Дачный расклад. Гл.2

всё-равно почему-то жалко…  Ну, что, ребят, партеечка?..
  И только мужики встали, как Семёна опять прорвало.
  -А знаете, что мне нашу зону сейчас напоминает?- произнёс он им в голые тылы. Мужики оглянулись.
  -Ещё скажи: страна наша.
  -Не-а,- усмехнулся тот. –Запад.
  -С чего это? Хочешь сказать: Запад эволюционировать начал?
  -Сами посудите! Да сядьте вы! Маячите перед рожей всем этим… Сбиваете!
  Мужики с готовностью сели. И даже ноги на ноги забросили. И даже пиво по- новой распечатали.
  -Сами посудите,- повторил Сёмка. –Они начали «фильтровать базар». То есть «отвечать за слова». А то «притянут за язык».
  -Сём, давай конкретно.
  -Да за ради Бога! Перечисляю. Один кретин ляпнул, что «все дни пахал, как негр». Всё! Кранты! Полмира в обидках! Электорат на хрен потерян! А он, может, всю жизнь положил за освобождение этой угнетённой расы! Он, может, в семидесятых  таблички срывал с сидушек в автобусах, чтоб на них сидалище другого цвета кожи посидело! А они? Как это, а? Бах- и обиделись! Говорят, расстрельная статья светит…
  -Так. Что дальше наплетёшь?
  -«Плетёшь»… Сам ты плетёшь!- обиделся Иванов. Он вообще часто обижался после четырёх бутылочек пива поверх преферансовой водочки. –На бабу у них сейчас не посмотри. И не дай Бог задеть случайно! Что ты! Точь-в-точь, как на зоне: задень «машку»- сам «опущенным» будешь. Вишь, до нашей политкорректности дожили: коснулся- иль женись, иль срок мотай. Слышали последние новости? Про Страускана? Ох, ну, вы и тёмные!- в его голосе появился азарт. –Жаль бедолагу, до ручки довели.  Он, оказывается, если судить по тамошней прессе, этих проституток элитных самолично по хатам доставлял! Осматривал обстановку, «срубал» по- быстрому деньжат и сваливал! Через три-четыре часа прилетал за ними- на Майями иль куда там- спрашивал «Вам продлить?» Говорят: все соглашались.
  -Ну, что? Партеечка всё-таки?..- Глумов будто и не слушал его. Пил пиво да зевал.
  Семён замолчал.
  Глумов посмотрел на него.
  -Чего ты?.. Обиделся, что ли? Я ж думал: ты серьёзное что-то…
  -А серьёзное…- Сёмка, кажется, был абсолютно трезв. И смотрел ответно серьёзно и пристально. –Ты, Глумов, скажи мне: что за сучья манера пошла- ботинки у Запада лизать?  Или задницу. Что ж нас так в дерьмо-то тянут, а? Куда не посмотришь, что не послушаешь, а?.. Всё у них самое лучшее! И ароматы газовые для смертников- на любой вкус! И стукачество повсеместное- правильная норма жизни! И к друзьям без приглашений- ни дай Боже, ни в какую! И даже пидоров венчают! Пидоров!  Венчают!!! Церковь!!!- Он обвёл всех глазами. А мужики молчали, ждали продолжения. –На радио здесь…  дуру одну молодую слушал… Программу целую ведёт… И всё-то ей говорить разрешают… А она аж с…тся в колготки от тихого восторга- и поганит, поганит Россию…- Сёмка говорил это уже негромко и даже как-то устало. –А «там»- он неопределенно мотнул головой.  -мечта для неё… Жизнь райская. Как к ведру с помоями тянет…  Набрызгала сверху чем-то приятным- и тянет, тянет…  Аж голос прерывается. Слюнку так сглатывает мило, с придыханием. Я уж потом подумал: полипы, наверное…
  -У тебя что, с дочкой что-то случилось?
  Семён молчал. Закурил с третьей спички. Затянулся глубоко. Увидел водку- и плеснул себе немного.
  -Мы же, ребята, все молодыми были. Молодые- они все одинаковы, в любые годы… Так же  старших ни в грош не ставили. Что они понимают, старшие эти?.. «Битлов» наших, что ли? Или Сюзи?.. Или «Кисс»? И постеры боготворили, и диски, и пакеты, и жвачку, и «Левис»… И «Радио Свободы» слушали, и Солженицына, и Булгакова читали… И над Лёней хохотали, каждый третий анекдот- про него…  Но ведь западло было не идти в армию, ребята! Это- или убогий ты, или «откосил». А это ж- стыдобушка несусветная! Мы, вот, здесь все служили. Что, «стариковщины» не было, что ли?   Иль самоубийц? Дисбаты всегда полные. Да всё было, как и сейчас! И что? Родину хаяли?  Я, вот, знаю: все мы тогда заявы писали в Афган.  Хотя каждому два месяца до дембеля оставалось. И я точно знаю, что без принуждения писали. И, небось, даже стыдно было говорить кому-нибудь об этом. Потому, что душой и сердцем решали…
  -Это точно, было такое…- подал голос Альберт и тоже плеснул себе.
  -Вот!- Семён поднял палец.  –И не наша вина, что только одного Альку взяли! От чистого сердца все… Потому что Родину любили. Это я сейчас, вот, так… тренькаю… А тогда все молчали, но любили. Не принято было об этом как-то откровенничать. И гимн толпой петь. Хотя все словечки наизусть знали. А сейчас… Посмотришь иногда на толпу молодых- спокойно поют. А у половины- или «желтый», или «серый» билет. «Любители» Родины сраные.  И мамаши сзади торчат, из фондов всяких… «Спецовки» армейские, всё они, прям, знают, во всем разбираются, мать их… Можно подумать, наши матушки нас меньше любили.- Он отхлебнул прямо из горлышка. –И мамаши эти… и эти, «откосившие»… и Запад этот долбанный… «Мелочь»-то наша- она на всё клюет, до всего падкая. Их только помани. У нас своей дряни- разгребай- не разгребешь, а их еще и в иностранную тянут. С запахом фейхуа.
  Семен как-то разом потух, замолчал. И все молчали какое-то время. Не привыкли «всерьёзку» что-то обсуждать. С шутками, с подколами- это, как-то, завсегда. А вот так… Да и, честно говоря, не молоды уже все были, у каждого своё, устоявшееся видение мира. Чего попусту языками молоть? Поздно уже перевоспитывать друг друга. Да и не зачем.
  А здесь как-то вот… Накатило на Сёмку. Он первым и прервал молчание. Сидел на лавке, опустив устало  татуированные руки на колени, смотрел, не отрываясь, на дымок от зажатой в пальцах сигареты и заговорил тихим голосом.
  -Здесь по телику видел: бабку-монахиню в Испании арестовали.  Новорождённых в другие семьи отдавала. Поделом ей, конечно… Я о другом хотел… Один из папаш приёмных на неё настучал. Пятнадцать лет, сука, молчал. Дочка, говорит, истины захотела. А я думаю: поцапался он с ней- вот и ляпнул, что не родная. А сейчас уже куда деться: пресса, телевидение. Вот паскуда! Вы бы его видели, ребята… Интервью налево и направо. Такая рожа, будто благое дело делает. Пятнадцать лет молчал. И здесь же- монахиню в «воронок» садят. А он- соловьем перед камерами!.. И губку так значительно, как Жирик, поджимает. Столп благочестия. Ну, не сука ли, а?! Запад ваш… Крыса на крысе… Хоть на чём- лишь бы засветиться…
  -Сём, что случилось?- Юрка понял, что Иванов или перепил, или что-то у него случилось: никогда он так с ребятами не говорил. Он вообще после своих отсидок был самым молчаливым из всех присутствующих. –И кончай ругаться. Случилось, да?
  Семён кивнул.
  -Александра с парнем рассталась.
  -Ну, нашел печаль! Дело-то молодое! Да ты, я помню, и сам не очень-то к нему…
  -Было такое,- Семён прикурил от «бычка» новую сигарету. –Я его вообще долго никак не воспринимал. Всё не моё… И не выпивает, и не курит. Молчит, улыбается… Припёрся к дочке, маячит здесь… А потом- раз поговорили о чём-то, два… Смотрю- умнейший парнишка, и, главное- своё мнение на всё есть. И не упёртое такое, а с аргументами… И шутки нормально, адекватно воспринимает, и сам шутит… Прирос я к нему, даже не ожидал от себя... Главное-  счастье у них на мордашках постоянно было. Честное слово- постоянно!
  А здесь: приехала, вещи все свои перевезла. Мне- как серпом… Будто по живому что-то отодрали от души… Два года жили…
  -Да погоди ты! Может, наладится еще! Молодые!..
  -Не наладится,- глухо ответил Семён. – Не наладится.
  -Ну, а запад-то при чём?- подал голос Алька.
  -Да не при чём,- Семён отбросил полотенце, начал одеваться. –Это я так… к слову пришлось…