Хрен на грядке, или Похождения профессора Похершухера

чётко и коротко, как на допросе: Буряков знаешь?
- А зачем они вам? – не принял рекомендаций мужичок.
Саня демонстративно почесал левой рукой правый кулак.
- Пронял, понял… Только напрасны ваши хлопоты.
- Чего, и у этих нет? – вскинулся было Саня.
- Может, и  нет, может, и есть… Вчера менты были. Старшего, Пал Анисимыча, забрали, а Шурка без него никому не отпускает. Боится, дура такая. И правильно делает. Они ж давно под подозрением.
- Да ладно трендеть-то! – не поверил Саня. – Сейчас самогонщиков не привлекают. Сейчас демократия.
- Как цены повысили – начали привлекать, - не согласился мужичок. – А то перебивают покупателей у государства,-  и горестно, совершенно по-бабьи вздохнул. – А нам страдай.

- Уже два часа гуляем! – процедил сквозь зубы Саня. – Толку – ноль целых хрен десятых. Язвенники-трр-р-р-езвенники! – добавил он презрительно.
Мы повернули назад и через пять минут вышли к какому-то пруду. По пути сюда – это я точно помню – никакого пруда мы не проходили. Мистика!
На берегу, за большим дощатым столом сидели трое худосочных, и судя по их умиротворённо-довольным физиономиям, очень удачно освежались.
- Кто нам и нужен, - оживился Саня. – Привет почтенной публике! Мужики, подскажите…
- А вон, в палатке, - сказал один, похоже, самый освежённый и ткнул пальцем вправо, где под сенью лип виднелись крыши мелкооптовых палаток. – Двенадцать рублей пузырёк.
- Прямо в палатке продают? – удивился Саня смелой открытости такого сервиса.
- Ага, - довольно улыбнувшись, подтвердил словоохотливый говорун и вытащил из-под стола опорожненный пузырёк «Шипра».
- Душевно оттгягивает! – похвастался он, сыто жмурясь и показывая в довольной улыбке гнилые зубы
Да, не перевелись ещё на Руси эстеты и гурманы! Но нам с ними пока не по пути. Пока. Единение – впереди. Будем жрать во вчерашних объёмах – обязательно сблизимся.  

Углубились от пруда, снова вышли на оперативный простор.
- Мужики! – услышали за спиной. – Постойте, мужики!
Оглянулись. Нас догонял толстый одышливый дядечка в некогда очень модном чесучовом пиджаке, спортивных шароварах и парусиновых туфлях. Ему было жарко, и вообще он походил на старого растерянного слона, которому очень хочется пить.
- Мужики, где здесь взять?
- Ещё один, - процедил сквозь зубы Саня. – В магазине, где...
- Я серьёзно спрашиваю, - обиделся дядечка и промокнул потную лысину большим синим платком.
- Вас случайно не Вильгельмом звать? – подозрительно прищурился Саня.
- Почему Вильгельмом? – удивился тот.
- А потому, что здесь все – Вильгельмы. Или вы не местный?
- Не местный, -  согласился дядечка. – Я из санатория. У меня гастрит и истощение нервной системы. Так где?
- В пи.., - начал было Саня, но я вовремя дёрнул его за рукав. Зачем же издеваться над человеком? Человек – это звучит гордо. Особенно когда он жаждой томим и похмельем мучим.
- Сами ищем,  - признался я. – Два часа уже как.
- А во сколько магазин открывается?
- В одиннадцать.
Мужик посмотрел на часы и горестно вздохнул.
- Да, надо было ехать в Трускавец, - сказал он самому себе. – Там проще. Там с восьми.
И, сгорбившись, пошел назад. Когда же мы научимся уважать людей? Наверно, никогда. Потому что прежде, чем уважать кого-то, надо научится уважать себя. А с этим у нас всегда и во всём большие проблемы.

Ещё через час мы зашли вообще куда-то не туда.
- Это что ещё за деревня? – удивился Саня. – Мы вообще куда идём-то?
Я не ответил, обозревая окрестности. У крайнего сарая, наполовину вросшего в землю и заросшего мхом и крапивой, стояла  удивительно грязная корова с огромным животом и лениво перетирала своими челюстями-жерновами росший у неё под копытами, такими же грязными, как и туловище, клевер. Было подозрительно тихо и удивительно спокойно. У меня почему-то стало тревожно на душе.
Учуяв наше приближение, корова медленно повернула свою самоварообразную голову, увенчанную грязными рогами, и смерила нас равнодушно-презрительным взглядом. Саня заискивающе улыбнулся этому милому домашнему животному и поёжился .
- Здоровый какой… -  боязливо шепнул мне на ухо. – И непривязанный. Куда только эти колхозники смотрят?  Ишь, разглядывает! От такого не убежишь! Всё равно догонит!
- От какого?
- А вот, от бычары от этого! – и опасливо кивнул на корову. – Смотри, какие яйца! Чуть не до земли! Наверно, рекордсмен-производитель! Чего смотришь, шкура? (это он уже не мне)
- Это вымя, - пояснил я. Саня недоверчиво прищурился.
- Точно? Ты уверен?
- Иди потрогай.
- А ведь и не подумаешь! – нехотя согласился он. – С виду – самый настоящий бык! А ты молодец! – неожиданно похвалил меня.  – Разбираешься во всех этих… крестьянских тонкостях! В школе, наверно, пятёрка была по анатомии!
Он зря старался: меня такой грубой лестью не купишь.
- А чего он, то есть, она молчит-то? – задал мой неугомонный друг очередной нелепый вопрос.
- А что, петь должна? «Ой, какая радость! Лёша с Саней появились!»
- При чём тут петь? Мычать! Эй, ты! Ну-ка, мяукни!
Корова на такое дикое предложение возмущенно фыркнула, шумно вздохнула и снова наклонилась к клеверу. Своим гордым молчанием она выразила нам своё полное презрение и гордое равнодушие, какие вполне справедливо выражают трудящиеся существа всяким бесполезным балбесам.

-Эй, товарисч, здравствуйте! -  преувеличенно бодро прокричал мой опытный грибной друг маленькому тщедушному мужичку, одетому в  телогрейку, валенки и лыжную шапочку с надписью «Адидас», который появился из бескрайних сарайных недр  и, не спеша, заковылял к корове.
Мужик настороженно остановился и посмотрел на нас я с явной опаской.
- Вас как звать-то? – всё так же фальшиво-бодро поинтересовался Саня. – Не Вильгельм, случаем? Фамилия не Шухерпохер?
Мужик вдруг ощерил свои крупные жёлтые зубы и неприлично заржал. Саня поёжился, но отступать было поздно.
- Как ваша деревня называется?
- У нас  село, - хмуро поправил тот. – Называется - Мушкетёрово.
- Как? – удивились мы.
- Мушкетёрово, - повторил мужичок и посмотрел на нас опасливо, словно в ожидании какого-то подвоха. – Ну, чего? «Пора-пора-порадваимся на своём веку!». Не слыхали, что ли? Вот это он самый фильм и есть… К нам тоже приезжали про партизанов снимать, - и он горестно махнул рукой. – Какие у нас партизаны… А вы из леса, что ли?
- Не, - замотал головой  Саня. – С  садов. Самогонку ищем. Не подскажете?
- У нас не гонют. У нас теперь трезвый образ жизни! – и заржал ещё неприличнее.
- Это с какой же радости? – не поверили мы.
- А как чупачупса объявилась, так и объявили!
- Кто объявился?
-Нет, не так… Чупакабра, вот! Зверь такой. Сам зелёный и с хвостом. Очень  любит молоко сосать. Прям у коров из вымев. От самогонки тоже не отказывается, но только когда пьёт – трясётся, поэтому мы ему последнему наливали. Конечно! – мужичок завистливо прицокнул языком. – Кто ж от дармовой откажется!
- А почему трезвость жизни? –спросил Саня.
- Начальники приезжали. Сказали, что надо чупачупсу сохранить, а поэтому трезвость нужна. Чтоб не спилсы, - и мужик опять заржал, и опять обидно.
- А чего ты, Вильгельм, в валенках-то ходишь? – перешёл Саня на фамильярный тон, не обращая внимания на это обидное ржание.
- Жара ж под тридцать градусов! Болеешь, что ли? Может, давление? Или шизофрения?
- Ноги мёрзнут, - пожаловался тот и надвинул поглубже на уши свою такую же грязную, как корова, «адидасовку». –  И из ухов текёть.
- Ещё один дурдом, - констатировал Саня. – Полный аллес капут. Как нам в посёлок пройти?
Мужичок равнодушно махнул рукой вдоль улицы.
- Видите шестисотый? (мы повернули головы и увидели около водонапорной колонки нестерпимо сверкавший на солнце «мерседес»). Дойдёте до  него, сверните налево, там будет помойка, а за помойкой - шоссейка.
- Богатая у вас деревня, Вильгельм! – уважительно отозвался мой всегда ироничный товарищ. – На «мерсах» катаетесь!
Мужичок опять повернул голову, посмотрел на это чудо немецкого автомобилестроения так, словно видел его в первый и, желательно,  последний раз, и сказал просто-таки замечательную в своей удивительной многогранности и многозначительности фразу. Даже на фразу-слово, которое, как известно, не воробей, если вылетит – обязательно на голову нагадит!
- Гавна та… - услышали мы из его крестьянских уст. И эта сермяжная правда жизни лучше любых пространных речей говорила, что мужичонка непоколебимо уверен в завтрашнем дне и в своей зачуханной корове!

- Похоже, сдохнем мы сегодня, а так ничего и не найдём, - сказал Саня, когда мы вышли на знакомый уже перекрёсток тропинок. К нашему удивлению, тот мужик в телогрейке и неприличной бейсболке всё ещё был там и так же яростно смолил «беломорину».
- Картина Репина «Всё те же, всё там же», - хмыкнул Саня. – Ты чего, Вильгельм? Не простудился случаем?
- Чего? – не понял тот.
- Ты же сказал, что тебе на смену надо. Забил, что ли, на производительность труда?
Мужик задумался.
- А ну её.., - и махнул рукой. А вот это по-нашему, по-мушкетёрски!
- Свободный человек, - уважительно произнёс Саня, глядя на тщедушную фигуру. – Жертва демократии, - и вдруг тревожно втянул носом воздух. – А ты вроде освежился! А, Фердинанд?
-Ну, да, - не стал отрицать тот. – У Машки.
- У какой Машки?
- У какой… У самогонщицы, какой…
- Ты же сам сказал, что у  неё нету!
- Я сказал? – удивился мужик. – Када?
- Утром, «када»! (мы уже всё поняли, но разум, отягощённый похмельным синдромом, отказывался верить).
- Эт у неё вчера не было! - радушно улыбнулся наш незадачливый и незатейливый друг. – А сегодня  с утра она уже выгнала! Эх!
Вильгельм вдруг отчаянно сдёрнул со своей плешивой головы бейсболку и разразился громкой и очень неприличной песней.
- Убить тебя, что ли? – душевно предложил Саня. – Или просто яйца оторвать? Вместе с ушами?
- «Быва-а-али дни весёлыя, гулял я, молодец!», - не обращая внимания на  угрозы, продолжал выделываться негодяй. Ему было хорошо. Нам же было плохо, но для него это не имело никакого принципиального значения.

- В каждом минусе нужно уметь находить свои плюсы, - сказал Саня, пребывая в том благодушно-философическом состоянии, которое предполагает уже ополовиненная поллитра. Мы сидели на террасе, по-прежнему светило солнце, и теперь свет его был ласков и нежен.
- Вот представь, что были бы мы с тобой каким-нибудь олигархами. Захотели похмелиться – и что? Крикнули лакею: «Эй, Вильгельм, сей момент  неси нам два по двести и бутеры с селёдкой!». Через секунду – будьте любезны! Нет, с одной стороны, замечательно, а с другой – скучно. Никакой романтики.
- Какая радость, что мы с тобой не олигархи.., - попытался я иронизировать, но Саня иронии не принял.
– Да, сначала нам было тяжко, – признал он. -  Но зато появился стимул! Прогулялись, подышали свежим воздухом, познакомились с интересными людьми, наконец, выполнили свой гражданский долг: не дали себе умереть! А то бы сидели здесь, как.., - и он повернул голову, чтобы определить наиболее удачное сравнение, -… как вон этот хрен на грядке! Ты меня понимаешь?
- Сначала надо спрашивать: ты меня уважаешь? – скептически хмыкнул я, но Саня моего тонкого юмора не оценил.
- И ещё в жизни обязательно должен быть кураж, - продолжил он свои незатейливые философические размышлизмы. – Большой, маленький – неважно. Один хочет