Василий Геронимус О поэтической абсурдософии Юрия Тубольцева

следует, что стремиться надо ввысь.[/i] Но вот это отсутствие логической (или утилитарной) мотивации взлёта и составляет творческую неожиданность лирического финала. Он не из чего не вытекает, он сам по себе - и это прекрасно! Любопытно, что отсутствие логически обязательной связи между дорогой и стремлением ввысь выражается у Тубольцева в ядре, в нутре слова: причудливые корневые чередования в словоформах сойтись и шёл подкрепляют внешнее несовпадение и внутреннее соответствие дороги и полёта. Это соответствие при несовпадении явлено Тубольцевым просто, без зауми, в естественной житейской среде.
Напрашивается параллель в виде своего рода исторического анекдота. Однажды совершенно пьяный художник Анатолий Зверев сочинил поэму, которая состояла из бесконечного повторения слов: я пришёл-я ушёл. Иногда этот слоган варьировался: я ушёл - я пришёл; иногда он доходил до неистовства: я ушёл, я ушёл, я ушёл.  Автор не читал этой поэмы Зверева в печати, а слышал её от знакомых художника (т.е. прямых свидетелей описанного).
Однако невозможность предъявить печатную версию стихов Зверева (некоторые его стихи всё же опубликованы) в своём роде творчески симптоматична. Факт поведения художника становится самодостаточным проявлением поэзии и потому не нуждается в печатном оформлении.
Выше уже говорилось о том, что человечество постепенно уходит от станка Гутенберга к иным формам распространения текста, хотя и Гутенберг по-прежнему силён. В противовес ему анекдот со Зверевым показывает, как в стихи иногда вплетается поэтика поведения.
Она отнюдь не чужда и нашему современнику - Юрию Тубольцеву. И она заявляет о себе исподволь. Воссоздавая пути, которые плетутся, поэт принципиально избегает натуралистических деталей - например, бугорков на дорогах. Вот этот минимализм словесных средств и практически полное отсутствие описательных приёмов как бы переносит нас с абстрактной плоскости белого листа в некую ситуацию «здесь и сейчас». Она тяготеет к трехмерному пространству.
Иные, конечно, возразят: бугорки на дороге как раз и знаменуют трёхмерный мир! Но при всём при том заметим: деталь в поэзии полагает границу между пространством, где существует текст, и пространством, где находится читатель (он сам не ходит по изображаемым бугоркам). И значит, читатель - существо отнюдь не плоскостное - всё-таки противопоставлен тексту. Текст, в котором нет деталей, противополагаемых здесь и сейчас ситуации, всё-таки в неё, ситуацию, включён. А значит, изобразительный минимализм всё-таки остаётся одним из путей преодоления в поэзии двухмерной плоскости…
Так, изображаемые в поэзии бугорки аналогичны визуальным феноменам, которые мелькают на киноэкране - а он всё-таки являет собой плоскость. И напротив, дороги без бугорков включены в сиюминутный контекст, в котором автору как бы некогда договаривать всё до последней частности.
Трёхмерный мир чувствуется и в другом стихотворении Тубольцева. В его стихотворении «Путь-дорога» читаем:
 
ГерманиРица
Рохошо вечером прогуляцца
Улица, лицца[4],
 
Аллитерация на «ц» - «улица», «лицца», «прогуляцца» - творчески симптоматична. Она указывает на то, что за русскими словами угадывается один лад, в принципе располагающий к силлабо-тонике с её упорядоченностью.
Автор не употребляет силлабо-тонику, но как бы бродит вокруг неё, нагнетая рифмы, которые в принципе сопровождают классический метр.
Но вот что примечательно! Смакуя и утрируя звук «ц», автор поэтически заигрывает с устной стихией русской речи. Очевидно, что мы говорим «прогуляцца», но пишем «прогуляться» - без «ц». Менее очевидно то, что возвращение слова к его устным истокам, в какой-то мере, есть одновременно возвращение поэзии от плоскости белого листа к трехмерному пространству, где существует и компьютер - семиотическая среда поэзии Тубольцева.
Иные возразят: компьютер - это экран, плоскость. Но этой плоскости не существует вне привязки к клавиатуре и другим признакам трехмерного пространства, меж тем как белый лист обходится и без этих признаков. Он сохраняет, пусть дальнее, родство с живописью и графикой - изобразительными искусствами, которые живут на плоскости.
Тубольцев избегает плоскости… Его цокающий стих услаждает нас не столько музыкально (так уж ли мелодичен цокающий звук?), сколько пространственно-психологически.
Какова же смыслоразличительная роль этого авторского пространства? Если, например, вышеупомянутый Пастернак восходит на подмостки, которые являются жизненной сценой и к театру как таковому имеют малое отношение, то наш современник Тубольцев выступает как поэт-актёр. Как и всякому актёру, ему нужна трёхмерная среда обитания.
Как актёр-игрок - Тубольцев отчасти позиционирует себя в качестве трагического шута. Он высказывает высокие истины под прикрытием смеха - против такой дефиниции, вероятно, не стал бы возражать и сам Юрий Тубольцев.
В поэзии Тубольцева живёт ярко выраженное личностное начало. Иногда оно проявляется в намеренном пренебрежении формой во имя содержания. В стихотворении «Никогда? А ты что?» поэт пишет:
 
Хромает ритм, хромает рифма.
Что, не великий я поэт?
Хромает ритм, хромает рифма,
Зато смысл есть, зато притворства нет![5]
 
Намеренно «неправильное» обращение поэта с ритмом и рифмой неожиданно напоминает полулегендарный хрип Высоцкого. Но если поэтике и интонациям Высоцкого соответствует хмельной рывок рубахи на груди, то нашему современнику свойственна некоторая вкрадчивость. Владимир Высоцкий выступает в русской поэзии как неутомимый правдоискатель, а Юрий Тубольцев - как глубокий парадоксалист.
Высоцкий позиционирует  себя как романтик 70-х, а в облике нашего современника - Юрия Тубольцева -  прослеживаются черты умного и благородного шута - существа далеко не однозначного и себе не равного.
С особой многогранностью в поэзии Тубольцева согласуется и присущий ему элемент самопародии. В данном случае, поэт и рвётся в облака, и намеренно самоуничижается (во всяком случае, местами).
В стихотворении «Кривопутие» поэт пишет:
 
Изменчив мир,
Куда бы ты ни ехал,
Приезжаешь не туда.
Не важно,
Лошади тебя везут
Иль поезда.[6]
 
Абсурдная ситуация, не правда ли? Однако за поэтикой абсурда у Тубольцева угадывается исступлённый поиск истины и нежелание останавливаться на первом попавшемся решении.
Не потому ли по лабиринтам поэзии Тубольцева можно бесконечно бродить и петлять? Тотальный абсурд и движение ввысь - вот полюса поэзии Юрия Тубольцева.
 
3.     Вместо эпилога. «Куда ж нам плыть?»
 
Путь поэта порой извилист. «Он, даже размахнувшись с колокольни, / Крюк выморочит…» - писала Марина Цветаева.
И всё же творчество нашего современника располагает к кое-каким, пусть и осторожным, филологическим прогнозам.  Прежде всего, их потенциал содержится в самом поэте, в его существе.
Как поэт-философ Тубольцев стоит перед двумя возможностями: или юродивый мудрец, каковым являлся Сократ, гениальный парадоксалист, или, напротив, основатель стройной системы, каковым являлся величественный Платон. В китайской философии означенной диаде соответствует, с одной стороны, насмешливый Лао Дзы, создавший китайскую систему умудрённого минимализма, с другой - серьёзный Конфуций, наставник публики.
Не приходится и говорить о том, что у Тубольцева не два направления, их неизмеримо больше, выше были обозначены лишь крайние полюса, на которые может быть ориентирована абсурдософия Тубольцева. Между этими крайностями -  Сократ и Платон, Лао Дзы и Конфуций - прослеживается неисчерпаемое множество градаций. «Дорогою свободной / Иди, куда влечет тебя свободный ум», - некогда напутствовал Пушкин всякого поэта. Любопытно, что давая поэту атрибут ума, а скажем не сердца, Пушкин в данном случае сближает поэта и философа. Дорога Тубольцева - современного нам философа-поэта - свободна. Однако она пролегает между двумя полюсами, о которых было сказано.
В религиозном контексте этим полюсам соответствуют, с одной стороны, подвиг юродства, а с другой - путь преподобного. Но эти два пути не являются взаимоисключающими… Автор этих строк знавал на своём веку православного старца, который вёл строгую жизнь, но бывал насмешлив, порой даже ироничен. Так одному человеку, ведшему весьма разгульную жизнь, он говорил при встрече: «Ну что, пришёл, рожа кирпича просит!». У этого хаотичного человека были на редкость благочестивые родители. Старец шутил: «Удивительно, как у таких нечестивых родителей растёт такой благочестивый сын!». Предваряя исповедь, старец говаривал: «Грешники, грешники, идите ко мне, а то мне одному в аду скучно будет!». 
Казалось бы, сказанное о старце-шутнике не имеет отношения к поэту Юрию Тубольцеву, но на самом деле имеет. Вселенная Кафки и Беккета - мир тотального абсурда - от обратного взывает человечество к своего рода радикализму.  Для того, чтобы преодолеть всемирный абсурд нужна хотя бы доля святости, а не только гениальность. Вот почему и творчество нашего современника Юрия Тубольцева порождает некоторые религиозные ассоциации, религиозные параллели.
Они