Душа "полынь"

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН


ДУША «ПОЛЫНЬ»

Повесть

   1

Лющин долго с недоумением всматривался в объявление, затем крикнул жене:
–  Надюш, ты не знаешь, где мои очки?
Та с явным неудовольствием оторвалась от телевизора, поспешно дожевала кусок пирожка, последнего в лежавшей у нее на коленях тарелке, и проговорила, еще давясь остатками:
–  Наверное, на кухне. Там, где телепрограмма лежит. Давай я лучше сама прочту. Что там еще?
Лющин не хотел сначала, но потом все-таки дал газету жене, он немного стыдился того, что дальнозоркость у него стала развиваться не по возрасту слишком рано. Плюс полтора – чепуха, конечно, и тем не менее...
–  «Анима, дорого». Ничего не поняла, бред какой-то, – с недоумением между тем пробормотала супруга. – С какой стати тебя это вдруг заинтересовало?
–  Да так просто, тоже показалось странным, – поспешил в зародыше прервать расспросы жены Лющин и, прихватив с собой газету, поплелся на кухню за очками.
Все же хоть как-то не излить свое раздражение он не мог.
«Тебе-то вообще ничего не интересно. Только упираться зенками в свои бесконечные сериалы, да желудок набивать, чем ни попадя. И что удивительно, зрит как горный орел. Точнее, орлица. Хотя какая из нее теперь орлица с ее-то пузом? Лежит как бревно, только пыхтит, ворочается, да никак до победного финала дело довести не может».
Лющин полных женщин не любил. Точнее, наверное, просто не мог с ними обращаться. Изобилие в данном случае действовало на него не то, чтобы сверхвозбуждающе, но, во всяком случае, процесс протекал слишком быстро, а иногда потом даже немного побаливала голова. Чем объяснить подобный феномен, он так и не разобрался до конца, однако к жене эротическое влечение (по науке – либидо, для любителей головоломок) потерял то ли в начале, то ли в середине Перестройки. Ему часто снились гибкие, стройные, молодые девушки, но почему-то почти всегда гораздо выше его ростом, а кто понимает, тот знает, как это порой бывает неудобно. Девушки к тому же попадались неопытные, смешливые, донельзя глупые, особенно они подтрунивали над ранней лысиной Виктора: Лющин больше всего на свете терпеть не мог, когда его гладили по голой черепушке, а уж тем более всякого рода поцелуйчиков в нее.
Два таких характерных признака старения организма: дальнозоркость и повышенный интерес к гибкости и стройности, и столь преждевременно в нем: ему ведь только вот-вот должно было стукнуть сорок пять – это не могло не насторожить Виктора. Хотя, в принципе, к женщинам он всегда был неравнодушен: несколько раз даже специфические болезни подхватывал, причем однажды, что уж совсем его поразило – от пионервожатой. Нет, конечно, он тогда был далеко не пионером, но проверять-то все-таки должны подобный контингент! С кем же еще тогда связываться?
А связываться и в самом деле было не с кем. Последние шесть-семь лет, как отрубило. И суть таилась вовсе не в его способностях, способностей-то как раз было хоть отбавляй, просто Лющин как-то незаметно утратил необходимые в таких случаях навыки. Раньше все было просто: два-три слова, любая чушь, главное – завязать разговор, ну а дальше... либо следуешь, куда и следовал - нет контакта, либо... есть контакт! Ну а уж что творилось во время отпусков: в санаториях, в турпоездках, ах, что говорить! Вот это была жизнь! Да и Надюша тогда была порох – тонкая, гибкая, как хворостинка, неутомимая.
Еще ко всему прочему имелась раньше в наличии густая с курчавинкой шевелюра, а с плешкою развился комплекс неполноценности. Виктор знал из эротических газет и журналов, что некоторых женщин лысинка даже возбуждает, но не очень-то верил подобным изданиям, воспринимая их по большей части как юмористические, в которых издатели над своими читателями и не посмеиваются даже, а просто измываются, как хотят. Один раз Лющин решил ответить «ударом на удар» и сочинил несколько историй, совсем уж невероятных и наиглупейших. И что же? Их тут же опубликовали, но гонорара он так и не получил. Теперь-то он понимал, что нужно было прямиком ехать к «обидчикам», глядишь, теперь он был бы заправским бумагомарателем: чего-чего, а врать, придумывать он всегда был большой мастер, а «издания» эти, как ни странно, давно уже прочно встали на ноги и гонорары уж наверняка платили теперь, и немалые.
Но дело было все-таки не в сексе, а вообще в жизни. Жизнь стала какая-то тоскливая, скукоженная, да, в принципе, ее и вообще не было, этой жизни. Тоскуя по прежним временам, Лющин и тосковал больше не по дешевизне цен, а по той легкости и простоте бытия, которых, вероятно, никогда уже не вернуть больше. Что плохого в том, что он любил весело пожить? Застолья по любому поводу, турпоходы с ночевкой в лесу с непременными песнями у костра под гитару. Разговоры в курилке про женщин, и не обязательно про женщин, хоть про политику, да черт бы с ней! Анекдоты, юмор, этого сейчас, вроде бы, наоборот, выше головы, но атмосфера, атмосфера, в которой они «тогда» рассказывались!
И друзья куда-то вдруг разом все подевались: кто в бизнес ушел, пашет, тут уж не до общения, кто ударился в алкоголь. А вот Лющин и пить почти перестал с того времени: это ведь не «сушнячок» какой-нибудь молдавский или болгарский – солнца глоток, веселья исток, и не «Пшеничная» или «Столичная» – теперь-то одна сивуха да ацетон. По улице-то уже идешь – порой ни одного лица знакомого, а прошелся он как-то раз по кладбищу! Инфаркт, инсульт, рак – и ребята вроде нормальные, откуда так рано?
«Анима, дорого». Очки нашлись, лежали как всегда возле настольной лампы, однако ясности они не внесли никакой. Номер телефона, факса, больше ничего, может, какие-нибудь шпионские штучки? Кто-то кому-то что-то передает, а он уши навострил?
–  Вить, а что такое «анима»? Я ведь так и не поняла, – неожиданно услышал Лющин голос жены.
–  Душа вроде.
–  Нет, душа – это «псюхе», я точно знаю, – возразила Надежда, демонстрируя свое гуманитарное образование и познания опытной кроссвордистки.
–  Это по-гречески, а тут латынь, – пренебрежительно ответил Виктор. Он и сам кроссворды щелкал как орешки.
–  А в каком разделе? – не унималась жена.
–  Разделе? Причем тут раздел? Ты имеешь в виду: латынь вульгарная или классическая?
–  Нет, я не о том, ты совсем сдвинулся, – жена у Лющина хоть и телом обрюзгла, но мозгами шевелить еще могла. – Они покупают или продают?
–  А тебе что за разница? – не понял Лющин вопроса, немного обидевшись на «сдвинувшегося».
– Ну, просто интересно. Все же какой-то разговор, а то ты больше молчишь обычно.
Ну да, разговор. Из тех, что выеденного яйца не стоят. Виктор, впрочем, тут же метнулся взглядом в поисках названия раздела, но нужной страницы, как часто бывало, не оказалось – жена в очередной раз использовала любимое чтиво для того, чтобы завернуть съестное на работу.
«И как только она свинца не боится! – с раздражением подумал Лющин. – Говорят, задницу, и то нельзя подтирать газетой».
Впрочем, он тут же вспомнил, что как раз в одном подобного рода издании некий врач вот это, успевшее стать столь расхожим, утверждение опровергал, говорил, что нет здесь ничего опасного, просто потом могут возникать легкие неприятные ощущения. Хотя, в принципе, куда больше таких ощущений возникает, если пропустить подобное «издание» через голову. Это уже не врач, это Виктор сам придумал, сострил.
А жене в ответ, чтобы отвязаться, он наугад соврал:
–  Продают.
–  А, значит, не иначе, как черти, – жена была вполне удовлетворена ответом. – Ну, эти, как их – мефистофели!