Товарищ Достоевский

ТОВАРИЩ ДОСТОЕВСКИЙ

Интервью с писателем НИКОЛАЕМ БРЕДИХИНЫМ


- Николай, десять лет назад в своем интервью, данном  Виктору Мельникову, ты назвал себя  «невостребованным писателем». Тебя не печатают официальные издательства, но зато несколько твоих крупных вещей поместил на своих страницах «Коломенский альманах», гордящийся высоким уровнем своих авторов. Как ты можешь объяснить такое противоречие?  
- Сергей, давай определимся сразу, о чем мы с тобой будем говорить сегодня: о серьезной литературе или о литературе вообще. Если говорить о ремесленничестве, то проблемы такой: «стать писателем» для меня никогда не существовало. Писатель-детективщик? Пожалуйста. Я еще помню объявления в газетах по трудоустройству: «требуются писатели детективного жанра». Любовные романы? Тоже раз плюнуть. Я вообще могу без труда влезть в любую серию и писать достаточно быстро, как в таких случаях и положено - то есть, четыре «кирпича» весом 10-12 авторских листов каждый в год. Поверь, я и сейчас могу это делать, несмотря на свой возраст, потому что такие книги не пишутся, а «пекутся», как блины. Любой профессионал должен владеть технологией такой выпечки, иначе какой он профессионал? И вообще, в таком ремесле надо быть готовым ко всему, к примеру, что автору, пишущему нынешнюю фантастику может позвонить редактор и сказать: «Вот ты пишешь о гоблинах, а они уже не в моде, надо писать об эльфах». И что делает такой автор? Просто заменяет в написанном тексте гоблинов на эльфов! Ему-то какая разница?
- Ну, это сейчас в порядке вещей, потому что сегодня вообще в моде выворачивать понятия наизнанку, делать белое черным, а черное – белым. Поэтому сделать гоблина эльфом для таких авторов никаких проблем не составляет.
-  Ну а как прожить иначе такому писателю-фантасту, если он должен сдавать не четыре книги в год, а двенадцать при своих-то мизерных гонорарах? Да и объемом не менее 15 авторских листов. Это же в день, если без выходных, без проходных, по 10-15 страниц получается. Задница мокнет, о таких мелочах, как «синдром сухого глаза» или «синдром запястья» уж и не говорю. Надеюсь, ты понимаешь, что я рассуждаю здесь без всякой иронии, искренне этими ребятами и девчонками восхищаюсь. Ими, но только не их «продукцией».
- Значит, ты не захотел становиться автором развлекательной литературы. Давай тогда поговорим о тебе и твоем творчестве. Когда ты начал писать? Судя по автобиографии, твоя первая публикация была в 18 лет. Что это было: рассказ, очерк или что-то еще?
- Я начал писать где-то в пятнадцать лет. Сначала мелочевку, потом (если конкретно, 18 февраля 1962 года) замахнулся на роман об иезуитах, который впоследствии вместе с моими героями, спасавшимися от их преследования, плавно перетек в пиратский роман. Я досконально изучил тему: регулярно ездил в Москву в Библиотеку иностранной литературы, бегал по букинистам. Получилась настоящая эпопея аж в четырех томах. Чем-то она напоминала «Наследника из Калькутты», вот только в отличие от Штильмарка мне свою книгу издать так и не удалось. Баловался я и сценариями, дважды проходил творческий конкурс соответствующего факультета ВГИКа, но на экзамены не являлся. Останавливала безликость. Вот ты, к примеру, знаешь, кто написал сценарий к «Джентльменам удачи»? Один знаменитый режиссер и не менее знаменитая писательница, а помнят зрители в основном актеров, которые там снимались. В 17 лет я стал внештатным корреспондентом «Коломенской правды» и там довольно быстро освоил все жанры: от очерка до фельетона. Туда же принес и свой первый рассказ. Он назывался «Судья и болельщик».  Эту историю рассказал мне один мой друг, футбольный фанат. Интрига там была достаточно тривиальная: во время матча зрители, раздосадованные неуспехом любимой команды, нашли причину в якобы недобросовестном судействе, ну и поехало-пошло: знаменитое «судью на мыло!», топот такой, что трибуны ходуном ходили… И вот один краснорожий толстяк не удержался, сбегал к ближайшей тележке за мороженым, растопил его, сел рядом с проходом, и когда судья после матча проходил мимо в раздевалку, вылил это растаявшее мороженое прямо ему на лысину. Вот этот смешной эпизод я и преподнес в форме рассказа, единственно присочинив в конце, что два моих героя позднее подружились.
- И этот рассказ был напечатан в «Коломенской правде», когда тебе было 18 лет?
-  Да. Моментально. Ты просто не в состоянии понять сейчас, чем тогда для наших земляков был футбол! Вот скажу, к примеру, как говорят в Одессе, «пару слов»: стадион «Авангард», Михаил Мустыгин - сердце так и запрыгает в груди у любого, чье детство на послевоенные годы пришлось. Что еще? После столь удачного дебюта рассказы я стал писать регулярно, четыре из них были даже опубликованы в областной газете «Ленинское знамя».
- Итак, с тех пор, как ты начал писать, прошло почти 50 лет. И за этот срок сколько было написано тобою романов, повестей, рассказов?
- Всего и не перечислишь. Романы «Веселый Роджер», «Жизнь прожить – не поле перейти», «Путь к Олимпу» (дилогия), «Товарищ Достоевский», «Человек без кожи», «Бумажные слезы», «Полночное солнце», «Дочь змеи» (трилогия), «Мутные воды, Река Сомнение», «Ладья Харона», «Жизнь на облаке», «Доля моя – воля», повести «Возвращение к обретенному», «Желание о женщине», «Метастаза», «Чары соития», «Маленький Лох-Несс», «Душа «полынь», «Глаза, опущенные долу», «Мистикон» (два сиквела «Богоматери Воплощение»)… Скучно продолжать. Хотя ты прав: как я ни относился безжалостно к своим рукописям, а у кого-нибудь некоторые из них вполне могли и застрять: обычная практика – дал почитать и не вернули, такое часто бывало. И надо бы как-нибудь выбрать время и составить полный список, чтобы какой-нибудь шустрик в отдаленном будущем не сварганил подделку под меня, либо не присвоил то, что действительно было мной написано. Кое-что из перечисленного даже еще болтается в моем компьютере, но не хочется являть его на свет божий: темы, которые там варьируются безнадежно устарели.
- Тут я не могу согласиться. Тема не может устареть, потому что люди-то не меняются. Меняется вокруг них обстановка, но люди остаются те же самые.
-Ты говоришь, тема не может устареть. Ну попробуй почитать тогда, к примеру, писателя-«деревеньщика» Овечкина! Сможешь какую-нибудь книжонку его хотя бы до половины осилить? А у него ведь учился строить фразу сам Валентин Пикуль.
- А зачем мне читать Овечкина? Я говорю не про писателя: писательский стиль может устареть, сам писатель может устареть, а вот те проблемы, которые он поднимает, устареть не могут. Потому что у людей всегда одни и те же проблемы и желания. Одни и те же! Где бы они ни жили. Меняется вокруг них обстановка, но все люди хотят жить лучше, хотят любить и быть любимы. Словом, хотят нормально жить! Во все времена. Никто не хочет воевать, кроме правителей, у которых все то же неизменное желание расширения личной власти. Поэтому я и говорю, что люди и их проблемы практически не меняются с прошедшими веками. Меняются масштабы этих проблем, обстановка вокруг людей, меняется то, как они говорят, во что одеваются и что едят. Но вот проблемы остаются практически вечными. Недаром говорится, что в литературе сюжеты можно пересчитать по пальцам одной руки.  
- Хорошо, а как ты узнаешь об этих людях? О том, как они жили или живут, об этих проблемах их вечных?
- Разумеется, от писателей.
- А писатели как узнают? Из жизни? Из газет?
- А писатели от других писателей, своих предшественников. Они ведь должны на что-то опираться в своем творчестве.
- Ну, это ты их идеализируешь! Если бы так было! Боюсь, что следуя такой «пятипалой» методике ты ничего не получаешь от литературы, кроме одного вранья, наложенного на другое, в данном случае предшествующее по времени. Я вот написал как-то и даже опубликовал в газете «Грань» исторический очерк «Человек с голубиным сердцем» о Матвее Башкине, который к самому духовнику царя Ивана Грозного Сильвестру пробился, чтобы высказать тому свое мнение, выраженное в одной только центральной идее: «надобно читать написанное в евангельских беседах, но на одно слово не надеяться, а совершать его делом». И что же? Тему эту я повторил потом в романе «Полковник Вселенной», но его опять же так и не издали. Почему? Потому что правда о таких героях, как, к примеру, Нил Сорский, Матвей Башкин, Артемий Троицкий через века людям глаза режет. Что ты сам о них знаешь? Да зачем так далеко во времени забираться. Ты укоряешь меня за то, что я уничтожил практически все, написанное мной в период так называемого Лихолетья? А оглянись вокруг, посмотри, с какими почестями хоронят сейчас мастодонтов-предателей, разорвавших некогда великую державу даже не по исторически географической карте, а вообще, как Бог на душу положил. А об истинных героях, которые нас к свободе, а не к воцарившемуся сейчас бардаку звали, по психушкам да тюрьмам гноившимся, рот на замок – устарело, не интересно.
- Так любой писатель пишет субъективно: так, как он видит и понимает; сам  решает, о чем он будет писать, а о чем не будет. И это вполне понятная позиция: а как он еще может написать? Только субъективно. Объективной информации вообще не существует. Она всегда субъективна.
-  Ну причем тут писатели? Разве они в нашем деле главные фигуры? Одно дело, что писатель напишет, и совсем другое – как его вещь отредактируют. А посмеешь возразить, разговор короткий: «Пшел вон!». Да еще, не дай Бог, в «черный список» занесут. Такие сейчас в каждом издательстве. И если уж попал туда, обратной дороги нет.
- Правильно! Это еще одна накладка. Вот я и говорю, что объективной информации не существует. Она всегда отредактирована. Всегда! Я не верю, что сейчас не существует цензуры. Цензура – она прежде всего внутри самого человека. Автор сам рецензирует и цензурирует свои вещи, а потом за это берутся окружающие его люди. Ну, это моя личная позиция, но интервью-то мы берем сейчас у тебя, а не у меня, так что давай вернемся к моему вопросу о 50-летии твоего творчества. Названия я слышал, но я человек дотошный, вопрос для истории: сколько и чего конкретно в цифрах за этот срок тобой написано?
-  Да только так говорится, что «рукописи не горят» – горели прекрасно. Каждый год практически, обычно в преддверии сентября. Сначала перед домом жег, потом на работе, печечка у меня там хорошая была, как крематорий.
- И с каких пор эти аутодафе начались?
- Лет с тридцати. Теперь я, конечно, не жгу, а просто стираю файлы в компьютере.
-  А зачем ты это делаешь?
-  На этот вопрос хорошо ответил в свое время Гоголь. Его как-то спросили, как рождаются его великие произведения? И он ответил: «Из дыма. Пишу и сжигаю». Снова пишу, снова сжигаю.
- Но из этого «пишу и сжигаю» должно же что-то родиться и остаться, как у того же Гоголя?
- Конечно, осталось. Но понимаешь: дело в том, что я перескочил свое время, увлекшись этими пожарищами. Я перескочил через своего читателя и издателя. И мои вещи не вписываются в сегодня, потому что они далеко опережают настоящее. Я в своих произведениях рассматриваю проблемы, далекие отсюда. И это не фантастика. И вообще, кто бы говорил, ты же сам чехвостишь мои произведения в Сети так, что от них буквально мокрого