Одобрение

было легче. Маркус уже был увереннее. Он понял с какой скоростью и частотой нужно касаться кожи, чтобы с губки брызги не очень-то и попадали на его рубаху, и при этом не оставалось ни клочка нетронутой омывом кожи…
            Конрад стоял в стороне. Ждал. Благо, ждать пришлось недолго.
            Маркус вдруг вздрогнул, распрямился, и застыл в напряжённой позе. Конрад знал что происходит. Он почти и сам чувствовал как проходят иголочки по телу, разливая по нему почти реальное ощущение смерти.
            Это длилось недолго. Никогда не больше полминуты, но как долго ощущались эти мгновения! Время менялось, застывало и тянулось. И иголочки страха кололи повсюду, и сердце само собой билось сильнее, пробивал озноб…
– Всё, уже всё, – сказал Конрад, когда, по его ощущению, всё должно было уже притупиться. – Почуял?
– Ч..что это? – сейчас Маркус был ребёнком. Напуганным мальчишкой, не более. Да, он не боялся мёртвых, но смерть сильнее мертвеца и теперь её след, её присутствие Маркус испытал на себе, хотя и сам не понял происходящего.
– Так всегда бывает, – тихо признался Конрад, – всегда… это и есть настоящий страх, перед которым всё меркнет. Я не хотел, чтобы ты узнал об этом, но ты сам настаивал.
            Маркус молчал. Его всё ещё била крупная дрожь. Конрад, глядя на него, испытал укол совести – всё-таки именно он, Конрад, был взрослым из них двоих, и именно он взял на себя ответственность за эту сиротскую душонку! И что же? так он его уберёг? Так защитил?
– Я был неправ, поддавшись на твои уговоры, – тон Конрада стал тяжелее, признавать собственную неправоту было непросто, и он смешал слова с решительными шагами, резко сокращая расстояние между собою, Маркусом и мертвецом. – Попробуй забыть. Отдай губку и иди.
            Маркус протянул руку – дрожащую и тонкую, но вдруг отдёрнул её, покачал головой:
– Нет, я не испугался. Вы считаете меня трусом? Я просто не знал каково это… дальше будет легче. Я справлюсь, обещаю.
            Маркус всеми силами демонстрировал усердие. Стараясь не пропустить ни клочка кожи, он всё ещё дрожал, но продолжал работать. Первое истинное соприкосновение со смертью было сильнейшим потрясением, но он пытался совладать с ним и, кажется, побеждал. Конрад наблюдал за ним со смесью мучительной совестливости и удовлетворения: всё-таки господин Ганзуа был прав, когда привёл Маркуса именно к нему. Да, идея казалась безумной, но мальчишка молодец и пойдёт далеко. Возможно, он и правда сможет заменить Конрада однажды на посту мастера.
            Это было бы чудесно. Алькала знает, что смерть настигает всех. Алькала не презирает тех, кто касается мёртвых. Белые стены города никогда не закрываются и не презирают никого, кто работает со смертью: Алькала знает давно, с древних лет, с прихода первых колонистов сюда, что смертны все! И те, кто живёт под солнцем и ласкою ветра; и те, кого ветер гонит…
            Конрад помог Маркусу закончить всё дело. Вдвоём, в молчании, управились быстро. Маркус старательно избегал взгляда своего наставника – стыдился своего испуга, юно он был, и не знал, что есть вещи, которых стыдиться не стоит.
– Иди к себе, – посоветовал Конрад, когда дело было кончено и оставалось только вылить первую воду и уже заняться тем, что было привычно. Когда смылась тень смерти уже ничего не могло устрашить в мёртвом теле.
            Маркус не стал спорить. Отступая из мертвецкой, он выходил в привычный мир, который уже всё-таки изменил очертания. В том, реальном мире, смерть была привычна и неосязаема. Да, она была рядом, но не было её тени, которая вгоняет в дрожь.
– я называю это одобрением, – сказал Конрад за ужином.
            Маркус был ещё бледноват, но владел собой, хотя и аппетит у него был весьма и весьма скромный. Он не съел даже всей каши, но и не говорил. И Конрад, понимая, что нужно обсудить произошедшее, заговорил сам.
– Одобрение? – Маркус поднял глаза на Конрада, – от смерти?
– От неё и от тех, кого мы провожаем. Если подумать, этот холод, который каждый раз обжигает, он ведь похож на похлопывание по плечу, верно? Ну только вместо плеча всё тело, – фраза была не очень удачна и изящна, но Конрад вложил в неё столько искренней уверенности, что Маркус невольно улыбнулся:
– Думаете, смерть…одобряет?
– Конечно, к ней относятся с почтением!
– Но почему вообще существует смерть? – Маркус снова опустил глаза в тарелку. – Я раньше думал, что она как… как то, что просто есть.
– Как дождь? – подсказал Конрад.
– Да, наверное, – Маркус невольно улыбнулся, но не взглянул на наставника. Он напряжённо думал. – Но теперь я почувствовал её иначе. Как что-то живое.      
            Конрад не перебивал. Он знал, что это важный момент. От него напрямую зависит – сможет ли человек работать с мертвецами по-настоящему? Одно дело относиться к телу с почтением – это не так и сложно. И другое – знать, каждый раз чувствовать этот проходящий по телу лёд неизбежности и чужого присутствия.
– Господин Гануза говорит, что бог всегда с нами, что он всегда есть и мы можем на него полагаться, – Маркус всё-таки отодвинул тарелку с кашей в сторону и вздохнул. Кто бы ему сказал, что придёт такой день, когда он не захочет тёплой, хранящей ещё масляной блеск каши? – Но я никогда не чувствовал бога, а вот смерть…
            Маркус вздрогнул, похоже, его охватили воспоминания о пережитом в мертвецкой.
– Когда я только начинал, я тоже так думал, – Конрад заговорил спокойно и тихо. Он вспоминал и свой испуг, свою реакцию. – Но мой наставник сказал мне то, что позже, уже через годы, прочувствовал и я сам. Смерть – это тоже божественный промысел. Приходящая по-разному, она спускается в положенный свыше срок. И её появление, придающее смысл жизни, служит прямым подтверждением того, что бог есть и он заботится о нас. Он даёт нам время, даёт нам возможность выбирать жизнь, принимать решения и действовать. И все те смерти, что происходят, не касаясь старых и больных, а тех, кто молод или погиб по нелепому случаю, это всё то, что неподвластно рассудку. Людскому рассудку. И это подтверждает присутствие в нашем мире высшей силы.
            Эта недолгая речь отозвалась в Конраде усталостью, но он всё равно был доволен. Впервые за долгое время он чувствовал себя полностью открытым и честным, а самое главное – у него было собеседник, которому нужно было помочь и с которым удалось поделиться чувствами. Пусть сейчас Маркус этого не понимал до конца, неважно. Он поймёт потом.
            Если, конечно, останется.
–  Пожалуй, – отозвался Маркус, – можно я пойду спать?
– Конечно, – Конрад понимал тяжесть на сердце столь юного создания, но всё-таки не оставлял надежды на то, что завтра будет лучше.
***
            Наутро и правда стало лучше. Конрад ждал Маркуса с лёгким волнением и даже попенял ему немного за слишком долгий сон, но всё-таки обрадовался: сегодня Маркус выглядел куда лучше и был бодрее.
– Я буду помогать во всём, – сказал Маркус, и его слова закрепили ещё большей радостью настроение Конрада.
            Конечно, сваливать абсолютно всю работу на Маркуса никто не собирался. Но Конрад и до того заметил, что стало сподручнее и легче. Тем более, больные всё равно оставались в Алькале и это означало, что каждого побеждённого болезнью, всё-таки надлежало проводить достойно.
            Конрад как-то и спохватиться не успел, когда вдруг осознал, что тело Элизы Гарсиа, не пожелавшей добровольно лечиться у лекаря Пако по причине дряхлости собственных лет, было полностью подготовлено и обряжено Маркусом! Да, перед тем как родственники покойной пришли за нею, Конрад кое-что поправил в её лице, получше и поточнее замазал вспухшие чёрные язвы, но ничего – всё было вполне достойно! И Маркус больше не выказывал дрожи.  Он был собран и сосредоточен, взрослел на глазах, легко принимал на себя эту тяжёлую работу и не жаловался.
            Конрад нарадоваться не мог на такое участие своего ученика и даже сказал заглянувшему как-то наместнику:
– Хорошего вы привели мне приемника, господин Гануза!
            Господин Гануза – постаревший после смерти единственной дочери, которую провожал и готовил в последний путь всё тот же Конрад, держался достойно. Личное горе он заточил в тюрьме своего сердца и целиком сосредоточился на Алькале и её опоре.
– А ты ещё его брать не хотел! – напомнил Гануза, и в глазах его сверкнула слабая тень радости. Схоронив свою родную дочь, Гануза ощутил обострённую любовь ко всем сиротам и обделённым, и Маркус к таким в его памяти всё ещё был. Хотя, надо признать, что за последние месяцы он изрядно вытянулся и закрепчал.  – Как служится-то?
            Этот вопрос был обращён уже к самому Маркусу и тот зарделся, распрямился – неуклюжий в своём смущении, и сбивчиво ответил:
– Всё хорошо, успеваю…стараюсь.
– Старайся! – пригрозил наместник, но гроза была доброй, ласкающей. Не оставляет Алькала людей.
***
            День вышел суетливым. Принесли сразу троих. Мертвецкая Алькалы, ещё недавно не назначенная больше, чем на два тела для одновременной работы, была расширена – хранилище для пудры, губок и растворов было выпотрошено и всё перемещено в длинные ящики, а освободившаяся комната стала ещё одной мертвецкой, куда впихнули ещё два стола. И всё равно работать там было непривычно, ещё и бегать приходилось туда-сюда, то кисти, то вода, то раствор, то пудра с щеткой…
Маркус поспешил заниматься одним, Конраду степенно оставалось заняться другими двумя. Всё-таки, мастерство