(*)
– Почему он? – этот вопрос зазвучал со всех сторон мироздания, коснулся Неба, спустился во мрак, отразился змеями шёпота по местным коридорам и снова взвился, чтобы истаять дымком, оставив общее недоумение.
Апокалипсис идёт. Конец мира. Последняя битва неба и подземного мира. И начать эту битву нужно было с мессии, который откроет себя в Царстве Людском, будет сгублен, конечно, этой же битвой, но это ничего – на всеобщее благо ведь! – и тогда, тогда…
– Душой занимался Володыка, телом – Светоносный. Но что в итоге? Что? – шептали демоны и ангелы, не подозревая, как близки и единодушны в своём согласии.
Не годится он на того, кто грядёт! Не годится он на того, кто разожжёт войну! Хлипкий какой-то. Совсем неубедительный.
– Получше никого не могли найти? – Азазель покорен Светоносному, но он его друг ещё до времён падения и не может удержаться от смешка.
– Сначала и правда искали лучшего, – Светоносный не отрицает, ему тоже весело. И в то же время грустно – он привык к этому миру, а великая война, которая должна была грянуть уже давно, да только почему-то всё откладывалась из-за их общего с Володыкой малодушия, должна была всё изменить. И кто знает, может не будет после ни Неба, ни Подземного Царства, ни людей – словом ничего, к чему он так привык?
– Нет, серьёзно, – Светоносный видит недоверие в глазах друга, смешанное с удивлением. Искали и что же – не нашли? – Были собрания, пересылки кандидатур, подробный список из положительных качеств.
– И кто решил, что слабохарактерное подчинение – это качество? – Азазель говорит это быстрее, чем успевает подумать. Спохватывается.
Разные небо и Подземное Царство?! Разные. Такие разные, что аж похожи. Люцифер убежал от подчинения, доказал своему создателю, что он не бессловесный раб, не орудие, а что-то большее, имеющее свой взгляд на мир. Но что же? теперь все, кто служат Тьме, также не больше, чем орудия. Уйдя от неволи, он явил её в Царстве своём.
– Да говори, говори, слова – это только слова, плести их не грех, – Светоносный улыбается, но Азазель молчит. Молчание – величайший дар ухода от ответственности. Любые слова можно извратить, пустить на поток своеволия, с молчанием сложнее.
Люцифер ждёт, позволяя Азазелю продолжить. Нет, он не злится, может быть, осознаёт всю иронию его слов, а может быть, затаил какой-то едкий ответ – Азазель не хочет этого узнавать.
– Твоё право, – соглашается Светоносный, – подчинение было простым выходом. Поверь, уговаривать человека поверить в себя, отдать свою жизнь… знаешь, тогда всё получилось только потому что жизнь была отвратительная. Такое моё мнение. Болезни, страдания, нищета, пустыня, и невозможность воспользоваться социальным лифтом. Если ты сын плотника, то прежде всего – ты сын плотника, а уже потом у тебя есть выбор. Ну и недолгая жизнь, конечно. Сейчас, когда правит комфорт, когда есть возможность быть тем, кем хочешь, есть что хочешь и носить что хочешь – жизнь не кажется безысходной. Люди придумали слишком много, чтобы всего этого лишиться. Мы думали когда-то, что письменность им в великий дар, потом, что театр, затем грешили на музыку. А потом телевидение, интернет… нет, уговорить современного человека стать мессией и сгинуть во имя блага совершенно невозможно. Он просто не будет поддаваться. Проще его сломать, засунуть ему в голову то, что хочется и то, что, заметь, необходимо, и делай с ним что хочешь.
Азазель не разделяет подобную веру. Он помнил и того, первого людского мессию, и учеников его…да, жизнь их была отвратительна и полна скитаний, и может быть не ценна была жизнь, а от того охотнее жертва, но Азазелю кажется, что Люцифер очень уж темнит. Ему просто хочется, чтобы так было. А праведники есть. Просто они не нужны ни свету, ни тьме, одинаково погрязшими в бюрократии и следующими неизведанному Высшему плану. По плану – конец света. А это значит, что всё остальное детали. И этим можно оправдать буквально всё, что только нужно будет оправдать.
– Мы решили не тратить сил, – продолжает Люцифер. Взгляд его устремлён вперёд, но он явно не видит перед собой, потому что уже заглядывает в будущее. Будущее страшит, потому что впервые оно непредопределено. И ещё – потому что высший план ничего не говорит о том, что будет после великой битвы.
Володыка говорил о вечном царстве света.
Люди, которые слышали и учились у последователей Володыки, всё перепутали и поняли по-своему и говорили то о прощении, то о покое, то о возвращении мёртвых.
Тьма говорила о том, что будет всё с самого начала и зажжётся новый мир. И будет спасение. И будет… власть.
А что думал Люцифер? Азазель сомневается, что Люциферу нужна власть. У него её много. Слишком много, чтобы хотеть ещё. Слишком много, чтобы отказаться хоть от капли.
– Он всё равно умрёт. Быстро и бесславно, – заканчивает Светоносный и отступает на шаг от хрустального покрывала мироздания. В него очень удобно смотреть. Как зеркало или экран – тебя не видят, а ты видишь. Правда, смотреть особенно не на что: человечек, названный мессией, хрупок, некрасив, болезненно бледен, покорен, и как-то особенно некрасиво ест…
Азазелю даже сложно описать это. На ум ему приходит только что-то о мелком мельтешении и какая-то неприятная ассоциация с крысой, которая торопится сожрать найденное, потому что иначе отнимут, нападут, а ей нужно бежать и никто не придёт на помощь.
– История всё равно будет написана так, как надо, – соглашается Азазель. Это его мысли и не его. он должен так думать, ведь так думает его друг, его Хозяин и даже Володыка – его создатель и враг. Но он не хочет так думать. Это как-то…мелко.
Они не позаботились чтобы всё было красиво и по-настоящему. Они хотят войны. Тысячелетия откладывали, садились за столы переговоров, искали компромиссы, гоняли туда-сюда гонцов с посланиями и предложениями, а тут – вынь да положь им мессию, чтобы свёл с ума Людское Царство да разжёг великий бой.
Последний или первый.
Азазель долго думал над этой загадкой. Спрашивал напрямую и у демонов, и у ангелов, попадавшихся ему на службе. Все были одинаково воодушевлены или осторожны. И долго пришлось ему распутывать ниточки обрывисто-услышанного и увиденного, чтобы понять: это предел всеобщей усталости мироздания.
Они все устали. И небо, и тьма, и свет, и сила, и те, кто делят её, и даже время… всё стояло веками, ожидая грозы, а та откладывалась, откладывалась, и теперь, когда мироздание готово уже лопнуть, они спешат. О, как смешно они спешат! Как страшно они торопятся.
– Он просто должен сыграть то, что начертано, – это не слова Азазеля, но он произносит их. Произносит, потому что и сам Азазель всего лишь играет роль. Роль верного слуги, роль друга, и мироздание, которое готово лопнуть от напряжения сил и отсутствия потрясений, перераспределяющих энергию, должно в эту роль поверить.
***
– Володыка, но почему? – Архистратиг Габриэль был мрачнее самой чёрной тучи, прошедшей в тот день по небу. Иначе быть и не могло: он знал, что его любимым душам скоро придёт конец…ну может быть не конец, может быть, кто-то уцелеет – этого не знал никто. Но что-то будет. что-то страшное, жуткое, и изменяющее всё на своём пути. Оно пройдёт штормом по морю и суше, сотрясёт горы и те падут. И ангелы пойдут биться с демонами и лава потечёт по земле, вскрывая старые, невысказанные обиды.
Тысячелетия мира и спешная подготовка к битве.
Умом и волей Габриэль понимал – это надо, ведь так гласил великий неизведанный план той силы, из которой произошёл Володыка. Но ум и воля – это хорошо для ангела, который работает вдали от людей. Габриэль, как и многие другие, облюдился, обрёл свою часть души и вырастил внутри сердце. Маленькое, но живое, почти настоящее.
И сердце это ныло. Так не должно было быть, но всё же было!
– Срок вышел, пора сделать то, что должно сделать, – голос Володыки спокоен и полон достойной усталости. Он уже смирился и ждёт своего исхода с нетерпением. Ему кажется, что за этой необходимостью ждёт его новая жизнь, новая власть, новая мудрость…
Габриэль проще – он боится. Не смерти, нет, не Ничто даже, а того, что мир канет в это самое ничто и тогда все усилия впустую! Никто не знает сполна что там, после битвы. Что после того, как сотрясутся небо и земля, как польётся лава, как…
– Так нужно было, – Володыка утешает Габриэля, но его слова носят скорее формальный характер. Володыка уже видит гибель мира, и его не тревожат чувства остальных. Габриэль почему-то всопминает, что когда-то давно, много жизней назад, Люцифер, мятежник и отступник, кричал в лицо своему создателю:
– Тебя никогда не интересовали мы!
Сейчас ему кажется, что это не так уж и далеко от истины. Да, погано, конечно, соглашаться с мятежником, но с кем ещё посоветоваться, как не со своей совестью и своим ноющим сердцем?
– Это общий план, план мира, – успокаивает Володыка, прежде, чем удалиться и архистратиг склоняет голову, примиряясь. Но ноет в груди и давит так, как давить не должно.
– Зачем нам битва? – спрашивает архистратиг у одного из архангелов. – Ты вот хочешь войны?
Архангел отмахивается: вопрос желания ему не ясен. Хочет или нет, а план имеется. И по плану –последняя битва с Подземным Царством, и переизбрание неба, и смешение, и… кто ведает что ещё?
– А вдруг мы умрём? И живое с нами? – этот страх людской, но он не отпускает архистратига. Даже смешно от такого малодушия, но некуда деться – таков страх и есть, не избавиться от него, не излить в ничто, не изгнать.
– Я не хочу, –
| Помогли сайту Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+