если сможешь, приври еще что-нибудь. Только ничего не замалчивай, не смягчай, все обиды, унижения, весь свой позор, любая ответная каверза, месть, а уж если удача в чем, то хвались, хвались, расписывай свои подвиги до бесконечности.
Он уже с уважением, осторожненько, высвободил из рук Лющина пивную
банку, затем усадил его в глубокое кресло, надел на голову шлем с прикрепленным к нему маленьким микрофоном.
– Ладно, готово. Теперь давай как можно поживописнее: с эмоциями, диалогами, криками, вздохами, не просто рассказывай, в образы войди, сыграй сразу несколько ролей, скажем, как Эдди Мерфи в «Чокнутом профессоре», ну а я пока - пойду покурю, не буду тебе мешать. Думаю, минут пятнадцати тебе хватит. Ну а сможешь, выдержишь – можно и больше, не стесняйся. Просто нажми, когда закончишь, вон ту красную кнопку, я моментально появляюсь и сниму с тебя эту хреновину с проводами.
«Ах вы, сволочи! – разозлился Лющин, в некоторой эйфории еще и от «Хайнекена». – Вам рассказ нужен, я вам сейчас расскажу, такого наваляю, что мало уж точно не покажется».
Он начал с действительного случая в своей жизни, когда давно, еще при незабвенном социализме, он покупал бутылку водки в магазине, а три молоденькие девчонки, «запав» на его туго набитый бумажник (был день получки), долго шли потом за ним, намереваясь заговорить, но Лющин испугался возможного бандитизма, ухватился за первого встреченного им знакомого и шел с ним в его сторону до тех пор, пока девчонки не поняли и не отвязались. Хотя какой тогда, собственно, был бандитизм – просто хотелось акселераткам выпить, покурить, вкусненько поесть, да и позабавиться – почему бы и нет! – с богатеньким, щедрым дяденькой. Этот случай преследовал потом Виктора всю жизнь, он никак не мог простить себе проявленной трусости, а ведь и квартира «холостая» была тогда у него, точнее, мастерская знакомого художника, причем рядом совсем. Ведь коли не хотелось рисковать получкою, вполне можно было договориться на любой другой день. Нет, сейчас он не струсил, в рассказ свой все запихнул: и сожаление, и тоску, и сны свои предрассветные...
Володя, немного раздосадованный тем, что его отсутствие растянулось на добрых полтора часа, мгновенно переменился в лице, взглянув на какой-то счетчик.
– Ну, батя, ты даешь! Действительно, феномен, гигант! Подожди, я сейчас – одна нога здесь, другая там – надо переговорить с начальством. А ты пока расслабься, отдохни после напряженной трудовой деятельности. Может, пивка еще? Как?
Пиво Лющин в пакет положил. «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» – мрачно подумал он и мучительно оглянулся по сторонам в поисках туалета. Однако в кабинете его, естественно, не было. Собственно, Володю, это, как видно, не волновало: за ширмой виднелась раковина как раз на уровне его причиндалов. «Ладно, потерпим, – подумал Лющин, намурлыкивая мысленно рассмешивший его припевчик на мотив «моего милого Августина»: «Ах, мой милый Хайнекен, Хайнекен, Хайнекен! Ах, мой милый Хайнекен, Хайнекен, да!»
Впрочем, вернулся Володя довольно быстро и протянул Лющину гладкий, плотный кусочек картона.
– Ты извини, батя, мы таких денег сразу не выдаем, так что тебе не в кассу, как обычно, а вот по этой карточке будешь получать: там автомат стоит внизу. Но только у нас, нигде больше, карточка эта исключительно для внутреннего пользования.
Карточка карточкой, а в первую очередь Лющин нашел туалет, и лишь потом отправился на поиски злополучного автомата. Подойдя поближе, он вдруг вспомнил, что забыл, точнее специально не взял с собой очки и колебался теперь, в какое именно отверстие и какой стороной сунуть выданный ему кусочек картона. Руки вспотели, машина вполне как-то могла на это неправильно прореагировать. Взмокла и лысина, но вот это вряд ли кого, кроме самого Лющина, могло взволновать.
– Есть проблемы? – послышался вдруг из-за спины Виктора милый девичий голосок.
Лющин от неожиданности вздрогнул и обернулся. И чуть не застонал от осточертевшей ему уже за несколько лет проблемы. Девушка в синей, похожей на аэрофлотовскую, униформе, была необыкновенно любезна и мила, но на две головы выше него.
– Нет проблем, – поспешил уверить ее Виктор.
Однако девушка лукаво улыбнулась, скривила губки и осторожно высвободила карточку из судорожно сжатых пальцев Лющина.
– Сначала "кэш" – наличные, – сказала она, ловко управившись с казавшимся совершенно упертым автоматом. Тот молниеносно любезно выстрелил из себя три купюры. «Сто пятьдесят «баксов»!» – такие цифры Лющин мог и без очков разглядеть. – Теперь, – продолжила девушка, – мы либо кладем это в карман и уходим, либо – тут у нас все виды услуг – можем положить деньги в банк, взять книжку или любую другую карточку, уже не нашу, какую захотите - к примеру, Visa, и вы отныне – богатенький Буратино.
– Ну, не такой уж богатенький, – смущенно пробормотал Лющин, не в силах оторвать глаз от столь любезной «стюардессы», кажется, тоже готовой оказать ему любую услугу, естественно, не у всех на виду, мест укромных она наверняка знала здесь предостаточно.
– Скажите, а как вас зовут?
– Наташа, – с готовностью отозвалась «стюардесса», страстно ожидая продолжения разговора.
Но Лющин только и смог выжать из себя:
– Спасибо, вы приносите удачу!
– Я знаю, – самым недвусмысленным тоном «стюардесса» дала понять, что Лющин не ошибся в своих мыслях о ней. – Всегда рада помочь. Во всем.
Сто пятьдесят долларов, ничего себе! Это, если по курсу перевести, как раз полмесяца корячиться ему на работе. И за что? За какую-то немыслимую фигню, которую никто бы, даже из самых близких его друзей, ни за какие коврижки не стал бы слушать (пытался и не раз уже!). Причем, это еще не вся сумма! Что, интересно, они сделают из его, мягко говоря, фантазий? Порнофильм? Запродадут какому-нибудь выдохшемуся, исписавшемуся сценаристику? Да, уж этому их не учить, такая конторища! Одни охранники чего стоят – форменные мордовороты! А впечатление – будто прямиком из Оксфорда, интеллигентные, вежливые, обходительные.
Первым движением Лющина было поменять три новенькие хрустящие бумажки в ближайшем же валютном пункте, закатить пир на весь мир, показав всем: жене, теще, друзьям, что он, Виктор Лющин, отныне не какая-нибудь тля, посредственность. Пусть и поздновато, но открылся в нем удивительный дар, нашел он новую, не каждому посильную, работенку. Однако поразмыслив, Виктор решил не совершать пока излишне резких телодвижений. За что он больше всего уважал свою Надежду – что она никогда не требовала от него невозможного. Не толкала под пули киллеров в бизнесмены, не призывала торговать на рынке «и в снег, и в зной, и в дождик проливной» или играть в какие-нибудь дурацкие «пирамиды». Она довольствовалась тем, что имела, и к выпечке-то, блинам пристрастилась оттого, что на ананасы да сервелат просто не имела денег, а с ананасов, естественно, толстой бы такой не была. «Что ж, это жизнь, – привычно вздохнул Виктор. – Зачем развращать человека? Просто скажу, что устроился на одну халтурку в исследовательский центр как раз по тому объявлению, в подробности не стану вдаваться. Ну, тысчонку в месяц добавлю в семейный бюджет – уже будет совсем иная картина. А больше – больше определенно перебор».
Подробности и не понадобились.
– Ну, ты молодец, я горжусь тобой, Лющин, – жена с восхищением чмокнула Виктора в верхнюю часть лба, самое начало его плешки, что только ей дозволялось, поскольку для этого ей приходилось вставать на цыпочки. – А что, Витенька, профинансируешь на радостях мою мечту? Обмыть ведь надо такое начинание!
Пить Виктору не хотелось, но он все-таки «отстегнул» из заначки жене пятьдесят рублей (доллары он по-прежнему предпочитал не разменивать). Но что его совершенно потрясло – жена на эти деньги принесла кило апельсинов. Вот тут Лющину уж точно захотелось выпить. Дура из дур! Они что, дети? Сын, слава Богу, своей семьей живет, зарабатывает столько, сколько им обоим и не снилось. Но Надежду уже было не остановить: она достала из хозяйственного шкафа соковыжималку, два бокала...
– Понимаешь, как в американских фильмах, видеть не могу, как они такое по утрам проделывают. До того заелись, даже ничто консервированное их не устраивает. Жахнут по стаканчику соку из только что очищенного плода с утречка, хлебцем поджаренным захрустят-закусят, и с утра до вечера на работе крутятся, да потом еще задом вертят туда-сюда на какой-нибудь аэробике или дискотеке. Давай и мы с тобой так попробуем, а, Лющин! Зарядимся энергией?
– Так может, с утра и зарядимся, – вяло пробормотал Виктор, – на ночь-то для чего?
– А вот на ночь-то в самый раз и будет! – с горящими глазами ответила жена.
Напиток был, действительно, что надо. Тем более что Виктор предварительно, не очень-то доверяя американцам, точнее, их фильмам, сыпанул в бокал аж четыре ложки сахара. «И все-таки лучше бы кваску, – подумалось неожиданно Лющину, – на эти деньги литров десять-пятнадцать можно было бы сварганить. А квас, говорят, для кишечника просто незаменимая вещь».
Однако вслух свои мысли он высказывать не стал, не хотел портить настроение Надежде, буквально парившей в облаках. Впрочем, уже через час настроение это как-то само собой стало угасать у нее, а когда они улеглись в постель, ожидая прихода той неземной, бешеной, энергии, Надежда вдруг не выдержала и расплакалась в высшей точке отчаяния.
– Витя, прости меня дуру старую, я так жрать хочу!
– Я тоже! – вздохнул Лющин с облегчением.
Они тут же, среди ночи, нажарили картошечки, сообразили винегретику. Наелись так, что животы буквально трещали. Оттого и сексом занимались, как всегда: Лющин лишь бы поскорее удовлетвориться, жена – терпеливо ожидая, пока он сделает свое дело, еле удерживаясь от того, чтобы до окончания сеанса не захрапеть. Как бы то ни было, впервые за долгое время Лющин спал спокойно – ни одна длинноногая стерва на этот раз его воображение не беспокоила.
