Серые сказки. Гоша Графов и путь в искусство

Как справедливо заметил классик, ни что не вечно под луной. Окончилось и пребывание Гоши в местах слияния с вечностью и галоперидолом. Пролистав взятые в аренду на парковой скамье газеты, Гоша пришёл в уныние от того, что о нём в статейках ни слова. 
— Жёлтая пресса, – с презрением бросил он, потрясая вчерашним номером "Литературной газеты", – что с них взять. Графа Толстого они, значит, упоминают, а меня нет! Развелось самозванцев! 
Да-да! Куда не глянь везде они – самозванцы. Уж его, почётного Наполеона всея Руси (ладно, ладно, не Руси, но района точно! У него и справка имеется!) эта чаша не обошла: какой-то самозванец подсуетился и ещё в 19 веке понаставил себе памятников. А тут – гляди ты! – каждый второй в Графы лезет! Подумал Гоша, подумал и решил отстаивать свою честь и достоинство в суде. Вооружившись гуглом, Графин обнаружил, что дела обстоят гораздо хуже, чем он даже предполагал: самозваные графы ехидно скалились из каждой статьи, то втихомолку умыкнув его гордое имя, то нахально присвоив его героишкам своих опусов и даже не делясь гонораром. 
— Да уж, – Гоша почесал в затылке, – без подробного списка здесь не обойтись. 
Составление подробного списка заняло неделю и общую тетрадь на сорок восемь листов, исписанную убористым почерком. Однако в канцелярии суда даже смотреть на его список не стали, заявив, что принимают документы только в печатном виде. Гоша насупился, но не сдался. Ещё неделю он скрупулёзно переносил рукописные закорючки на печатные листы, ежевечерне любуясь плодами своих трудов и предвкушая торжество справедливости, а так же денежный ручеëк от самозванцев за использование его имени без его согласия. 
Второе Гошино пришествие в канцелярию суда вызвало если не ажиотаж, то вполне понятное волнение: не каждый день подаются иски на семейство Толстых, Артуро Графа, Оскара Графа, графа Монте-Кристо и ещё множество всяких графов натуральных и книжных, и, почему-то, Наполеона Бонапарта. Посмотреть на чудака сбежались все сотрудники офиса. 
— Мы не принимаем таких заявлений, – разрушила надежды Гоши строгая регистраторша. – На каком основании вы решили, что имеете право единолично использовать слово "граф"? 
— Что значит – "имею право"? – возмутился Гоша такой постановкой вопроса? – Я и есть Граф! Гоша Граф Графов. Вы что, не слышали обо мне? – весь скопившийся по ту сторону конторки офис дружно, но совершенно отрицательно покачал головами. – Да у меня и справка есть! – выложил главный, бронебойный козырь Гоша, выудил из портмоне бережно хранимые артефакты и предъявил неверующим. Регистраторша невежливо сцапала листок бумаги и с выражением, громко зачитала:
— "Справка, дана Гоше Графову тридцать второго августа сего года. Данным документом удостоверяем, что вышеназванный Гоша Графов является почётным Наполеоном, – на этом месте она слегка запнулась, но не сдалась, – нашей психиатрической больницы, а также неизменным и единственным графом. Главврач психиатрической больницы N-ского района Сидоров Сидор Сидорович." – Офис дружно переглянулся, понимающе кивая друг другу. Вобщем отказали, негодяи, ещё и сумашедшим его обозвали. 

"Это заговор матрицы, – понял Гоша, – Разве люди способны на такие нелогичные поступки и высказывания? Нет! А значит это и не люди были вовсе, а боты. Ну как в интернете, только вот тут вот."
С такими мыслями Графин решил призвать музу, ведь творить же нужно в момент душевных страданий (он читал об этом в тот период жизни, когда исправлял мировую несправедливость по задвиганию его, Гоши, в тень, а так же нелепые чужие фамилии на обложках книг) и желательно на пустой желудок – от этого глагол истины бывает особенно пронзителен. Если с первым Гоша был полностью согласен, то второе утверждение его не вдохновляло, поэтому он вооружился крохотным бутербродом (располовинил буханку хлеба, утыкав её колбасой и сыром) и принялся взывать к музе, зачем-то начертив на полу кривую пентаграмму. Муза упиралась, нецензурно бранилась, показывала в раскрытую форточку фигу и призываться отказывалась. 
— Подумаешь, фифа какая! – обидился Гоша и решил заделаться акыном. А что? Он тоже замечательно умеет петь-что-видит. Даже гениально, он бы сказал. 
Одна проблема: чтобы сразу заявить о себе на весь мир нужен был клип. Где его взять Гоша не знал, потому решил поискать – вдруг найдётся? Весь день Графин неожиданно выскакивал из подворотен и приставал к прохожим с вопросом не видели ли они где-то здесь его клип. Ну, чтоб от неожиданности его явления они не успели придумать какой-нибудь заковыристой лжи и точно сказали правду. Прохожие шарахались, крестились и крутили пальцем у виска. Один особо впечатлительный батюшка с криком: "Изыди!" – огрел его кадилом. 
Надо сказать, что такой агрессивный менеджмент дал свои плоды: к вечеру Гошу утащила в местную пивнушку толпа гогочущих завсегдатаев, в паре которых он узнал своих школьных знакомцев. Здесь Гошино личное творчество не особенно котировалось, здесь в ходу была классика и искушенная публика требовала отдохновения души. 
"Да уж, это же натуральный заказняк, – огорчился Гоша, – никакого творчества, сплошная рутина. Играть заказняки – это ж потерять уважение к себе!" 
Он хотел было махнуть рукой и гордо удалиться, но потом решил, что деньги не пахнут. Деньги может и не пахли, но местами очень громко чавкали, как вскоре выяснил Графин.
 В тот вечер пивная познала истинный экстаз от слияния с прекрасным под звуки "Мурки", "Владимирского централа" и прочей классики местного значения.