В столице Маркус не был, но видел прибывающих из неё гостей, вернее, ссыльных, смотрел на их модные одежды, которые больные привозили на себе и с собой, и чувствовал, как широка пропасть между маленькой тихой Алькалой, славной своими белыми стенами широкими листьями винограда, и столицей, а значит, и жизнью.
У Маркуса не было чёткого плана. Он просто собирал то, что мог взять. Или ему казалось, что мог. Украшения не нужны мёртвым, тем более, если это украшения чужаков. Их сюда сослали, чтобы они не несли по столице болезнь, и если они здесь умерли, то это значит, что Алькала его руками собрала плату за тревоги и заботы.
Объяснение это распалось бы при первом же озвучании. Хотя бы от того, что Маркус ни с кем не делился взятым и ни с кем не согласовывал этого. Он забирал себе и не имел на это права.
Но его объяснение устраивало. Не устраивало его другое – железное кольцо. В котором цены и вовсе нет!
У него даже появилась идея – надо кольцо это «найти». И тогда пусть оно вернётся живой сестрице, а он станет осмотрительнее!
Но эту идею Маркус отмёл сразу. Во-первых, это будет подозрительно. Найти сразу, после разговора Конрада и госпожи Софии? Во-вторых, как это будет выглядеть в целом для самого Маркуса?
Самое верное ему показалось – это выбросить кольцо. Было и не было, и никто никогда ничего не найдёт!
Но просто в воду выкидывать не хотелось, хотя вода и была самой надёжной спутницей всех тайн, но это даже по Маркусу выходило неправильно. Всё-таки память! А вот если придать кольцо земле, как это сделано было с телом, что его носило – это уже кое-что, да.
Сентиментально, глупо, трата времени, но всё же это успокоило совесть Маркуса, да и досаду на напрасно прихваченное украшение тоже уняло, и он, уставший за день и довольный найденным выходом, вдруг легко и быстро заснул, отрядив себе, что перед рассветом обязательно проснётся, и закопает на заднем дворе кольцо. Надо-то всего ничего: ямку на пару сантиметров в глубину! Пустяк!
***
Господин Гануза пришёл рано. Он и сам смутился от раннего визита, но Конрад, которым в эту ночь владела бессонница, принял его с теплотой и смущённое напряжение спало. Сменилось скорбью. Потому что не приходит наместник в столь неуместный час по своей прихоти, ведёт его дело…
– Кто? – спросил Конрад, когда краткий обмен привычными любезностями был закончен. Вопрос мастера к тому, кто поставлен над городом. Честность к честности, уважение к уважению. Потому что именно Гануза первым демонстрирует уважение и хорошее отношение к мастеру над погребением; и потому что именно Конрад готовил единственную дочь господина Ганузы к погребению, когда она по нелепости сгинула в страшной завезённой болезни, подхватив её нелепо и от того ещё более жутко.
– Эветта, – ответил наместник и сам опустил голову. Скорбь угнетала и его.
Эветта! Знакомая всей Алькале. Хорошая хозяйка, повариха, известная хлебосольным домом, всегда радостно помогавшая на всех празднествах Алькалы!
– А у нас ещё кусок её пирога остался…– пробормотал Конрад. Он привык к смерти, привык к тому, что она бывает жестока, внезапна и даже груба, но сейчас было так странно! От Эветты остался кусочек пирога, переданный ею прошлым утром, а сейчас наместник сообщает о её смерти.
– Она ещё в столице лечилась, дурнело ей, – тихо ответил Гануза. Он и сам понимал удивление, такое, которое может быть только у неравнодушного и светлого душой человека, столкнувшегося с неизбежностью и несправедливостью. Он должен был привыкнуть, да, но, похоже, так и не привык.
– Не знал…– тихо ответил Конрад.
– Мало кто знал. Но сейчас мы должны о ней позаботиться, её принесут…скоро принесут. Пожалуйста, сделай так, чтобы…– Гануза запнулся, махнул рукой. Он знал с кем говорит, знал, что и без просьб Эветта будет выглядеть спящей, а не замученной скрываемой сердечной болезнью, отдавшейся, может быть, в её теле особенной остротой, после множества пирогов, печений и прочей добротной пищей, щедро занимавшей её столы.
– Обещаю, – сказал Конрад, и ему можно было верить.
***
– Я снял, чтобы получше поработать губкой, – Маркус, кажется, готов был заплакать. Странно было это видеть, и слышать ещё страннее, учитывая то, что Конрад и не предполагал ничего дурного, когда увидел цепочку, снятую с шеи Эветты, лежащую под столом с принадлежностями для обмыва.
Будь Конрад чуть более наблюдательным к живым, он бы, конечно, предположил, что так уронить её было сложно. Уронить и не заметить! Вернее всего, её сняли, положили на пол и…запихнули ногою так, чтобы потом забрать.
Или сказать, что вышло случайно.
Но Конрад не допускал в своё сердце дурноты, хотя его и кольнуло от слов Маркуса, внезапно начавшего оправдываться, когда блеск из темного угла привлёк внимание Конрада, пожелавшего проверить как там идёт дело с принесенной покойницей, согревающей когда-то Алькалу своей заботой.
Да и цепочку Конрад поднял не задумываясь, просто пошла его рука за блеском из темноты, повело движение и… вот уже Маркус робеет и лепечет оправдание. Впрочем, Конрад нашёл этому объяснение. Разумеется, история с кольцом так на него повлияла! Он решил, что его подозревают в воровстве и испугался, когда цепочка упала с шеи покойницы.
– Всё хорошо, – заверил Конрад, – не нервничай. Мы её вернём. Самое главное правило для мертвецов в части украшений помнишь?
– Не застёгивать, – прошелестел Маркус.
– Если нужно, зашивать на живую нить, – подтвердил Конрад, – чтобы не видно было и держалось, а лучше и вовсе не пытаться геройствовать. Но не переживай, цепочку мы вернём на место, она длинная, подошьём.
Правило было повторено, Конрад увлёкся работой, Маркус стоял рядом, какой-то поникший и бледный.
Конрад, конечно, понимал – Маркус ещё не привык видеть перед собою тех, кто был так дорог и знаком, а потому попросил его принести побольше воды. Не стоило в целом доверять юнцу работу над хорошо знакомой ему Эветтой, да как-то…не дошли мысли!
Маркус же даже обрадовался. Понёсся через ступеньки, наверх, и, кажется, в свечном пламени, Конрад увидел красноту в глазах – невыплаканные стыдливые слёзы.
Ничего, не страшно. Пусть переживёт утрату. У него ведь нет близких. Сирота. Давно уж сирота, очерствел душой, а тут Эветта. Заботливая Эветта, и если даже у Конрада комок стоит в горле, то что говорить про мальчонку?
– А кисти…– спохватился Конрад, и чертыхнулся: ага, услышит его Маркус, как же! но до чего ж неудобно. И сам виноват, дурак старый, не подсуетился, не подхватился! – Маркус?
Делать нечего, надо идти. Отрываться от работы, снимать чёрные перчатки, откладывать губку, и наспех протирать руки жёстким полотенцем, да идти наверх самому. Проделывая всё это, Конрад нарочно медлил, надеясь, что Маркус вернётся и тогда не придётся никому идти наверх, но нет, судьба была немилосердна, и Маркус не появлялся. Пришлось самому скрипеть ступенями.
Маркуса он увидел сразу, а на свою беду и ещё кое-что. На заднем дворе, и в распахнутом окне, защищающем от духоты, было легко углядеть, как Маркус крутит в руках что-то маленькое, железное…
Блеснувшее.
А затем кладёт на землю и торопливо скребёт руками по земле, скрывая однозначное преступление.
И всё с болезненной острой и жгучей пощёчиной вдруг встало на свои места. И вопрос по поводу кольца, и сама пропажа кольца, и цепочка, удачно упавшая куда-то в угол с шеи Эветты… и всё то прочее, невысказанное, но витавшее в интуитивных шепотах посмертия, пришедшее из разгневанных таким нелестным обращением душ…
Пришло, обжигая правдой.
Конрад смотрел на юную спину своего ученика и чувствовал как внутри него кипит ненависть.
– Ворё-енок, – прошипел Конрад, и кулаки его безотчётно сжались, впиваясь когтями до боли в ладонь.
Что-то внутри его души меркло, тряслось, рассыпаясь на какие-то осколочки, которые больно щипали и кусались. Чувствуя отвращение, Конрад отвернулся от окна и отошёл, чтобы не видеть своего павшего ученика, ненавистного и ослабевшего…
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущие рассказы о ней – рассказ «Последние одежды», «Закрытые тропы», «Белое платье», «Одобрение»). Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)