вечеру из порта завезли необычайно мягкую, золотисто-желтую кедровую стружку , которой под личным присмотром Пьера солдаты засыпали все полы в залах. Стойкий и приятный аромат кедровой смолы и свежеспиленного дерева окутал костел. Зеваки, крестясь, становились на колени, отдавая дань благодарности Господу Богу и королеве Изабелле. Так в главном соборе на центральной площади Мадрида прошел первый рабочий день французского мастера витражей Пьера Ж'Озе.
Всю следующую неделю к костелу вереницей подъезжали запряженные волами телеги. На мягкой соломе, с превеликими предосторожностями везли ящики с драгоценным венецианским стеклом, пучками золотых и оловянных тонко выкованных полос, бутыли с кислотами и красителями, склянки с ртутью и пакеты с сухими пигментами - все материалы, согласно длинному списку, затребованные мастером для работы, по приказу королевы были завезены полностью и в срок.
Дородные плотники в длинных кожаных фартуках в центре главного, самого светлого зала сбили большой, идеально ровный стол из сосновых досок на устойчивых ножках из толстого бруса. Ж'Озе сам обил его верхнюю плоскость сырой бесшовной холстиной, и когда она, высохнув, натянулась, крышка стола стала гладкой, словно кожа на барабане. Проведя нервной ладонью по его поверхности, Пьер радостно улыбнулся и прошептал:
- А теперь пора и печь класть.
Кладку печи Пьер не доверил испанским печникам. В сыром подвале костела он выбрал наиболее сухое место, вблизи стены, прямо под грубым каменным ригелем, поддерживающим аркообразный кирпичный свод, утрамбовал темно-красную глину обрубком дубового бревна и, перекрестившись, принялся за дело, предусмотрительно заперев дверь в подвал. Изготовление печей для выплавки смальты держалось мастерами, подобными Пьеру, в глубокой тайне. Несмотря на небольшой размер, внутри печь была довольно объемна, а отделение для изготовления смальты занимало почти треть всей печи. В свод топки Ж'Озе вставил в глину мелкие осколки стекла, для того, чтобы в процессе работы оно плавилось и намертво крепило огнеупорный кирпич. Пока печь сохла, плотники соорудили рядом с ней небольшой стол с несколькими столешницами, типа этажерки, а также стеллаж для дров.
В подобных трудах первые две недели пронеслись для Пьера как один миг. Он не смог бы ответить на такой, казалось бы, простой вопрос - ел ли он сегодня, вчера, третьего дня? И если ел, то что, и кто ему готовил?
На самом же деле Ж'Озе ел ежедневно, и не один раз, и не без аппетита. Готовила ему старшая дочь королевского повара, девятнадцатилетняя Римма (по испанским меркам уже старая дева), жгучая брюнетка с тяжелой грудью и крепкими ногами, достойная ученица своего отца.
С самого утра ярко-синее небо затянули грязные тучи, и Мадрид обложили мелкие, нудные, бесконечные дожди. Мелкая водяная пыль в перерывах между дождями в виде клочков тумана летала по саду, цеплялась за апельсиновые ветви с оранжевыми плодами, повисая на башенках и крестах костела. В этот день на серой в белых яблоках лошади приехал королевский посланник - горбун. Не спешиваясь, он передал вышедшему из костела Пьеру большой кожаный тубус, где хранились свернутые в трубку эскизы предполагаемых витражей, которые Ж'Озе еще неделю назад отослал королеве Изабелле для ознакомления. Под каждым из рисунков стояла размашистая подпись королевы, подкрепленная печатью, и короткое слово: «Да». Пьер радостно посмотрел на стоявшую позади пышногрудую Римму, приосанился, подкрутил небольшие усики, отпущенные уже здесь, подбритые и завитые по последней испанской моде, вернулся в костел и пробормотал:
- Ну вот и все, теперь дело за малым - мне нужно солнце.
Пройдоха Римма умудрилась-таки проскользнуть в постель к французу. Затяжные дожди, скука от безделья, и коварство молодого красного вина сделали свое дело. Мастер как-то утром проснулся оттого, что чья-то горячая рука довольно крепко обнимала его шею.
Протерев глаза, он с удивлением увидел рядом с собой спящую неглиже Римму. Обхватив голову руками, Пьер застонал, словно от головной боли, и своим стоном разбудил поварскую дочку.
- Милый, я так рада. Я сейчас же побегу к папе, обрадую его тем, что ты сделал мне предложение....
- А я его что, в самом деле сделал? - несколько глуповато спросил француз.
- Еще бы! - удивленно глядя Пьеру в лицо блестящими глазами, отозвалась Римма. - Ты всю ночь порывался увести меня в ратушу, дабы исполнить свой долг перед богом. Насилу тебя удержала.
- А, ладно, - легкомысленно бросил Ж'Озе и начал одеваться. Но, бросив взгляд в сторону небольшого оконца, он громко, до звона в ушах, закричал:
- Римма, Римма, солнце! Посмотри, дожди прошли! К чертям сомнения! За работу. Быть тебе, Римма, дворянкой. Быть!
Работа в костеле закипела. Римма оказалась хорошей помощницей Пьеру. Целыми днями она носилась по крутым каменным ступеням в подвал и обратно: то подносила уже нарезанные, готовые к напылению стекла, то горбилась под тяжелыми ведрами с обломками цветных стекол и нежнейшей белой глиной. Всю площадь пола в залах занимали листы драгоценного венецианского стекла, разложенные на мягких опилках и кедровой стружке. Для прохода между стеклами Пьер оставил лишь небольшие дорожки.
А сам Ж'Озе, нарисовав на своем обитом холстом столе рисунок распятого Иисуса Христа примерно в два человеческих роста, занялся изготовлением витража. Сняв с пальца перстень с довольно крупным, но грязной воды бриллиантом хитрой огранки мастер уверенными движениями резал им хрупкие, мелко вибрирующие листы стекла, подчиняясь линиям рисунка, расположенного под ним.
Его подручная тяжелым бронзовым пестиком истирала в порошок небольшие обломки разноцветного стекла, пересыпая его в маленькие подписанные кулечки. Ближе к вечеру прозрачное бесцветное стекло уже было нарезано и лежало на рисунке Христа, полностью повторяя своими срезами все изгибы тела и одежды Спасителя, а каждый обрезок был тщательно пронумерован. Пьер с трудом разогнул занемевшую спину и, окликнув Римму, попросил:
- Дорогая, разожги печь в подвале, сейчас перекусим и займемся плавкой.
После еды, взбив яичные белки в большом котелке, мастер быстрым движением покрывал белесой пеной заготовленные обрезки прозрачного стекла, а Римма, осторожно через крупное сито посыпала их толчеными мелкими разноцветными стеклянными обломочками, почти, что стеклянной пылью.
В печи бушевало пламя, в камере для обжига установилась, наконец, необходимая температура. Багровый в отблесках огня, Пьер складывал стеклянные заготовки по одной в печь, и как только толченое разноцветное стекло расплавлялось и намертво припаивалась к прозрачной основе, он металлическим совком аккуратно вынимал части будущего витража из огнедышащего нутра и откладывал их в сторонку - остывать. Усы его при этом злобно, словно у дикого кота, топорщились, в спутанной его шевелюре набожной Римме виделись торчащие рога, а в глазах Пьера, обычно голубовато-зеленых, мелькали пугающие ее кроваво-красные блики.
Остывшие детали они относили наверх, прикладывали к рисунку на столе, и постепенно перед взором пораженной Риммы возникало прекрасное, блистающее изображение Иисуса.
- Ты гений! - кричала в каком-то чувственном экстазе Римма. - Нет, ты не гений, ты – гораздо большее чем гений! Господи, как же я счастлива!
Упав перед ним на колени, истово крестясь и прижимаясь счастливым заплаканным лицом к его ногам, она все время бормотала:
- Господь Вседержитель и мать его, Дева Мария, заступитесь, дайте ему закончить то, ради чего он появился на нашей земле. Не дайте ему в гордыне гения своего сойти с пути истинного христианина. Не дайте ему впасть в ересь, дабы не сойтись на общем пути с великим инквизитором Кастилии и Арагона, Валенсии и Каталонии, духовником королевы нашей, Изабеллы, его преосвященством сеньором Томасом Торквемадой...
А он и сам чувствовал, что то, что он сейчас делает, получается прекрасно. Иисус, словно сияющий изнутри, выглядел настолько правдоподобным и в тоже время настолько божественным, что казалось: вот сейчас, сию минуту он поднимется с этого обитого
