Серега лежал на нежной зеленой травке, что весело поднялась на откосе небольшой канавы, и яркое весеннее солнышко пригревало и нежило его лицо и шею.
— Боже, как хорошо-то!
Одна рука лежала под головой, а другая держала зажженную сигарету. Он курил и думал о своей жизни — такой маленькой и одновременно большой. Ему казалось, что в свои двадцать лет он познал все, и мир этот прост и, в общем-то, довольно глуп. И ничего ему не страшно, и ничего уже не в диковинку.
Серега — «черпак», готовящийся стать «дедом». Осенью дембель.
Все в солдатской жизни просматривалось хорошо: и скорое окончание службы, и где-то там дома молодая жена. Написала, что скоро приедет повидаться.
«Ох, и залюблю же я тебя, стрекозка ты моя! Сколько во мне всего скопилось! Все тебе отдам!»
Он даже поежился от предвкушения удовольствия.
Хотя какая она жена — девчонка-одноклассница, с которой крутили любовь еще с детства и так и не смогли расстаться как все нормальные люди после его окончания.
Уже полтора года службы прошли. Глупо как-то, смешно и бессмысленно.
Никто так и не понял — для чего тут всех собрали. Учиться воевать? Да, вроде, нет. Никаких учений так и не случилось. Красить снег и траву? Шагать и отдавать честь? Выживать в дурацких искусственных условиях армейского бардака? Голодать и пресмыкаться по первому году, и обжираться, и измываться над первогодками — по второму?
Говорят, что неважно для чего все это. Просто для занятости молодого населения. Хрен знает что! Самый универсальный ответ: «А чтоб служба мёдом не казалась!»
— Домой хочу! Ох-х, мама дорогая! А чего собственно делать-то стану, как приеду? — Серега повернул голову ухом к солнышку и прислушался. Вдалеке защебетала какая-то степная пичуга, выводя весенние, легкомысленные рулады. Шелковая травка щекотала щеку, и хотелось лежать вот так долго-долго и вообще не вставать.
Не знать, что там, недалеко, начинаются холодные и угрюмые казармы, плац, штабной дом, клуб, столовка-тошниловка — обиталище их полка, место жизни для полутора тысяч одинаково зеленых пацанов, изнывающих от тоски по родимым домам.
Не думать, что жена твоя может уже и не только твоя вовсе.
Не мечтать о будущей работе, о рождении детей, обустройстве дома, чтении умных книг, образовании и прочих нормальных вещах….
Лежать бы вот так, блаженствовать вечно и ни о чем не думать, ощущая в душе и в голове приятную пустоту.
Откинув щелчком пальцев догоревшую сигарету, Серега положил обе руки под голову. Небо, голубое и чистое, смотрело в его голубые и чистые глаза. Оно было радо за этого человека.
Ведь он был тих и счастлив, ему хотелось любить всех и вся, хотелось бегать с радостным криком, босиком по росистому лугу полному цветов, падать с любимой голенастой девчонкой в теплое и душистое летнее сено, целовать ее мягкие губы и улыбаться, глядя в ее смеющееся лицо.
Как же он любил сейчас этот мир! Как же ему хотелось добра, справедливости, понимания, тихой маминой улыбки и нежных песен!
— Люди, я люблю вас!!! — тихо шептало его сердце, — Господи, спаси и сохрани! Доживу до дембеля, — столько хорошего людям сделаю! Только б дожить…
А солнышко пекло и пекло, жаря почему-то левую руку все сильнее и сильнее.
— Классное солнышко, и через ватник прогревает, — блаженствовал Серега..
Откуда-то доносился легкий запах дымка, приятный и успокаивающий. А он продолжал смотреть в небо и боялся невзначай уснуть от тихого спокойствия и мира в своей душе.
Вдруг что-то прижгло левую руку, сильно и больно. Солдат вскочил и с ужасом увидел, что рукав бушлата сгорел почти наполовину. Видно, окурочек отлетел неудачно, и воротился под ветер, незаметно упав на рукав.
— Йе-ххх, ты бля! Твою мать! — Серега тушил рукав пальцами, выбрасывая вату, вытряхивая пепел и горелое тряпье.
Когда дело было сделано, ватник представлял собой жалкое зрелище: огромная дыра с обгорелыми краями на левом рукаве. Носить такой «черпаку» было западло.
— Эгей, сынок, иди-ка сюда ! — поманил он пальцем пробегавшего мимо, на свою беду, тощего мальчика-салажонка, — Ну-ка, братец, давай-ка поменяемся!
Дух что-то заныл, переминаясь с ноги на ногу.
— Чо-о-о? Я не понял, бледный. В душу захотел?
Серега слегка боцнул его под грудь кулаком — мальчик согнулся, и не успел опомниться, как «черпак» уже застегивал свой солдатский ремень на его бывшем бушлате, предварительно оторвав внутренний карман с вытравленным хлоркой клеймом: «Рыжов Валера 3 р.».
— Носи, зеленый, помни мою доброту. Добрый бушлатик, сносу не будет! — Серега пнул ногой свой брошенный наземь ватник пацану и пошел, переваливаясь и перепрыгивая через весенние лужи к расположению полка. Совесть его молчала.
Растерянный мальчик-солдат горько заплакал от унижения и своей первой потери.
А небо с глупой улыбкой все смотрело вниз. Оно ничего не понимало.
