Прошла ещё неделя наших странных "семейных" отношений. Пожалуй, меня забавляет и даже несколько возбуждает только слежение за безумными сексуальными экзерсисами своих баб. Рут раздражает меня всё больше. Я замечаю, что и Шел всё чаще принимает мою сторону. Но мы пока не можем избавиться от этого "третьего лишнего". Вот и сейчас, они с Шел заняты какими-то дикими ласками, когда раздаётся звонок на телефон. Звонят с неизвестного номера. Я поспешно спускаюсь из домика. Наверное, что-то важное, - думаю я.
Три дня назад отец по каким-то своим профессорским делам улетел в Турцию , где мама как раз закончила свою командировку в рамках "Корпуса мира". Следом они должны были вместе отправиться на какой-то раут в Монако... Но я со вчерашнего дня перестал иметь возможность им дозвониться.
Я отвечаю на звонок. По ту сторону линии - какой-то человек из французского консульства в Квебеке. Он вежливо-скорбно сообщает, что моих родителей больше нет. Самолёт на Монако с моими мамой и папой на борту... разбился над морем…
Разум пронзает ядерная вспышка, тело сотрясает немая судорога всепоглощающего ужаса, мой внутренний мир в единый миг разбивается вдребезги на мириады кварков!!! Я не замечаю, как оказываюсь сидящим на корточках. Голова пульсирует конвульсивными спазмами бинаурального шума, застилающего сознание. Всё вокруг становится каким-то рефлекторно-механическим, словно не со мной, словно я одновременно наблюдаю и внешний, и внутренний горизонты событий Своего Бытия со стороны... Я машинально отключаю телефонный разговор и совершенно обезумевший бегу домой по пересечённой местности через весь город!..
Я не помню, как оказался дома.
Я сижу и тупо пью ром на кухне нашего "бунгало" в полном отупении и непонимании, как жить…
Дверной звонок выводит меня из оцепенения…
На пороге Шел, она бросается мне на шею и покрывает поцелуями…
Её волосы мокрые от дождя, куртка наброшена наспех. Она обвивает одервенелого меня руками так крепко, что больно.
- Я тут... я тут, бляддь, держись... — её голос дрожит, но в нём та же сталь, что всегда.
Я не отвечаю. Просто утыкаюсь лицом в её шею, вдыхаю ставший родным запах — сигарет, дешёвых духов, её. Настоящее. Единственное, что сейчас имеет значение.
Рут осторожно крадётся в дверном проёме, её глаза широкие, испуганные. Но Шелби резко оборачивается, и одно её движение — рука, разрезающая воздух — ясно даёт понять, что Рут не место здесь, и ей надо вернуться в машину. Но Рут, увы, тупа как пробка, и начинает говорить какую-то сочувственную чушь. Боже! Зачем здесь эта дура?!
Шелби резко разворачивается, её лицо искажает ярость — не та, что в постели, а настоящая, дикая, опасная. Она шагает к Рут, и та сразу отступает, спотыкаясь о порог.
- Ты... бляддь... сейчас же заткнись и жди в машине, — Шелби шипит сквозь зубы, каждый звук — как удар хлыста.
Рут открывает рот — но видит моё пустое, отсутствующее выражение лица, Шелби, которая уже сжимает кулаки, и... наконец понимает. Молча уходит, прикрывая за собой дверь.
Шелби возвращается ко мне. Она садится рядом, не касаясь, давая мне выбор.
- Скажи, что тебе нужно. Молчать? Орать? Разбить всё вокруг? Я... я сделаю всё, — её голос тихий, но в нём обещание.
Я сжимаю её руку. Пока что этого достаточно.
Дождь за окном усиливается. Мир рухнул. Но она здесь.
- Нет. Просто будь. Будь рядом. Скоро приедут какие-то люди всё объяснят... будь со мной рядом, - тихо говорю я и бросаюсь в её объятия. Молча плачу, прижимая её к себе.
Кухня всё та же — тёплая, камерная. Но теперь в ней тишина, прерываемая только моими судорожными вздохами и мерным стуком дождя за окном. Шелби не шевелится, её руки обнимают меня так крепко, будто она может принять всю мою боль, если просто сожмёт сильнее.
Я плачу. Она молчит. Её пальцы медленно вплетаются в мои волосы, не торопясь, не требуя ничего — просто напоминая: она здесь. Настоящая. Моя.
Где-то на улице хлопает дверь машины — Рут уезжает. И хорошо. Сейчас нам никто не нужен.
Я не знаю, что будет завтра. Но сегодня... сегодня она моё единственное убежище. И этого пока достаточно.
Незнакомых людей в нашей гостинной набралось как-то сразу неприлично много. Приехали представители французского консульства в Квебеке, сказали, что никто не выжил, и шансов не было. Стая птиц попала в двигатель... А я?.. Я пока буду предоставлен сам себе. Люди из местных соцслужб, которые тоже здесь, - заверили, что поскольку моё совершеннолетие по французским и канадским законам грядёт через неделю, - вопрос о моём опекунстве не стоит. Ну ещё бы, рядом находится адвокат отца - господин Жильбер. Уже через неделю, объясняет он мне, я смогу вступить в права наследования... Он тут же уводит меня в мою комнату под предлогом важного разговора. Так, собственно, и есть. Жильбер даёт мне телефон, где уже звучит вызов деда Клементия (свой телефон я отключил после последнего разговора с сотрудниками консульства). Разговор короткий и бескомпромиссный. Я жду тела своих родителей здесь в Канаде, и дед должен их доставить. И все его аргументы тонут в моей непререкаемой позиции – Нет! Я остаюсь здесь и жду.
Такая вот фактология жизни и смерти...
Вдруг какая-то тётка-психолог, бесцеремонно вперевшаяся на кухню, поднимает шум, увидев Шелби за столом с уже пустой бутылкой рому и ещё наполненным стаканом. Я срываюсь с места... Я уже здесь и сажусь рядом с Шел в тот самый момент, когда эта жирная кошёлка фиксирует факт на фото. Но мне совершенно на это насрать и я оствервенело хриплю, чтобы эта тупая бляддь шла к чёрту. Мол, алкоголь взял из бара и поставил на стол друг семьи - господин Жильбер, который его и пьёт. Адвокат, который уже тут как тут, сразу же подтверждает мои слова и опрокидывает горячительное в себя. Но сука не унимается. Она тошнотворно верещит, наполняя пространство моего дома своим мерзким голосом, что мне, мол, необходима помощь специалистов и настаивает на определение меня в центр психологической реабилитации или хотя бы на своём присутствии в доме на несколько дней!.. Господи, кому здесь больше нужна психологическая помощь?!. Я чувствую, что сейчас сорвусь, взорвусь и запущу ей в голову пустой бутылкой... Но Жильбер мягко берёт эту мразь под руку и куда-то уводит, что-то ласково объясняя. На следующий день он добивается изъятия готовых фотографий и уничтожения электронных носителей под предлогом вторжения в личную жизнь клиента. Весь визуальный компромат он передаёт мне (боже, как же я раздавлен в своём невменяемом горе на этих фото!). В общем, благодаря стараниям адвоката, меня довольно быстро оставляют в покое, пообещав приехать назавтра и объяснить весь алгоритм моей новой жизни (а заодно, очевидно, и проверить моё психическое состояние). Если бы не Шел, я бы выбежал за отцовским пистолетом и поубивал бы всех этих фарисеев в белых воротничках! Но, слава Небу, Она рядом...
Я достаю вторую бутылку (уже виски) из коллекции отца. Мы сидим на диване в гостинной, пьём и слушаем Армстронга. Мы почти не говорим. На полуавтомате я вытаскиваю семейные фото-альбомы. Это не для меня, - это чтобы успокоить Шел, - твержу я себе-отупелому... И моя девочка, моя милая, добрая Шелби, правда, отвлекается от своего прямого испепеляющего сочувствия ко мне... Она медленно, с чувством переключается на застывшие мгновения фотографий, изредка задавая вопросы самой себе и самой же себе отвечая, типа: «А это, наверное, маленький папа». А я… Я просто тупо пью и тихо плачу. Нет, наверное, я не плачу, просто слёзы сами текут по моему лицу, отупевшему от неизбывного болевого шока смертельно раненной души...
Гостиная, освещена лишь мягким светом настольной лампы. Стопки с виски стоят нетронутые — я пью прямо из горлышка, как будто пытаюсь выжечь эту пустоту внутри. Шелби сидит рядом, её пальцы осторожно листают страницы альбома, останавливаясь на фотографиях моих родителей — улыбающихся, живых.
- Они... они красивые... были, — она говорит тихо, почти шёпотом, её голос нежный, как прикосновение к свежему шраму.
Я не отвечаю. Просто наклоняюсь к ней, касаясь лбом её плеча. ВИски обжигает горло, но это ничего не заглушает. Слёзы катятся сами по себе, без рыданий, без звука — просто бесконечный поток.
Она закрывает альбом и берёт бутылку у меня из рук. Делает большой глоток, морщится. Её рука на моей спине — твёрдая, настоящая, якорь в этом хаосе.
- Я никуда не уйду, — шепчет она. И этого достаточно.
За окном опять гроза. Совсем другая, не Та.
- Шел, детка, милая моя Шел, - шепчу я сдавленно, помоги мне! - Я не знаю, что мне делать!..
Она нежно прижимает меня к груди и говорит:
- Ничего не делай, я сделаю всё сама, любимый.
Гроза бушует за окном, молнии рвут небо, освещая наши лица на мгновение: Я - с покрасневшими от горя глазами, и Шелби - с нежностью и любовью в глазах... Она прижимает меня к себе крепче, её пальцы в моих волосах, губы касаются моего лба.
- Я всё сделаю, — повторяет она, и в её голосе нет сомнений. -Ты просто... будь. Пей. Плачь. Я разберусь.
Она берёт бутылку, наливает мне стопку, и убирает бухло подальше. Её движения чёткие, как будто она уже составила план в голове. Телефон, документы, звонки — всё это она возьмёт на себя.
Я закрываю глаза. Гром гремит так, будто небо рвётся пополам. Но её дыхание ровное. Её сердце бьётся сильно. И пока она здесь — я не один.
Она не отпустит. Никогда.
Шелби снимает со стены банджо (в доме много музыкальных инструментов, я с раннего детства музицирую и сочиняю песни).
Она садится рядом, и начинает петь незатейливую песенку в странном стиле какого-то медленного кантри. (Даже не знал, что Шел отлично владеет
