла остатки терпения — эти циничные высоколобые снобы и снобки только разводили руками, признавая ребёнка предельно здоровым. Учителя подготовительной группы также отмечали девочку как умненькую и активную, хотя не слишком вокальную. Масла в огонь подливало присутствие мужа, не разделявшего её опасения. Оно и понятно. С ним дочка общалась очень охотно.
Лиза заметила это не сразу. Однажды во время затянувшихся юридических прений, Лиза вернулась домой позже обычного и не сразу поняла, что происходит. Она слышала ровный, глубокий и вкрадчивый голос мужа, резонирующий от стен спокойной, обволакивающей волной, а ему вторил высокий голосок какой-то девчонки, страстно желающей его внимания, судя по интонациям. Веселье прекратилось, стоило хлопнуть входной двери — Мария пулей выскочила из кабинета отца. Ясные зелёные глаза были наполнены спокойствием, а на лице застыла не слишком яркая, вежливая улыбка — и так каждый день. На секунду обняв её бёдра, девочка перехватила пакеты и сразу же потащила их на кухню, шаркая ногами по половицам, так и не обронив ни слова.
Подобные казусы случались несколько раз. Лиза старалась не вдумываться в происходящее. Головомойка на работе продолжалась у психологов, психиатров, психотерапевтов — всех этих "психов", требующих тем больше денег, чем больше их роль по заверениям не подходила для диагностирования маленькой девочки, у которой не было никаких головных болячек. Изнутри женщину глодали страхи. Убиваясь на работе за троих, она редко виделась с Марией, пугаясь мысли медленного дистанцирования от собственного чада. И хотя те же врачи неоднократно убеждали её в обратном, сиречь сыпали невнятными терминами, демонстрирующими, что психика ребёнка работает иначе и дитя не способно ненавидеть любящую мать из-за поздних возвращений с работы, Лиза укреплялась в мрачных мыслях. Быть может, дело в этом? Неужели дочка отказывается общаться лишь с ней одной?
Не в силах справиться с ситуацией, Лиза Гиллиган начала тихо и безразборно ненавидеть свою дочь. Усталость накладывалась на злость, обращаясь пассивно-агрессивной апатией. Походы по врачам, их семейный аналог прогулок на детскую площадку, прекратились. Скоротечно лишаясь иллюзии контроля над ситуацией, Лиза стала задерживаться на работе просто чтобы не идти домой. Это казалось ей в какой-то мере мелодраматичным, ведь раньше она с радостью тащилась через пол города на окраину, хотя количество бумажек требующих внимания походило на Великую Китайскую Стену, а заночевать хотелось прямо на рабочем месте. Казалось, она предаёт своё наследие, не чувствуя счастья из-за преждевременно погашенного кредита и обещанного ей места партнёра в юридической фирме. На её личном счёте в кои-то веки начали водиться свободные деньги. Согласно статусу новоиспечённой бизнес-леди, она даже крутила интрижку с молоденьким практикантом. Но честно признаваясь себе, Лиза никогда не хотела этих подковёрных интриг и просто плыла по течению, перебирая популярные варианты. Чувство вины переламывало её через колено. Уже долгое время она под различными предлогами избегала общения с родными, чья благолепная религиозная нравственность заставляла её чувствовать себя червивым яблоком на генеалогическом древе. Шёл седьмой год жизни Марии.
Усталость, едва ли сопоставимая с рабочими нагрузками, разрушала её изнутри. Срываясь на муже, она чувствовала себя последней гадиной, а он продолжал это терпеть. Уже какое-то время они спали порознь. Вернее, муж спал на диване в гостиной, не желая мешать отдыху свой трудолюбивой возлюбленной. Сама Лиза едва ли считала себя способной уснуть. Ночи казались мешаниной кошмаров. Закрывая глаза на несколько часов, она тут же подхватывалась от чувства тревоги, а зубчатый механизм её мыслей ни на секунду не прекращал прощёлкивать ночные страхи. Домашние продолжали безропотно сносить эти нападки, безвольно улыбаясь ей в лицо, в то время как сама Лиза была первой на очереди плюнуть в него.
Однажды она так и сделала. Минуту за минутой Лиза стояла перед зеркалом, пытаясь скопить достаточно липкой, закупоривающей глотку жидкости, чтобы как следует харкнуть. Тревожный симптом, но за причиной не придётся ходить далеко, достаточно распахнуть сумочку — бумажки, обёртки, блистеры, тюбики, таблетки, пилюли, микстуры, успокаивающие, тонизирующие, расслабляющие, утешающие, подкрепляющие, насыщающие и прочие виды разрекламированных препаратов, вместо исцеления иссушали её глаза, рот и либидо. Избавляли от головных болей, аппетита и чувства стыда. Вместе с ними из повседневности ушёл и любовник. Не сложись ситуация подобным образом, он всё равно не выдержал бы её фанатичного отношения к работе и бесконечных разговоров о доме и семье, постепенно увядая из-за претензий женщины к слишком идеальному безработному мужу и упрёков к чересчур покладистой дочурке. Переходя в форму монолога, эти однообразные жалобы после не менее однообразного секса казались психопатическими.
Глядя на то, как пенистая капля стекает по её отражению, Лиза слабо заботилась об узнавании женщины по ту сторону, склонившейся над раковиной. Часто дыша, она глядела исподлобья на скопище морщин, не представляя, как сразу двое мужчин могли называть её красивой. Если у одного из них для того нашёлся бы корыстный интерес, слепая верность второго начинала мучить словно зубная боль. Намедни, во время своего
