-Парень, ты жив? – долгожданный белый голос, тонкими распушенными нитями влетел в красную пелену огромной полусферы боли.
Мне страшно, я пытаюсь ответить – да, жив, тащите меня отсюда, поскорее… Но ничего не получается. Губ нет, рта нет, лица - ничего нет… Мне нечем даже помолиться. Не понимаю, что со мной – как это может быть, я все понимаю, слышу, но ничего не могу сказать. И ничего не вижу… Ч-черт, что это такое?
Краснота во мне то розовеет, то малиновеет и даже фиолетовеет, и боль становится совсем невыносимой. Фиолетовый цвет означает, что я вот-вот потеряю сознание. Сейчас, вот сейчас, он потемнеет настолько, что я снова уйду в небытие и меня бросят здесь, так и не поняв - жив я или нет… Страшно... Не уходите, люди!
Я снова пытаюсь позвать на помощь, но тщетно – это совершенно невозможно. И вдруг я чувствую - чьи-то руки тянут меня за одежду. Где я? Почему меня тянут вверх? Разве я куда-то провалился? Может это болото?
Слышен мат и восклицания: «Ё-ёёп-п! Головешка! Мужики, я не могу на это смотреть…» На какое-то мгновение меня оставляют в покое, и я вишу на чем-то посередине между верхом и низом. Слышу, как кто-то откровенно блюет совсем рядом. Да что тут у вас происходит?! Я пытаюсь крикнуть, но снова тщетно. Я уже не обижаюсь на свою беспомощность – привыкаю. Пробую шевельнуть хоть чем-нибудь, но с ужасом понимаю, что у меня вообще ничего нет - ни рук и ни ног… Да что же это, а?
Потом меня снова тянут вверх, и наконец я через что-то переваливаюсь и стекаю вниз. Мне неимоверно больно. Пелена в сфере малиновая, еще чуть-чуть - и она снова станет фиолетовой. Страшно, я не люблю фиолетовый цвет, он ассоциируется у меня с гробом. И я очень не хочу терять сознание – обратный приход в мир настолько ужасен, что этого не описать ни словами, ни цветом, ничем… Но умирать я тоже не хочу…
Я помню. Я все помню. Мама. Она золотая... Эти руки – теплые и нежные. Они гладят меня по волосам, ерошат стриженный ежик на затылке. Мне приятно настолько, что все шевелится во мне крошечными колючими огоньками и отнимаются руки и ноги, а в шее растекается жар… И мамин голос, окутывающий меня теплым, мягким одеялом, из-под которого не хочется вылезать… Где ты, мама? Где мое пуховое одеяло?
Теперь меня несут. Я не могу понять, чувствую я чем-нибудь это движение или просто догадываюсь об этом – мерное покачивание, чавканье грязи и негромкая грубая ругань приводят меня к выводу, что меня не бросили, и вытащив из какой-то дыры, несут, чтобы оказать дальнейшую помощь. Впереди брезжит салатным цветом надежда.
О маме я забываю. Пытаюсь вспомнить, что я такое, зачем все эти действия вокруг меня, в какую же беду я попал и почему меня пришлось выручать… Мысли подходят к ответу, смотрят на него, даже щурятся, но потом вдруг резко отворачиваются и в ужасе бегут прочь. Сам вывод мне уже видно и без этих предателей и трусов. Вот он - светится и моргает, как экран в кинотеатре, в вышине сферы что-то стрекочет и жужжит, только я ничего не понимаю. Не понимаю и все… Какая-то гроза, белый огонь и нестерпимый жар… Откуда, зачем, почему – мне неизвестно.
Я перестаю мучиться от бессмысленных догадок и просто жду. Может быть, из внешнего мира ко мне придет что-то такое отчего мое положение разъяснится? Страх утихает.
Потом меня снова поднимают вверх. Кто-то глухо гакает, опять ругается матом, и я грохаюсь на что-то жесткое и вибрирующее. Больно, очень больно – боль темно-малинового цвета, но я держусь. Рядом со мной кто-то стонет. Кому-то, видимо, тоже больно. Мне немного завидно оттого, что я не могу стонать, как он. Мне было бы гораздо легче.
Потом шум, вибрация все сильнее и сильно качает. Видимо, я бьюсь о того, кто стонал – он стонет еще громче. Мне от этого неудобно, но я ничего не могу поделать. Стоны раздаются уже со всех сторон. Красное, красное...
Кто-то молится: «Господи всемогущий, господи милосердный, да вывези же ты нас отсюда, мать твою!»
От этого голоса становится еще страшнее.
Незнакомый, сильно окающий, голос ноет: «Вот сука! Ну, куда вы этот обрубок, на хрен, везете? От него горелым мясом несет, как из жаровни. Зачем ему такому жить? Наших, вон, не взяли, а эту чурку…»
Ему резко отвечают: «Да заткнись ты, сопля вологодская! Все тут солдаты. Кто тут не наш, кто тут чужой? Все свои».
- Да он же не жилец, сразу видно… Огарок черный...
- Глохни, деревня… А ну, заткнулся нах, а то выкину сейчас из кузова под откос. Он в подбитом танке сутки такой вот провалялся...Значит выжил зачем-то. Кто знает зачем? Лежи, лежи, браток, скоро уже... Ой, боже ж ты мой, что же с тобой наделали-то...
Они говорят обо мне – я понимаю это. Значит, я солдат? Я что, был на какой-то войне? С кем же я воевал? Ничего не помню.
Заветный логический вывод совсем побелел, на его экране стали видны даже волокна грубого холста и маленькие заштопанные дырки. Но он все равно не поддался на мои попытки понять, что произошло.
Почему-то все называют меня черным или горелым. Черный цвет это очень плохо, совсем плохо. Это цвет смерти, цвет того места, куда впадает мой фиолетовый, от которого мне становится так тошно. Голоса говорят, что я не жилец, значит я обязательно умру. Я очень не хочу этого. Что-то держит меня здесь на земле, чего-то я не сделал. Мне, конечно, этого вспомнить не удастся, но это чувство, подобное чувству вины, меня сильно гнетет и почему-то так до одури стыдно, что все разом смешивается в запуганных мыслях, стоит только заикнуться о смерти.
- Нельзя! Ну, никак нельзя! – говорят они мне хором, - ни в коем случае!!!
Я пытаюсь объяснить им про ужасный фиолет, но они и слышать об этом не хотят – хор их становится нервным, и я отступаю. Ладно, нельзя умирать, значит нельзя. Красный цвет, все еще красный… Значит, до смерти еще нескоро.
Что-то вверху орет, закладывая уши. Оранжевое, с черными полосами...Воет дико и безумно, громче сирен сотен пожарных машин, потом слышны частые хлопки, грохот, истошные крики, разрывы… Они оглушают, и вместе с ними приходят резкие и жгучие порывы вонючего ветра. От них трясется и колотится все - кузов вибрирует и качается все больше, а стоны вокруг становятся еще громче.
Голос, что за меня заступался, дико кричит: «Воздух! Воздух! Юнкерсы!!! Наддай!!! Снова заходит!!!»
Резкий толчок, удар - и я чувствую, что куда-то скольжу вниз, потом бьюсь обо что-то твердое. Боль раздирает меня пополам. Толчки внутри меня становятся лихорадочными. Я чудом остаюсь в сознании. Грохот и вой становятся еще громче и громче.
С-сука! Фиолет! Нет! Не надо, я должен узнать! Я должен чувствовать! Я не хочу умирать!!! Эй, кто-нибудь, спасите меня!!! Я ваш, я свой… Люди, что же это такое!!!
Что-то невидимое и черное втемяшилось в грудь так сильно, что казалось оно пригвоздило меня к поверхности. Вмиг красная краска потекла по сфере липкими потеками, а потом стала пузыриться и съеживаться, словно под напором огня.
Огонь. Да, я вспомнил этот огонь! Это он выжег мне глаза и сделал меня головешкой, которую испугались даже похоронщики. Я помню, кто я такой! Боже, как же больно!!!
Фиолетовая вспышка разорвала меня на части. Кто-то сбоку, окая и цёкая, проговорил: «Все, парень, отмуцился!» А кто-то сверху хрипло добавил: «Ладно, хватит… Пошли, солдат!»
Я так и не понял этой глупой логики, которую безуспешно штурмовали мои мысли все это время, да она мне, почему-то, стала уже не нужна.
Сердце замолчало и сразу стало спокойно-спокойно. Исчезла сфера, цвета и страх…
Светло-голубой свет вокруг меня. Стало легко и хорошо и я облегченно вздохнул.
Прощай, фиолет!
Эй, кто тут последний в очереди? Я иду!
***
