Богема

За два месяца до окончания школы я сблизился с красоткой
из старшего класса. Я учился в восьмом «В», а смуглянка —
в десятом «А», где преподавали английский язык, который
Наташа очень любила. Девушка готовилась к поступлению
в институт, желая стать переводчиком и разъезжать по миру.
Предпочитала Наташа британский поп, а особенно ей приш-
лась по́ сердцу группа «Дюран Дюран». В моём же классе
преподавали французский — язык любви, как многие гово-
рили. О заграничных поездках я не мечтал, но изучение
иностранных языков, в том числе французского, меня при-
влекало. Я обожал творчество Шарля Азнавура, конечно
же, слушая песни многих известных авторов и зная почти
все популярные музыкальные группы, но песня «Богема»
в те годы словно запала мне в душу; исполнял её фран-
цузский шансонье, фамилия которого происходила от ар-
мянской — Азнавурян.

Итак, став взрослым и хорошо освоив французский язык,
я понимаю и с ходу перевожу французские песни, среди
которых «Богема» поныне остаётся моей любимой. Я не
возьмусь здесь воспроизвести её полностью, но подчеркну
главное: песня повествует о воспоминаниях пожилого че-
ловека (состоявшегося художника) о трудных годах его мо-
лодости. Тогда, будучи бедным мастером, он с возлюблен-
ной — натурщицей, позировавшей обнажённой, снимал ком-
нату на Монмартре. Песня о первой любви, расцветшей
как удивительный цветок в неплодородной почве нужды и
лишений: «Надо же! И ведь любили друг друга. Я — нищий
художник, а ты — натурщица... В кафе по соседству за мис-
ку горячего супа брали мои картины… Мы бежали домой
и, прильнув к печурке, читали стихи, забывая о зиме!
Богема — это значило: мы были молоды и безумно влю-
блены!»

Мы с Наташей не были безумно влюблены друг в друга.
Мы сблизились больше из-за общих интересов и взаимного
притяжения, чем от большой страсти. Я был мальчиком и
«изящным блондином». Так называла меня учительница
географии: «Эй вы, там! Два гуся! Не гоготать! Изящ-
ный блондин с дружком-недоумком на задней парте, вы
мне трое порядком осточертели!» — так обыкновенно вы-
ражалась «миссис Клювдия», не дружившая с математикой.

О Наташе я знал, что с родителями она переехала в Москву
из Краснодарского края за два года до нашего знакомства.
Девушка опережала по своему физическому развитию почти
всех московских сверстниц; всё женское в южанке было вы-
разительно развито, чем и привлекала к себе взрослых муж-
чин, как и почти всех старшеклассников школы. А я был
восьмиклашкой-тихоней, любящим читать, но «богиня» мно-
гим ухажёрам предпочла меня — робкого мальчика-домоседа.

Мы часто проводили вместе свободное время: ходили в
кинотеатры, бассейн, посещали дискотеки. Везде взрослые
парни пытались завязать знакомство с Наташей; она всегда
была сдержанной и немного смущённой при мне. У нас с ней
не было уютного неказистого гнёздышка с буржуйкой, как у
героев песни Азнавура. И стихи Наташа не любила. Мы не
жили вместе и не вели домашнего хозяйства. Будущего у нас
не могло быть от слова «совсем», как теперь говорят. Наши
родители не одобряли выбор каждого из детей. В моей семье
Наташа считалась опытной девицей. Говорили: «Тебе опытная
южанка звонила!» А я не уточнял, что это значит, наверно,
просто боясь скоро разочароваться в девушке. Меня же
непонятно почему невзлюбили её бабка и мать, в связи с чем
посещение мною до́ма подруги было под запретом. Но мы с
Наташей Терещенко встречались целых два счастливых месяца
вплоть до окончания школы.

Обыкновенно, устраивая свидания, мы катались на трол-
лейбусах. Денег у нас не было и не могло быть. Я преж-
де подрабатывал только однажды — прошлым летом, до
того успешно сдав экзамены. В этот раз до летних экзаме-
нов было ещё далеко. Короче говоря, трудовых денег у
меня не было, а карманная мелочь водилась от случая к
случаю.

Итак, садясь с моей подругой на «Букашку», мы катались
часами. Маршрут троллейбуса «Б» был кольцевым. Мы, не
всегда имевшие возможность пойти к кому-либо в гости,
ездили на общественном транспорте, сидя у передних две-
рей. Они не открывались. Нас ничто не беспокоило и
никто не тревожил. В те годы — в восьмидесятые — в
дневное время суток пассажиров в салоне практически не
было, и «Букашки» ползали полупустыми. Контролёры на
маршруте нам никогда не попадались. Это было наше лю-
бимое место — с панорамным обзором улиц и дорог, очень
уютное. Оно словно служило нам нашей каморкой. Теперь
я это так вижу, отчётливо разбирая слова любимой фран-
цузской песни: «...И в клетушке у са́мой печурки читали
стихи, забывая о зиме». Стихи мы не читали, а болтали
обо всём. Смеялись. Просто молчали, глядя в даль. А за на-
шим окном бушевал май. Рано или поздно нас примечали
водители. Кто-то из них, смотря через зеркало в салон трол-
лейбуса и встречаясь со мной взглядом, подмигивал мне.
Кто-то из водителей, выходя поправить троллейбусные рога
(панто́графы) и возвращаясь в водительскую кабину, подни-
мал вверх большой палец руки, кивая в сторону моей
спутницы. Так поступали только водители-мужчины, откро-
венно одобрявшие мой выбор.

Совершив два-три троллейбусных тура по Садовому кольцу,
мы выходили на свежий воздух у одной из станций метро.
Осоловевшие, мы долго ещё тащились вдоль улиц, держась
за руки. Иногда Наташа брала меня под руку и опускала
свою голову мне на плечо; в эти минуты сердце моё на-
полнялось чистой радостью, я не испытывал никаких плот-
ских волнений — только чувство тихого восторга, особенно
тогда, когда она пела на английском языке. Я, в свою оче-
редь, развлекал её французскими песнями из репертуара
Сальваторе Адамо или Жоржа Брассенса, выученными
мною наизусть. Некоторые из встречавшихся нам прохожих
с интересом разглядывали нас в такие минуты. Оглядыва-
лись.

Конечно, ещё мы ночами болтали по телефону. Шептались,
чтобы никого не разбудить. И каждый раз, прежде чем
нам отправиться спать, она просила меня спеть ей по-
итальянски «Спокойной ночи, мой цветочек» из сборника
«Ри́кки э По́вери». Песня повествует о вечернем телефон-
ном разговоре влюблённых, разлучённых обстоятельствами.
И я вполголоса пел в трубку: «...Мне нужно, чтобы ты
была рядом, хотя и такого сближения мне недостаточно...
грусть пройдет завтра утром... птицам на ветру не больно
распрямлять свои крылья, у них они меньше, чем мои
крылья любви к тебе... и от рассвета до заката пернатые
не так одиноки под солнцем, как мы с тобой этой ночью.
Пусть же она для тебя будет спокойной». Такие взрослые
песни я пел своей подруге, едва ли в то время постигая
всей полноты чувств утончённой итальянской лирики. Но
тексты песен всегда были у меня под рукой: на обложках
оригинальных пластинок или вкладышах коробок аудиокассет.

На следующий день я снова встречался с Наташей. Гуляя
после уроков, мы бродили по московским дворикам. Однаж-
ды нас увидел мой приятель, с которым мы жили в одном
доме, но в соседних подъездах. Как-то Серёга задумчиво
спросил меня:
— Костик, чем же ты сумел привлечь такую красавицу?
Наташа и впрямь была красива; даже её пышные волосы
казались мне особенными — они удивительно пахли теми
духами, которые я никогда не дарил ей: только покупал
мороженое! И об этом сказал приятелю.
— Офигеть! Ты её уже таво́?
— Ты о чём? – спросил я, искренне удивившись.

На Востоке говорят: «Укажи псу пальцем на луну, и тот
будет смотреть на палец». Так было с Сергеем. Конечным
итогом наших прогулок с Наташей он видел только лишь
интимную близость, физический контакт человеческих тел.
Это для него было главным. А я Серёге втолковывал про
нечто возвышенное: про чудесное и непостижимое небо
человеческих отношений. Но Сергей не видел луну. Не мог.
Спустя годы я скажу, что Елисеев безусловно был прав.
Финал чувственных отношений мужчины и женщины один:
с романтических высот все мы, в конце концов, слетаем
к мягким перинам постели, ломая свои ангельские крылья.

В ту пору я и не представлял себе как всё это делают
с девушками. Нет, конечно, о сексе я имел самое общее
представление: наглядное. Не стану углубляться в детали.
В жизни же я прежде только пару раз прижимал к себе девчонок,
и одной из них была вспотевшая толстуха из пионерского лагеря,
вышагивавшая в обнимку со мной медленный танец на дискотеке.
А как и когда нужно подступаться с мужскими желаниями к
взрослым красоткам вроде Наташи, я и не догадывался.
Что я мог понимать в страстных порывах — московский щегол,
пятнадцатилетний пацан?!

Приятель мой тоже не знал. Он многое умел на словах, а на
деле не мог осилить и школьной программы. Был он упёр-
тым второгодником, снова застрявшим, на сей раз, в пятом
классе. Ему грозил перевод в одну из «лесных школ», — как
в СССР называли образовательные учреждения для больных
детей с задержкой темпов психического развития, — хотя я,
надо сказать, Серёгу умственно неполноценным не считал,
а полагал о нём, что Елисеев всего-навсего очень ленив
и медлителен.

И вот сосед говорит мне однажды:
— Знаешь, она жалеет тебя. Ей тебя жалко!
— А за что меня жалеть?
Серёга ничего не ответил. У меня же сгустился какой-то
липкий осадок на душе.

Спустя пару дней я спросил Наташу, когда мы поднялись
на лифте на её этаж и принялисьпрощаться после
очередного свидания:
— Почему ты встречаешься со мной?
Она задумалась и ничего мне не ответила. Но вдруг поце-
ловала меня по-взрослому, касаясь своим языком моего
языка. Я почувствовал гамму новых привкусов: нежного
поцелуя, сладких губ и помады. Вкус карамельки мне
был известен; Наташа любила сосательные конфетки. И
вот, целуясь, я стал нежно сжимать её роскошную грудь,
потом гладить спину, соскальзывая ладонями на упругую
попку. Наташа, положив свои руки мне на плечи, пальцами
теребила мою белокурую шевелюру.
— Тебе пора, – сказала она уверенно и одновременно тихо.
Но прелестница имела в виду иное:
— Ко мне нельзя! – торопливо произнесла Наташа, — вый-
дем через чердак на крышу.

Мы поднялись на последний этаж. Пошли по лестнице
вверх, миновав открытую дверь решётчатого ограждения.
Я до сих пор помню всё, что случилось потом, там — в
машинном отделении лифта. Хоть по сути сказать — глядя
с высоты прожитых лет — ничего особенного в тот вечер
не стряслось. Но в годы моей щенячьей юности всё про-
изошедшее воспринималось мною как свершившееся чудо.
Долгое время я вспоминал тот яркий миг нашего свидания
над кровлей дома. Сознательно ворошил в собственной па-
мяти ужасное моё волнение, охватившее меня под жид-
кие аплодисменты стуков работы мотора лифта и щелчков
автоматических реле. Правда, навсегда запомнились мне
особые сладостные ощущения в конце всего; в тот поворот-
ный момент они показались мне абсолютно новыми. Запом-
нил и то, что на полу валялись матрас и подушка. Это
помещение было местом импульсивных свиданий — нека-
зистым гнёздышком любви; Наташа действительно была
искушённой в некоторых вопросах. Но мы с ней не легли
на импровизированное любовное ложе; я остался стоять на
ногах, а она передо мной опустилась на корточки.

Никогда больше мы с ней не были близки. Тот опыт над чер-
даком — в машинном отделении лифта — был первым