Валерий Осинский
Воля к жизни
Рассказ
Ребров очнулся в яме, испугался, что умер, а потом стал вспоминать, как оказался здесь. Но вспомнил лишь сухой треск разрыва, а затем … нет, больше он ничего не помнил. Очевидно, взрывной волной его швырнуло вниз, и он потерял сознание, что спасло ему жизнь. А ребята ушли вперёд. Где-то далеко бумкала артиллерия, короткими очередями работал пулемёт, и в ответ пулемёту огрызались автоматные очереди.
Солдат хотел сесть. Но вскрикнул от резкой боли в пояснице и пластом упал на спину. Отдышавшись, он мысленно ощупал себя. Левую ногу нестерпимо саднило. Правую он не чувствовал. Руки вроде были в порядке. Во всяком случае, двигались: он поднёс их к лицу и осмотрел. Затем стянул каску-полусферу и огляделся. Над головой серела узкая промоина неба и чернели неровные края ямы. По сторонам из земли торчали, как провода, бледные корни. Это была то ли разбитая землянка: впереди виднелся заваленный землей и брёвнами проход, а на опорных столбах висели полуобгоревшие остатки досок, которыми обшивали стену. То ли склад: там и тут валялись разбитые и сгоревшие ящики. Солдат огляделся снова, на этот раз обшаривая глазами, нет ли в яме убитых. Если они и были, то их забрали или они под завалом, откуда их не достать.
Под спиной было мокро и зябко. Наверное, он лежал в луже. Неделю моросил противный дождь, которому солдат был благодарен: в такую погоду «птички» почти не летали. Значит, после задания ребята вернутся за ним, – решил солдат.
Он повертел головой, отыскивая сухое место, и увидел под земляной стеной в углублении небольшой выступ, на котором он мог поместиться. Стянул с плеча ремень и отложил автомат, чтобы автомат не мешал ползти. Движения затрудняли бронежилет, «шмурдюк» и разгрузка с двенадцатью магазинами и пустой сумкой сброса для отработанных рожков. Он носил боекомплект на поясе, а не на груди. В бою это часто спасало ему жизнь, потому что он лежал на несколько сантиметров ниже к земле. Но сейчас любое прикосновение к пояснице вызывало нестерпимую боль. Зажмурившись, он принялся на ощупь расстегивать зажимы. Дольше всего он провозился с навесными бронепанелями на боках, с подплечниками на тросике – тросик за что-то зацепился – и с поджопником с противоосколочным пакетом, который, похоже, так же спас ему жизнь. Иначе нижняя часть туловища с ногами дожидалась бы его сейчас наверху.
Он долго переводил дух, чтобы сначала освободить голову из воротника – он сам добавил кевлар для жесткости. Теперь он мог лишь выползти из бронежилета. Иначе его не снять. Без эвакуационной петли его будет труднее вытаскивать. Но, решил солдат, потом он придумает что-нибудь. У него есть металлический карабин для такого случая.
Освободившись от амуниции, он снова долго отдыхал. Затем осторожно подтянулся на локтях. Но даже от этого движения в глазах потемнело от боли. После он поищет в аптечке шприц-тюбик промедола и сделает укол. Но это в крайнем случае. Неизвестно, сколько он проведет в яме, и обезболивающее ему еще понадобится. Он отлежался и, стиснув зубы, со стоном оттолкнулся локтями, выискивая удобное положение для поясницы. Не нашёл его и, рыча, протащил себя те несколько десятков сантиметров из холодной жижи на сухое, чтобы не замерзнуть до возвращения наших.
Подумав о товарищах, он невольно вспомнил о врагах. Машинально нашарил и подтянул к себе автомат. Затем бронежилет и пояс. Как-то давно он видел пустой взгляд солдата, вернувшегося из плена, и с тех пор держал в шароварах гранату, чтобы успеть выдернуть кольцо, если не останется другого выхода.
Сейчас он не хотел об этом думать и долго переводил дух с закрытыми глазами.
Сразу вползти спиной на сухое не получилось – высоко. А перевернуться на живот он не мог. Даже если бы он перевернулся, тогда бы ему пришлось лежать вниз лицом на тесном пятачке. Наверное, он на какое-то время забылся, потому что, очнувшись, почувствовал голод. Перед заданием он не ел. Считал, если его ранят в живот, будет больше шансов выжить. Кроме того, не сытый (но, не голодный) солдат злее и лучше воюет. А раз он захотел есть, значит все не так плохо. Надо лишь выяснить, насколько не плохо. И для начала заползти на сухое. Попеременно перебирая лопатками, он втиснулся на возвышение плечами, а затем, уперев локти, приподнял руками поясницу и со стоном протащил себя вперёд и вбок. Ему казалось, что нижнюю часть туловища с ногами медленно отрывают. Тихонько завыл от боли и всё же взгромоздился на выступ. Отлежавшись, снова подтянул автомат и бронник – иначе потом ему не дотянуться до них – и снова помог себе руками, чтобы затащить ноги. И перевёл дух.
Он приподнял голову и посмотрел на свои ноги и дальше, насколько хватило взгляда. Даже это движение отдалось острой болью в пояснице. Штаны были разодраны на коленях. А дальше от ног по земле тянулся кровавый след. Он попеременно и осторожно, стискивая от боли зубы, подтянул колени. Правую ногу засаднило так же, как левую. Значит, нога все же на месте. Иначе он давно бы изошёл кровью. Но нужно было перевязаться. Он потратил много времени, чтобы подтянуться на локтях к стене и, помогая себе левой ногой, рывком опереться спиной. Он старался не думать о сводящей с ума боли, пока сидел и распаковывал подсумок с аптечкой, а затем разрывал перевязочные пакеты. Один. Затем другой. Он сам добавил в аптечку пару жгутов и бинты. Иначе сейчас его дела были бы совсем плохи.
Он достал из кармашка и разрезал ножом обе штанины и как мог, перевязал колени. Похоже, у него были перебиты связки правой ноги. Потому что самостоятельно двигать ею он не мог. Много времени он потратил на то, чтобы руками попеременно снова подтянуть ноги, стянуть берцы и носки. Правая берца была разорвана с наружной стороны стопы. Он осмотрел и осторожно ощупал ноги. Правая щиколотка опухла и стала величиной с колено. Похоже, он сломал её. Надкостница левой ноги нестерпимо ныла, как если бы по ней ударили с разбега. Но осколков кости он не нащупал. Стопа окровавлена, но крупные сосуды, похоже, не повреждены. Лишь пальцы неестественно вывернуты, и он не чувствовал ногу ниже щиколотки. Идти он точно не сможет. Так же, как не сможет перевязать стопу. Но он должен был это сделать. Потому что если он не перевяжется и не остановит кровь, капавшую из рваной раны ниже икры, долго он не протянет.
В аптечке он нашёл шприц-тюбик промедола. Долго целился и выдавил в бедро полшприца, едва сдержавшись, чтобы не израсходовать всё лекарство. Он подождал, когда боль отпустит, упёрся пяткой в бугорок и, извозив компрессионный бинт и руки в земле и крови, в несколько приёмов перемотал левую стопу. Отдохнул и натянул носки до щиколоток. Дальше носки не лезли. Осторожно сполз по стене, испытывая блаженство от медленно отпускавшей боли в пояснице, и лежал какое-то время с закрытыми глазами.
Он лежал и думал, что до наших позиций километра два. Два километра по дороге смерти, как они её прозвали. Потому что по сторонам от полосы асфальта, на ничьей земле, почти без кустов и деревьев – минные поля. Дорога простреливается. Но до дороги нужно еще добраться. Добраться по узкому проходу через мины. Если за ним не вернутся, ему не проползти ни к дороге, ни два километра. Он это знал и потому был спокоен. Ему хотелось жить. В двадцать семь, после двух лет войны, после всего, что он перенёс, было бы глупо умереть. Даже умирая, солдат не покоряется смерти. Не покориться и он. Он знал, что его найдут. С группой тарана они должны были скрытно расчистить проход, по которому пойдёт другая группа. Значит, те, кто шли следом, скоро придут и заберут его.
Он очень устал, и его тянуло уснуть. Он знал, что это из-за действия наркотика. Зато боль отступила настолько, что солдат решил попробовать выбраться из ямы.
Небо над головой потемнело. Короткий зимний день заканчивался. В темноте можно будет попробовать добраться до дороги, а там как повезёт. Он осторожно перевернулся на живот и встал на четвереньки. Затем, цепляясь руками за корни и твёрдые комья земли, подтянулся и встал в полный рост. Боли он не чувствовал, но ноги не слушались его. Держась руками за земляную стену, он посмотрел вниз. Правая стопа неестественно вывернулась. Но солдат задрал подбородок и упрямо подтянулся на руках. Даже при его высоком росте до края ямы было далеко. Холодный пот из-под флисовой шапки заливал брови. Он видел, что не дотянется, но цеплялся, перебирая руками и отвоёвывая у ямы по сантиметру, пока комья земли не посыпались на лицо и на голову, и он не сорвался вниз.
Лежа ничком, он подумал, что ему не выбраться. С оружием и неизрасходованным боекомплектом ему не выбраться подавно. От отчаяния и досады он заплакал. Сначала тихо. Потом зарыдал. По-детски, с мальчишеским повизгиванием. Но испугался, что его услышат враги, и, утерев мокрое от слез лицо, замолчал. На какое-то мгновение он почувствовал отчаяние от мысли, что не выдержит и умрёт в этой яме. И яма станет для него могилой, о которой никто никогда не узнает. А наши будут думать, что он струсил и бросил их в бою. Сбежал. От этой мысли солдат внутренне съежился. Он вспомнил, как в спорте он терпел на дистанции до чёрных мошек перед глазами. Терпел, когда казалось, что внутри всё взорвётся, и он умрёт. Но он все равно терпел. Даже когда проигрывал на соревнованиях, он не сдавался. Не сдастся и сейчас. Будет терпеть столько, сколько надо.
Как только он решил так, он сразу успокоился и стал думать, что делать дальше.
[justify]Для начала нужно согреться. Об этом следовало позаботиться в первую очередь, – с досадой решил Ребров, потому что его начала колотить мелкая дрожь от холода или от потери крови. Пока боль не вернулась, солдат, ползая на четвереньках, выдернул из завала и разложил на пятачке одну за другой три сломанные доски и поджопник, чтобы от земли не шёл холод. На всякий случай он натаскал и положил рядом ещё две доски. Он даже попробовал сдвинуть брёвна, чтобы попытаться подкатить их к стене, как-нибудь вскарабкаться на них и выбраться наверх. Но с перебитыми ногами и поясницей он не смог их даже пошевелить. Так же на четвереньках, в поисках пищи он обследовал пустые консервные банки, валявшиеся вокруг лужи. Он не хотел есть – чувство голода притупляла
