Откуда взялся Балабанов - 3

осталась, - вздохнул он.
И тут я вспомнил о неумолимо надвигающейся сдаче курсовой:
- Да Пушкина, небось, сроки жали, рукопись надо было сдавать, он наспех написал и побежал в редакцию. Это косяк. Обычная небрежность.
 А он и не заметил.
Лёха медленно и категорично покачал головой:
- У Пушкина - нету косяков.
Страшная тайна старушечьего кувырка нам, ну никак, не открывалась.
*
Тут раздался деликатный, почти мышиный стук в дверь и вошёл наш мультяшник Миша, 
которого мы звали Миха, 
а за глаза - Тормоз, но так, любя и без яда - 
красивый еврей со смугловатым лицом породистого араба. 
А Тормоз, потому, что если Миху о чем-нибудь спросить, то пока он думал, как ответить, 
можно было успеть сгонять за пивом. 
И говорил Миха очень, очень медленно, мучительно медленно.
В руке у него была толстенная, пальца в два толщиной, пачка листов:
- Эта… прибежала… кричит… Мирзоян напился… и Балабанова… мутузит! – как бы оправдываясь, объяснил он, -  Вот… зашёл… посмотреть.
- Посмотреть… - обиженно уточнил Лёха.
- Ну… в смысле… всё ли… в порядке, - выкрутился Миха,  - Да я и… не поверил… это хорошо… что у вас… всё в порядке… а зачем.. диван сдвинули?
И ведь не скажешь, что «Пиковую Даму» постигали и репетировали, не поймёт.
- Рубль закатился, - ловко наврал Лёха.
- Нашли?
- Нашли.
- Так давайте… подвинем.
Придвинули диван к стене.
* 
- А я вот… тут… сценарий написал… - застенчиво, но как-то подозрительно торжественно объявил Миха, - … послушаете?.. может… чего скажете…
*
У них, у мультиков, тоже была своя мультяшная курсовая, 
но от толщины его пачки повеяло смертной тоской - 
если всё это он будет читать вслух, да ещё в своём темпе, так это до Нового года.
- Садись, - подвинул ему стул Лёха.
Выпить мы ему не предложили, потому что Миха не пил. От слова вообще.
- Спасибо… я так, - он взялся за спинку стула, другой рукой поднял свою ужасную пачку…
Мы приготовились жить долго…
*
- После титров. Из затемнения… - начал Миха, ( в сценариях пишется «Титры. Из ЗТМ») 
- Книжные полки…  камера медленно панорамирует… потом наезжает… ну, там, Пушкин… Лермонтов, справочники… опять панорама… учебники, медицинская энциклопедия… а по книжкам… ползёт… книжный червь…
- Кто? – не понял Лёха.
- Книжный червь.
- Книжный червь? – растеряно уточнил я и вспомнил, что Лёха говорил, что он перед Богом червяк.
- Ну, да… - подтвердил Миха, - … ползёт и книги ест…. ползёт, ползёт… книжки поест, поест… потом останавливается…задумается… и говорит… на камеру, 
- «Хм, а это умнО!»... и дальше… ползёт… - 
и Миха опустил свою пачку.
*
… Пауза. Соображаем.
- А дальше? – с нетерпеливым удивлением спросил Лёха.
- А… всё… - виновато развёл руками Миха,- … в затемнение, (в сценариях пишется «В ЗТМ». Конец фильма )… пошли титры.
- Всё? – с облегчением уточнил я, всё ещё не веря, что чтение закончилось.
- Всё, - подтвердил Миха, - Ну как?… нормально?
*
Пауза.
- Краткость сестра таланта, - выкрутился Лёха.
А на меня наползла пелена мнительности: 
«Может он издевается над нами? Батискафиха траванула, что мы тут изучаем Пушкина, с диванов падаем 
и он пришёл и прикалывается…» - 
но тут я вовремя вспомнил, как Пушкин с Далем тоже ползли по книжным полкам и жить стало легче.
- Пушкина убери. Поставь Карла Маркса, - посоветовал Лёха.
- А что?... это … очень… хорошая идея, - согласился Миха и тут же засомневался, - Но это уже… политика… пропустят ли?
( Напомню: 1987 год, на 1 мая и 7 ноября вся страна ещё ходила под портретами бородатого Маркса)
- Ну, ты ж не ругаешь, - успокоил его Лёха, - Червяк же говорит «это умно». Тут никакой антисоветчины.
Ну тут и я ж тоже должен был что-то сказать:
- А червяк этот, книжный, он как выглядит – это человечек, или гусеница?
- А это… я ещё… пока… не разработал этот образ... ну ладно…. пойду я… приходите… мне плиточный чай… зелёный… из Киргизии привезли… 
если на молоке заварить…с бараньи жиром… торкает не по–детски… - и он вежливо удалился.
*
Чаёк этот, то ли киргизский, то ли бурятский, на молоке мы потом несколько раз пивнули, 
правда без бараньего жира, просто с маслом - 
торкнуло и торкало, действительно не по-детски. Всех. Кроме Михи.  
А червяка этого на экране мы так и не увидели.
*
Первая закончилась чуть позже холодной глазуньи.
Достали Лёхино сало и открыли вторую.
Водка, сало, чёрный хлеб – под Пушкина – что может быть киногеничнее!
Я сидел на диване, Лёха на стуле в центре комнаты и тряс ногой.
Молчали. После Михи Тормоза.
Мне уже стало казаться, что мы готовы заниматься чем угодно, лишь бы не делать курсовую.
- Я понял… - вдруг сказал Лёха, глядя своими чёрными глазами куницы в какую-то пушкинскую даль.
- Что?
- Это не старуха.
- Что не старуха?
- Это не старуха кувыркалась.
- А кто?... книжный червь? – пошутил я.
Но Лёха шутки не заметил:
- Вот ты - сам падал?
- Сам, а кто же? – не понял я.
- Сам кувыркнулся и сам упал… и я сам упал… а старуха не сама.
- Что значит – не сама?
Он молчал и тряс ногой:
- Черти…
- Что - черти?
- Черти её крутят. Черти скинули её с кресла.
*
Опять надо мотать плёнку вперёд:
когда много позже я смотрел его чёрную комедию «Жмурки»,
сцену в морге, (вторая сцена по фильму), где вбегают три братка-бандита в масках
и морговый санитар стреляет и убивает двух из них,
они подпрыгивают, задрав ноги, как черти-клоуны и грохаются спиной об пол –  
я тут же вспомнил тот вечер в общаге, как мы падали с дивана –
это был стиль Старухи-ведьмы из пушкинской «Пиковой Дамы».
Но когда мой четырнадцатилетний сын, с которым мы вместе смотрели, в конце фильма спросил:
- Пап, а где тут комедия? -
я ответить не сумел. 
*
И снова общага:
- Черти её крутят. Черти скинули Старуху с кресла.
Ну… что тут скажешь?
Когда не знаешь, что сказать, надо говорить медленно –
авось в процессе что-нибудь да и придёт в голову.
И начал я говорить, как Миха Тормоз:
- Мысль… конечно… интересная… и...
Но Лёха меня перебил:
- Помнишь жопу Босха у Паолы?..
*
… мотаем плёнку назад:
в том месяце начались лекции по истории искусств великолепной Паолы Дмитриевны Волковой. 
Это были даже не лекции, а целые спектакли: 
она не просто объясняла и толковала смысл картин великих художников, 
она оживляла их персонажей, рассказывала их истории, размышляла. 
Из этих спектаклей потом вырастет цикл её телепередач «Мост над бездной» на телеканале «Культура» и серия книг.
Она, как жрица, строила нам мост над бездной. Мост в землю обетованную. Мост  в небеса. 
Сама же - шла впереди по тонкой проволоке, нет, лезвию бритвы, голыми ступнями над самой что ни на есть настоящей бездной.
На одной из лекций был Босх. Она толковала его образы и показывала фрагменты картин.
Один из них: крупно – голая откляченная задница с дудочкой в заднем проходе.
( это не я придумал, это Босх нарисовал)
- Ро-н-ролл сдох, а я ещё нет, - шёпотом пропел на ухо сидевший рядом Лёха.
Было смешно, но я не понял:
- А причём тут рок-н-ролл? – имея в виду Гребенщикова.
- Прикинь – музыка из жопы!
*
И снова общага:
выпили. Не помню, за Босха, или нет, но выпили.
Но всё равно жопа Босха с «Пиковой Дамой» у меня не смонтировалась:
- Ну и причём тут Босх?
- А я догадался, зачем Пушкин заставил старуху пердеть и обгадиться.
- Эпатаж.
- И да, и не совсем. Старуха перепугалась: ночь, незнакомец с пистолетом – испугаешься тут - она и дунула! А Пушкин-то русский!
- А причём тут русский?
- А притом. Русский человек, с крестом, со страху взмаливается: Господи, помоги! А Старуха – пердит.
- Ты сам сказал - со страху. На то она и старуха.
- Нет. Нет никаких трёх карт! И Старуха, это не графиня. Это игры мертвецов с чертями! Или чертей с мертвецами. Они все там мертвецы: Старуха, мудак этот Герман, мечтал разбогатеть и черти тут же нашептали ему стать любовником столетней старухи и выведать тайну трёх карт, которой нет. Дура эта, Лизавета Ивановна, которой черти шепчут: хочешь замуж - снимай панталоны! И она зовёт совсем незнакомого человека в свою девичью спаленку. Черти в «Пиковой Даме» - невидимые персонажи, они под текстом, за словами. А Старуха и вовсе ведьма – черти её из кресла выкидывают, как куклу. А раз там черти, значит должно вонять, как в аду. Поэтому Пушкин так детально и описывает её раздевание, поэтому она и пускает газы. Пердёжь - это её молитва. Молитва прямой кишкой. Как у Босха. Музыка из задницы. Музыка ада. А потом она ещё и обгадилась. Ад уже воняет по полной! А эти братцы Чайковские сочинили певчую шнягу с канделябрами и балАми, - и он запел, подражая оперным певцам, -«Что наша жизнь? - игра!» - А правильно, по Пушкину: «Что наша жизнь? – пердёжь!». Это цинично, это мрачно, но это Пушкин! Наша жизнь - по большому счёту: бессмысленные, тупые поступки, да пустые слова, как старушачий fart. 
*
И я задумался: а ведь, действительно, в «Пиковой Даме» нет ни одного положительного персонажа
и вспомнил пушкинский портрет, не то Тропинина, не то Кипренского, с музой за левым плечом -
там ногти на правой руке Пушкина, точнее будет назвать ухоженными и полированными коготками:
- Так Пушкин-то – сам, выходит, чёрт?
Теперь задумался Лёха:
-  Черти о чертях не пишут... - 
и теперь пришёл его черёд говорить, как Миха Тормоз, 
- Пушкин… конечно, был не ангел… И циник... и блядун, и картёжник... и мрачный пессимист… Но у него был талант. У него был дар… И он талант свой не просрал – вон, сколько написал – до сих пор читают… А талант ни мертвецам, ни чертям не даётся... Талант даётся только достойному человеку… И положительный персонаж в «Пиковой Даме» есть - это автор. Сам Пушкин положительный персонаж! Вот в чём фишак Пушкина.
За это, конечно выпили.
*
И тут нас ждал ещё один сюрприз, о котором предупреждал Митта:
мёртвая Старуха, «перевернувшись» из вольтеровского кресла, лежит на полу, 
Герман с пистолетом поднимается наверх, в комнату к Лизавете Ивановне, 
потом спускается вниз, 
а Старуха уже… сидит в