Баллада о настоящем капитане

романтичней. А какой кайф, насосавшись, как пожарная помпа, трешечной „Балтикой“, в сумерках бродить по набережной Волги и дубасить по мокрым деревьям. От этого сонные галки, сотнями облепившие верхушки, начинают орать, как при землетрясении, будить честных волжских обывателей, и у них в окнах зажигаются желтые огни. Что случилось? Да ничего, хохочем мы, просто хорошее настроение. Просто весна. Просто шахматисты, после зимней спячки, попивая портвейн, шляются по улицам… Вот, пожалуй, и все.
- Грандиозно! - Шухер шумно выдохнул и потрясенным взглядом вперился в Филинова.
– Да-а, пусть это будет моим духовным напутствием команде, - выпил фужер вина Клим.

3.

В деловой, спокойной обстановке прошло несколько туров. Очередной день уже с утра выдался жарким. Филинов, Мотинян и Шапкин пошли на пляж расслабиться.
Было около полудня и солнце висело тяжелым раскаленным шаром, заливая все ослепительным, почти белым светом. Воздух был густой, влажный, пропитанный запахом морской соли, жареной кукурузы, детского крема и перегретого асфальта где-то далеко. Шум прибоя стоял постоянным низким гулом, на который накладывались крики детей, визг чаек, грохочущая музыка из дешевых колонок в кафе вдалеке и голоса отдыхающих. Песок под ногами был довольно горячий сверху, чуть прохладный и влажный внизу.
Клим сидел на краю пляжного полотенца, подстеленного прямо на песок. Он снял рубашку, оставшись в дорогих фирменных трениках. У него было тело московского интеллектуала – бледное, почти не загорелое, выделявшееся на фоне поджарых отдыхающих. На носу примостились солнцезащитные очки. В руке – пластиковый стакан с белым вином, уже теплым.
Никита Мотинян сидел напротив Клима, скрестив ноги по-турецки. Его спортивное, подтянутое тело загорело равномерно, мышцы плеч рельефно выделялись. На нем были только шорты. Он сосредоточенно смотрел на второй пластиковый стакан с вином, стоявший на песке между ними. В руках у Никиты были игральные карты.
Евгений Шапкин полулежал на полотенце, опираясь на локоть. Загорелый, в потрепанных шортах и панаме, надвинутой на глаза. В руке он держал свой стакан. Он ухмылялся, наблюдая за серьезностью Мотиняна, поглощенного расчетом правильного выбора карты. «Глупость, конечно — бухать до партии — думал он, - да и вино – шмурдяк. Хотя... лучше это, чем слушать Шухера о политике и его работе в саратовском отделении ЛДПР." Он лениво цедил теплую жидкость. Примерный расклад в этом карточном розыгрыше он давно прикинул.
- А мы не переберем? — осторожно произнес Мотинян, кладя свою карту на полотенце, - Нам еще партию играть.
- Уважаемый Никитос, - тоном знатока протянул Клим, - Все подчиняется жестким законам математики. С глубоких седин древности кровожадные и пьющие сатрапы гноили бородатых ученых приказами выяснить эту коварную формулу опьянения. Архимед для этого неделями лежал в ванне - выдумал совсем другое. Сэр Исаак Ньютон бросал кирпичи с Пизанской башни -получилось какое-то недоразумение типа закона всемирного тяготения. А формула все не давалась. Говорят, великий математик Ферма после многолетнего запоя вывел наконец цифровое обозначение опьянения, но от радости сошел с ума. И по ошибке хлебнул царской водки, которая, в сущности, является смесью серной и соляной кислоты. Соответственно после этой оплошности человечество так не узнало искомые цифири.

Шапкин перестал пить и уставился на Филинова.

- Пора поставить жирную кляксу в череде этих кровавых исследований, - важно продолжал Клим, -  Итак, степень опьянения измеряется в молиградах. То есть литр-градус-морда, в смысле Хомо Сапиенс, человек. В упрощенном варианте формула смотрится так: литр помножить на градус и поделить на индивидуальную морду.
- Это как? — спросил Мотинян.
- Пример, - увлеченно продолжал Филинов, - выпивается одна бутылка водки на троих: поллитра помножить на сорок градусов и поделить на три морды и всего у нас шесть целых шестьдесят шесть сотых молиграда на каждого. Усложняем процесс. Если на троих мы выпили бутылку водки и бутылку портвейна, то у нас получается к шести целым шестидесяти шести сотым молиграда прибавить ноль семьдесят пять литра вина, помноженного на семнадцать градусов крепости и поделенного опять же на три морды — это у нас будет четыре молиграда с четвертью. Теперь складываем эти величины и прибавляем число продуктов в числе двух штук. Всего выходит двенадцать целых девяносто один сотый молиград на человека. И так - до бесконечности. Прибавляем количество, увеличиваем, уменьшаем градусы, ну там, пиво, спирт, и так далее.
- Ну и как это выглядит на практике? — скептически спросил Мотинян.
- Все просто, - отхлебнул вина Клим. - Приходите в компанию, осматриваете количество напитков, градусностъ, сорт, на калькулятoре быстренько - чик-чик. Сосчитали свои молиграды. Две-три пьянки, конечно, пройдут вхолостую, не по науке - вы все равно нажретесь. Но вскоре вы четко определите свой индивидуальный молиград. Его прямо можно вытатуировать на груди, чтобы не перепутать. И после этого каждый четко будет знать, сколько и чего можно выпить, чтобы не начать жонглировать смартфонами и срывать фуражки с проходящих мимо полицейских. Все вот говорят: «Дозу знаю». А какая она, доза, становится понятно только сейчас.
Мотинян восхищенно замолчал, но Шапкин был более скептичен:
- Мне все же непонятно, как считать эти молиграды, если народ ходит туда-сюда, то пропадает навеки, то является заполночь с початой бутылкой «Букета Молдавии». Или когда с похмелья, недобрав установленной дозы, уходишь в никуда, абсолютно не помня, с кем ты пил где-нибудь в троллейбусном парке.
Клим покачал пальцем, наливая очередной стакан.
- Это не так уж важно. Главное, есть основа для развития этой замечательной теории, краеугольный камень, от которого можно хоть всю жизнь меланхолично плыть по алкогольным волнам…
Когда Филинов и Шапкин осушили свои стаканы, расписав очередную «пульку», вдруг резко вскочил Мотинян.
- Черт! Время! Без пятнадцати три! Партия через пятнадцать минут! Бегом! - Его армейская дисциплина сработала как пружина, но глаза были широкие от осознания ситуации.
Клим посмотрел на свои часы. Цифры наконец сфокусировались в его взгляде: 14:47. Ледяной ужас пронзил алкогольную завесу. Он вскочил, опрокинув пустой стаканчик, схватил рубашку, надевая ее на ходу, и побежал за Мотиняном по раскаленному песку, спотыкаясь. Шапкин, как самый возрастной из их компании, ругаясь, поплелся следом, держа кроссовки в руках.

***

Вся троица ворвалась в зал, как торнадо. Клим – бледный, с растрепанными волосами, в руке авторучка, на лице – смесь паники и ярости. Мотинян – загорелый, в одних шортах и майке, тяжело дышавший, с бегающими глазами, искавший взглядом их столики. Шапкин – в панаме, слегка пошатываясь, с сардонической ухмылкой. Они явно опоздали. На их столиках один из арбитров, худощавый мужчина с бейджиком, уже ставил отметки о неявке. Тренер команды Аркадий Кальсонов метался рядом, лицо его представляло маску страдания, он пытался что-то объяснить судье, размахивая руками.
- Команда Саратова, доски один, два и четыре. — сухо вещал судья, не глядя на расстроенного Кальсонова, - Опоздание свыше допустимых пятнадцати минут. Партии засчитываются как поражение без игры. Распишитесь...
Клим, видя, как судья ставит роковую отметку на его доске, надвинулся на столик. Вся его московская сдержанность, весь страх растворился в волне алкоголя, адреналина и дикой злости за свою забывчивость. Голос его, обычно ровный и рассудительный, взорвался хриплым, невероятно громким криком, который прорезал шумовой фон зала, заставляя десятки голов повернуться:
- Нет!!! Я – капитан команды, блядь!!
Наступила абсолютная тишина. Даже часы, перестали тикать на секунду. Все глаза – игроков, судьей, тренеров – были прикованы к фигуре Клима. Он стоял, тяжело дыша, сжав кулаки, рубашка снова раскрылась, обнажая живот. Его лицо пылало, шея была налита кровью. В глазах - коктейль из безумия, вызова и абсолютная, животная решимость.
Судья ошеломленно отступил на шаг. Его строгий вид затрещал по швам. Он забормотал: - Гроссмейстер Филинов... Вы... Вы опоздали на семнадцать минут! Правила...
Аркадий Кальсонов, бросился вперед, загораживая Клима, как щит. Его лицо выражало смесь отчаяния и находчивости.
- Штраф! Мы заплатим штраф как опоздание в пределах пятнадцати минут! Допустите их! Правила допускают!
Он засунул руку в барсетку и достал бумажник.
Подошел, привлеченный криком, главный арбитр Михаил Крючков. Его лицо было непроницаемо, но в глазах мелькало что-то – то ли раздражение, то ли... азарт? Он посмотрел на Клима, на деньги в руке Кальсонова, на Мотиняна, который стоял по стойке "смирно", пытаясь побороть головокружение после возлежаний под солнцем на пляже, на Шапкина, который тихо хихикал в кулак.
- Филинов... Шум не по чину. Но... (пауза, взгляд скользит по пачке денег) ... штраф принят. Допустить. Квалифицировать как опоздание в пределах пятнадцати минут. Но если хоть один из вас еще раз так опоздает – исключение из турнира. Всем понятно? — ледяным голосом произнес он.
Клим едва кивнул, глотая воздух. Адреналин отступил, оставляя пустоту, стыд и нервную усталость. Он молча, дрожащими руками, застегнул мятую рубашку, потом уселся за свой столик, избегая взглядов. Мотинян, бледный, но собранный, последовал за ним. Шапкин плюхнулся на стул с видом человека, только что увидевшего лучший спектакль в жизни.
Аркадий Кальсонов отошел, вытирая платком лоб. Он посмотрел на спины своих подопечных. Ему подумалось: "Но играют же. Главное – играют. И капитан... он за команду горой встал…"

***

Вопреки опасениям Кальсонова матч завершился вничью.
- Сумму штрафа мы вычтем из вашего гонорара, - Аркадий постучал пальцем по груди Клима после игры.
- Не возражаю, - выдохнул повеселевший Филинов. — все ради команды.

4.

Несмотря на все усилия Клима и компании, к концу турнира команда устала и начала проигрывать, тем более, что на финише по жребию у нее были более сильные соперники. В результате команда Саратова упала в середину турнирной таблицы. Все решал последний матч с Санкт-Петербургом: чтобы занять пятое место и получить, по словам Муромского, деньги от спонсоров, Саратову достаточно было не проиграть; в случаем же неудачи их обходила как раз команда из северной столицы, вытесняя из заветной пятерки.

Настроение перед матчем было соответствующим, боевым. Однако матч вновь не получился: четыре ничьи, включая партию Клима и поражение Шухера, напутавшего уже в дебюте. Все решала партия Шапкина на предпоследней доске: с трудом, но он все же вел свой поединок к победе.
Однако вмешались обстоятельства.
Неожиданно соперник Шапкина, международный мастер Кирилл Дубленкин, подозвал судью и потребовал зафиксировать в партии ничью ввиду троекратного повторения позиции.
Это был шоковый момент для саратовской команды. Замерли все. Шапкин окаменел, Шухер за его спиной обхватил бритую голову. Дубленкин стал тем временем показывать судьям, на каких ходах повторялась позиция. За барьером для зрителей Муромский огорченно качал головой, его лицо приобрело