скажем, в славном городе Нью-Йорке, могли бы привлечь к ответственности. А уж в ситуации «остав-ления ребёнка в опасности», то есть не реагирования на мои жалобы об угрозе моему здоровью и жизни, они могли бы схлопотать реальный тюремный срок. Впрочем, если бы подобное наказание грозило матери в СССР, думаю, она решила бы поначалу просто-напросто ежедневно со-провождать меня туда-обратно в музыкальную школу. И таким образом, уверена, эта пытка для меня очень быстро закончилась бы вообще: ну, не стала бы мама так себя мучить! Но маме с папой повезло: в нашей стране не было и, увы, по сей день нет таких правильных законов. На радость нерадивым родителям.
МИФ НЕДОПРОЯВЛЕННОЙ ЛЮБВИ
Недавно в какой-то телепередаче умная дама-психолог высказала такую мысль: «Никакая любовь не подразумевается, тем более – любовь к детям. Любовь нужно проявлять всякими способами». И в который уже раз я поразилась точности такой простой, как мычание, мысли! Да, конечно, нужно проявлять, ёлки-палки! Просто так целовать, обнимать, заботиться каждую минуту, бежать на помощь сразу же, как только это понадобилось… Тем более – к ребёнку. Тогда и только тогда он растёт спокойным, весёлым, уверенным, что он – не один, что на его стороне всегда самые родные, самые близкие люди – его любимые мама и папа. Это дарит ему силы для жизни, для преодоления всех трудностей взрос-ления, это гарантирует ему покой и даже здоровье. Я вспомнила, как го-ворила дочке с её малолетства: я всегда твой верный солдатик! Господи, надеюсь, что поступала по отношению к ней так, как нужно – с первого её дня до сегодняшнего! Вроде бы да…
Но вот, что меня смущает… Если надо себя заставлять «проявлять» любовь, то любовь ли это? По-моему, «активно любить» для любящего так же естественно, как дышать! И никаких усилий не требуется. Даже более того: это же доставляет удовольствие! Лишний раз приласкать, тысячный раз сказать «Как же я тебя люблю!», всё время быть готовой прийти на помощь и встать на защиту, совершенно не выносить боли любимого существа… А как, собственно, по-другому? Я даже не пони-маю… Нет, совершенно не могу ни представить, ни понять.
Золотые слова: любовь не подразумевается. Любовь проявляется. От себя добавляю: иначе это не любовь.
Сколько себя помню, почитание мамы было для меня естественно, как дыхание. Думаю, это во многом заслуга самой мамы с её талантом вбивать в голову всё, что угодно, тому, кто интеллектуально слабее. Ре-бёнок по определению в этом смысле не в равной весовой категории со взрослым… Так вот, от мамы я слышала с коляски лекции на тему «Мать – понятие святое».
- Для меня качество человека определяется его отношением к мате-ри. Это – лакмусовая бумажка. Какая бы мать ни была – она мать. Её надо любить, жалеть, заботиться о ней. Что бы ни случилось.
Очень удобная для каких угодно матерей теория воспитания ребён-ка. К тому же общепринятая, что тоже весьма кстати. Маме удалось создать в моем представлении некое подобие божественной личности, когда речь шла о матери как таковой, а уж моя была богиней богинь на этом Олимпе.
Не могу сказать, что родители подавали мне пример поклонения своим матерям… Они жили от своих родителей очень далеко, навещали их редко, да и вспоминали нечасто. Я бабушек почти не знала, не пред-ставляла себе, как они живут. Родители не «докучали» мне рассказами о своих мамах и папах.
Помню, как однажды, в моём глубоком детстве, мы ждали в гости бабушку с Украины… Мама очень волновалась и накануне приезда ба-бушки побежала в магазин покупать новое постельное бельё: наше бы-ло всё драное-предраное! Бабушка такие вещи страх как не любила, и мама боялась её гнева. А вот почтение и почитание… Не знаю, не заме-чала. Может, я просто такая ненаблюдательная? Но и в редких маминых рассказах о своём детстве особого поклонения её матери я тоже не пом-ню. Скорее, нормальное, здоровое, критическое отношение.
Но от меня мама хотела другого, и уж, конечно, никакой критики отношения, никакого анализа, даже когда я стала взрослой. Упаси бог! И преуспела, добилась своего. Мама, а трудно быть богом? Или от этого ловится неземной кайф?
ЖУРНАЛИСТ – ЭТО ЗВУЧИТ ГАДКО
Годы шли, я взрослела, существование моё все тускнело и тускнело красками. Картинка моей жизни конца 70-х – чёрно-белая, точнее – ко-ричнево-чёрно-серая. Других красок не помню. Тошнотворный страх сопровождал меня с утра до вечера. Я боялась всего: оценок, контроль-ных, учителей, директора школы, строгих врачей, шумных сверстников, тёмных улиц, мужчин, а, главное – маминого осуждения и гнева. Чув-ство вины, ощущение, что я хронически неправа во всём и всегда отрав-ляло мою жизнь наравне со страхом.
Несмотря на то, что я по-прежнему была одной из лучших учениц в классе, я пребывала в убеждении, что я хуже всех в мире, учусь недос-таточно хорошо, что голова у меня работает как-то неправильно (вот с математикой бывают проблемы!); что я не способная ни к чему полез-ному для людей и конкретно – для моих родителей; что у меня нет оп-ределенной цели в жизни, я не мечтаю о высоком – получить высшее образование в лучшем институте страны, например, или снискать славу выдающейся личности хотя бы в пределах города Москвы…
- Жизнь – ужасна, - слышала я часто мамины причитания. – В этой стране всё бессмысленно и бесцельно. Всё обречено на корню…
Мне же при этом она говорила так:
- Надо стремиться получить образование, а, главное - диплом, надо жить, как все нормальные люди…
- А… зачем? – изумлённо спрашивала я, окончательно запутав-шись: ведь всё обречено и бесцельно. Какая разница – с дипломом или без?
- Как – зачем? – мама округляла глаза, ее брови возмущенно ползли вверх. Но на конкретный вопрос не отвечала. И я оставалась одна в полном своём подростковом недоумении.
Папа уговаривал меня «думать как следует» о факультете журнали-стики МГУ.
- Это та специальность, где я могу реально тебе помочь, - объяснял он бестолковой дочери.
Журфак? Это то место, где готовят людей, в кругу которых, я вы-росла? Журналистика - это та профессия, где «всё время надо лгать и изворачиваться», где «этот проклятый первый отдел зарубает на корню все качественные материалы», где «невозможно реализоваться, поэтому все таланты спиваются и умирают в среднем на семь лет раньше пред-ставителей других профессий» (я цитирую то, что запомнила из полу-пьяных разговоров родителей и их друзей, вернее, малую толику этого)? А еще газеты и журналы - это «партийная геббельсовщина», «министер-ства лжи», возглавляемые «продажными шлюхами главными редакто-рами»… Я не хочу!!!
- Не хочу! – почти кричала я.
- Да почему!? – возмущенно кричали родители.
- Потому! – чуть не со слезами отвечала я и убегала в свою комна-ту. Ну, как им объяснить? Я же именно от них бесконечно слышала об этой профессии сплошные гадости. Даже радость творчества ими нико-гда не упоминалась. Да и сама мама ушла из журналистики в «чистое» творчество и была этим счастлива (насколько она вообще могла быть счастлива). - Ненавижу советскую журналистику! В гробу я её видала.
Мама часто повторяла, как молитву, стараясь, конечно, ради меня:
- Ты способная, ты очень умная, у тебя всё получится! Ты сможешь поступить куда угодно. Только поставь себе цель.
Поздно уже было, мамочка, поздно. Слова о том, что я «умная-способная» воспринимались мною как шумовой фон, шуршание шин по асфальту, стук дождя по крыше в конце августа на даче, музыкальная заставка программы «Время» в 21.00. Я искренне в это не верила и, как мне казалось, весьма трезво оценивала себя, свой ум и способности: очень ниже среднего. Иногда я поражалась: как мне ловко удалось всех обмануть и заставить думать, что я – практически отличница (три-четыре «четвёрки» всего за год), очень развитая и начитанная девочка. Я даже тихонько хихикала: ба-ба-ба, как я вас провела! Какие глупые и доверчивые люди… Ведь на самом деле я – ноль без палочки. Не дай бог, проверит кто-нибудь по-настоящему…
Больше всего на свете мне хотелось спрятаться где-нибудь в тёплой норе от этой бесцельной и беспросветной коричнево-чёрно-серой жиз-ни. Где бессмысленно что-либо делать, чего-либо хотеть, где у мамы всегда страдальческое лицо. Где надо бояться экзаменов, КГБ и всё время делать что-то, от чего тебя тошнит. Ну, например, таскаться каж-дый день в музыкалку или непременно вступать в комсомол. Впрочем, от последнего я отбилась… Но больше меня ни на что не хватало. Сил не было на борьбу за право ЖИТЬ, а не страдать вместе… с мамой. Точнее, как мама, но по-другому. Страдайте с нами, страдайте, как мы, страдайте лучше нас!
Меня начали мучить помимо тошноты ещё и головные боли; дони-мали потные ладони, руки тряслись почти как у папы. Я часто плохо се-бя чувствовала, быстро от всего уставала, при этом отвратительно спа-ла. А поликлиника у меня была что надо – от 4-го Управления как-никак! И вот при очередной диспансеризации, когда мне было четырна-дцать лет, доктора заметили у меня слишком высокое давление. Между прочим, забили тревогу: боялись «проворонить» детей каких-никаких, но начальников.
Обследовали меня, как положено: и щитовидку, и почки. Все было ОК. Пришли к любимому диагнозу совковой медицины – вегето-сосудистая дистония по гипертоническому типу. И неважно, что такой болезни нигде больше в мире не существует, подумаешь! У советских собственная гордость и собственные болезни.
Но, но, но… Всё-таки 4-е Управление. Беспокоило докторов высо-кое давление девочки из восьмого класса. И однажды у нас дома раз-дался звонок. Трубку взяла мама.
- Алло! Да, слушаю… Да, знаю… И что – вы считаете, что нужно обследование в больнице? Ну, хорошо… Ладно, договорились… - мама повесила трубку и пожала плечами. – Говорят, что твою дистонию надо дообследовать в больнице… Странно. А что им неясно? Только сейчас там нет мест, когда освободится, они позвонят и тебя госпитализируют, - я просто помертвела. Больница! Ужас какой! – И всё-таки я не пони-маю, что им неясно? – добавила мама.
Действительно, что им, болванам, неясно? Вот моей же маме всё ясно, как солнечный день: дистония, высокое давление, у неё тоже есть такая проблема, а у кого нынче нет? Таблеточки надо принимать, сле-дить за этим – и всё. Все её знакомые умные люди с «верхним» образо-ванием говорили, что подростки эти болячки перерастают. Или «израс-тают» - откуда они только брали это дурацкое словечко? Мама была со-гласна с такими мудрыми и, безусловно, знающими людьми. Какая больница, зачем?
Поэтому, когда через месяц нам сообщили, что есть койко-место, мама уже созрела для отказа:
- Нет, мы решили, что это ни к чему. Не надо нас госпитализиро-вать.
Как я была благодарна маме! Как счастлива, что меня не положат в эту гадкую, ужасную больницу (а какой же ещё она может быть?). Спа-сибо, мамочка!
…С тех пор я болела и болела. Болезнь цвела, взрослела, наполня-лась соками, становилась все более изощрённой и сильной, проявляла себя разными своими гранями, как бы подсовывая мне всё время под нос кукиши: а это видела? А так пробовала? А что скажешь, ежели я те-бе вот так да эдак? А получи-ка ещё вот сюда! Но в моей медицинской карточке была припечатана на все случаи всё та же «вегето-сосудистая». От которой не лечат, потому что нет
