"Велика была та Россия, велик был тот народ..."

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

«ВЕЛИКА БЫЛА ТА РОССИЯ, ВЕЛИК БЫЛ ТОТ НАРОД...»


    Имя коломенского прозаика  Николая  Бредихина  стало известно читателю сравнительно  недавно,  хотя  пишет он уже 37 лет, опробовав себя буквально во всех стилях и жанрах.  Эта разносторонность  характерна  не  только  для  его  творчества: при ближайшем  знакомстве  поражает глубина эрудиции самой  личности  немолодого  уже  литератора. И поневоле задаёшься вопросом:  что  же  мешает  этому  самобытному  и  яркому  автору  пробиться к известности, на страницы столичных престижных журналов.
    Может, как раз в самобытности-то здесь всё и дело? Мастер эпатажа, возмутитель спокойствия? Нет, путь скандальный им совершенно отрицается. И вместе с тем — да, «возмутитель». Как ни пытались переучить, «перековать» его на литературных семинарах, в секции молодых литераторов при Союзе писателей СССР, ничего не получилось. С большим трудом год назад Николаю удалось выпустить свою первую книгу «Богоматерь Воплощение», до сих пор вызывающую много споров; думается, не менее сложная судьба ожидает и новый роман автора, который мы собираемся опубликовать в нашем «Альманахе».

— Николай, насколько я знаю, в последнее время ты больше тяготеешь к публицистике, но сегодня хотелось бы поговорить о литературе. Скажем, российская литература и наш финансовый кризис. Как тебе такой вопрос?

— Ну, во-первых, к публицистике я не тяготею, просто вынужденно иду по пути наименьшего сопротивления: что возможно напечатать, то и печатаю. А вообще-то я фанат прозы, даже стихами мало интересуюсь. Что касается кризиса, то это ведь только человеку стороннему может показаться, что всё и везде определяет талант, лично у меня на сей счет давно уже никаких иллюзий не осталось: в литературе положение такое же, как и во всех других сферах, — кто платит, тот и заказывает музыку. Исходя из этого, и ответ на заданный вопрос напрашивается сам собой: меньше денег, меньше возможностей. Достаточно побывать на книжном рынке, чтобы наглядно убедиться: дешёвая литература дешевеет, серьезную прозу сейчас, как и прежде, ни издать, ни продать невозможно. У кого сейчас деньги? У воров и бандитов. Для них чтива предостаточно, а будет ещё больше. Устойчив спрос на литературу в рамках школьной и вузовской программ. Всякие сказочки для нищих тоже исправно оплачиваются. Раньше самым крупным заказчиком было государство, сейчас государства как такового у нас нет. Кого я ещё не охватил? Спонсоров? Бывшие литературные киты-журналы, которые до сих пор судорожно цепляются за своё сытое социалистическое «прекрасное далёко»,  существуя сейчас на жалкие  подачки? Да, вот здесь-то как раз кризис в полной мере и проявляется. Но тут уж один из извечных русских вопросов: «кто виноват»?

— Резкое определение, ни в малой мере не могу с ним согласиться. Что же получается: талант ничего не значит? Всё дело исключительно в деньгах? А как же Сервантес, Достоевский, Некрасов и иже с ними, ведь все они умерли в нищете, но все остались великими!

    —  Да я и не возражаю против таких доводов. Более того, могу привести тебе афоризм Жана де Лабрюйера, который  я затвердил  с  детства:  «Нет,  я  навсегда отрекаюсь от  того, что  называлось,  называется  и  будет  называться книгой...  Вот  уже двадцать лет обо мне толкуют на площадях, но разве мои яства стали  изысканнее, разве  я теплее одет, разве холод не проникает ко мне в комнату, разве я сплю на пуховой перине? Какая нелепость, глупость, безумие повесить над входом в своё жилище надпись: «Здесь живет писатель, или философ». Но я ведь веду речь сейчас не о нищете создателей, а о нищете читателей. Причём не только о материальной нищете. Да, действительно, тот же Сервантес жил исключительно на подачки, но им в то время восхищался, зачитывался весь мир. И весь мир ждал от него второй части его знаменитого «Дон Кихота», а если бы не ждал – и не получил бы.

— Значит, ты не веришь, скажем, в такую теорию, которая была распространена в свое время, о каком-то литературном гении вроде Пушкина или Толстого, который придёт и перевернёт все привычные представления в людях, возродит, вернёт на путь истинный Россию?

— Нет, конечно. Это просто очередное и глубочайшее заблуждение вообще насчёт предназначения писателя. Писатель ведь не философ, не общественный деятель, он, в сути своей, просто летописец, Нестор. Он может описать лишь то, что есть. Ведь не только велики были Пушкин, Толстой, прежде всего велика была та Россия и то время, в которое они творили. Велики были читатели, велик был народ. Что можно сказать о сегодняшнем времени? Как горько выразился Акутагава в своей милой вещице «Слова пигмея»: «Назвать тирана тираном всегда было опасно. Но сегодня не менее опасно назвать раба рабом». Можно представить себе, что ожидает сейчас очередного подобного «великого летописца».

— Да, но не слишком ли ты принижаешь роль писателя? Тем более, в России? По-моему, она до сих пор весьма значима и высока.

— Нет, я не принижаю нисколько, просто уточняю. Роль летописца тоже достаточно важна. Общеизвестен принцип спиралеобразности в истории. Так вот, если не заклеймён, не отображён достаточно глубоко какой-то неблаговидный,  или, что уж тут скрывать,  даже позорный, период в ней, он неизбежно повторится, причём в гораздо более болезненной, уродливой форме.

— Интересное, но спорное утверждение. Кафке не удалось предотвратить фашизм, при всём его таланте. Можешь ли ты сказать, к примеру, что благодаря Замятину, Оруэллу, Солженицыну мы застрахованы от идей неокоммунизма?

— Нет, просто я не совсем это имел в виду. Ни Франц Кафка, ни, скажем, тот же  «Дневник Анны Франк» от неофашизма нас, действительно, не застрахуют. И Джордж Оруэлл не защитит от персонажей «Скотного двора», хотя бы потому, что среди тех, кто пойдёт голосовать за последышей подобных персонажей, вряд ли найдётся много таких, кто Оруэлла читал. Но именно в них, и только в них, в этих скромных несторах, великих и малых, негодующих и ироничных, я вижу залог обречённости любой человеконенавистнической идеи.

— Мы как-то слишком далеко забрались в своих рассуждениях, Николай. Не лучше ли будет обратиться к твоей собственной писательской судьбе? Как ты её оцениваешь: как удачную, неудачную, трагическую, более или менее сносную? Насколько велик, к примеру, элемент автобиографичности в образе молодого прозаика Кости Родимцева, борца, героя из твоего романа «Полковник Вселенной»?

— Ну, до Константина мне далеко, конечно. Больше того, скажу без обиняков, что никаких моих черт в этом образе совершенно не присутствует. Вообще, свою так называемую писательскую судьбу я определяю всего лишь одним словом, которое кого-то может и покоробить: невостребованность. Что поделаешь, так получилось, что я всю жизнь просидел на скамейке запасных. Не рвался в герои, но и не лез в лизоблюды. У меня вообще свое представление о миссии и ремесле писателя: я просто встал в строй и тяну свою лямку. Беда в том, что путь мой в литературе нетрадиционный: я не реалист. Более подробно это расшифровать, назвать имена писателей, дело которых я пытаюсь продолжить, выглядело бы амбициозным: они маршалы, а я лишь простой солдат, хотя никаких комплексов по этому поводу не испытываю.

— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом?

—  Ну, это не обо мне, конечно. Но, действительно, плох. Плох, как солдат.

— Ну а как же «полковник», «полковник Вселенной»? Или тут тоже нет никакой автобиографичности? Вспомни: «Я — полковник, полковник Вселенной. Однако как же мне удовлетворить ваше любопытство? Кто мной командует? Это ведь очень непросто объяснить. Особенность нашего контингента как раз и заключена в непривычной для вашего понимания самостоятельности. Я не знаю заранее, какой человек выполнит мою волю, волю какого человека я сам стану исполнять. Я знаю одно — что я не подвластен ни сам себе, ни каким-либо людям, облечённым властью, что-то заложено в моём мозгу, что руководит всеми моими мыслями и поступками. То есть, я вовсе не опасный, а скорее несчастный человек».

— Как это ты меня - взял, да и вскрыл, как консервную банку. Причём моими же собственными словами! Да, автобиографизм здесь присутствует, и в немалой мере, не спорю. За исключением «несчастности», конечно. Но нас ведь много таких. Разве, к примеру, ты не из нашего «контингента»? И, кстати, тебе не кажется, что ты сам же сейчас и ответил на свой вопрос?

Беседу с Николаем БРЕДИХИНЫМ вел писатель Виктор  МЕЛЬНИКОВ.


1999 год.