Мне было восемь, когда папа, сияя как новенький самовар, сообщил:
— Доча, мы едем в Монголию.
— А далеко? — спросила я, наивно надеясь, что это где-то за соседним лесом.
— Ну… чуть дальше, — сказал он, и в его глазах сверкнула шутка, за которой пряталось обещание нового приключения.
Через месяц я уже стояла на прохладной улице Улан-Батора, в шапке, которая закрывала пол-лица, и с выражением «где тут кнопка выхода». Папа — военный, мама — героическая жена, закалённая переездами, а я — белокурая девочка, к волосам которой местные бабушки прикасались, считая счастливым талисманом.
Осень здесь была колкой и прозрачной. Ветер проверял всё на прочность, а воздух пах дымом из печных труб. Редкие и жёсткие листья кружились по асфальту. После череды пасмурных дней вдруг пришло тёплое и ясное утро. Солнце мягко подсвечивало дома и деревья, и даже сквозняк, казалось, устал шалить. Мама взяла меня за руку, и мы пошли в школу. Помню, что её пальцы были ласковыми, а шаги уверенными.
Школа стояла на пригорке, с жёлтой штукатуркой, которая на солнце казалась размазанным мёдом на стене. Окна были высокие, с белыми рамами. И в каждом отражалось небо: то голубое, то с лёгкими облачными разводами, как в акварели. Внутри пахло мелом, деревянным полом и чем-то аппетитным из столовой. Наша учительница, невысокая женщина с мягким лицом и строгим пучком, умела смотреть так, что в её взгляде одновременно читалось и «не балуй», и «я на твоей стороне».
Дети же, сбившись в стайку у школьных ворот, смотрели на меня с особым любопытством, в котором смешивались осторожность и улыбки, словно я была не новой одноклассницей, а редкой птицей, случайно севшей на их провод. Кто-то шептался, кто-то хихикал. А один мальчишка, делая вид, что просто проходит мимо, попытался незаметно дёрнуть меня за косичку, проверить, не перекрашена ли она, и правда ли всё это золото настоящее. Я обернулась так быстро, что он едва успел спрятать руки за спину, но на лице остался лукавый огонёк. Тот самый, заговорщицкий, из которого стало ясно: «Проверка пройдена». Позже я узнала, что его зовут Баяр.
Первое моё потрясение было в том, что в школе все говорили на языке, который звучал, как песня ветра в степи. А я правильно знала только два слова: сайн байна уу («здравствуйте») и аймшигтай («страшно»). Причём второе выучила случайно, когда тот самый мальчишка Баяр сунул мне под нос дохлую ящерицу. Слово я запомнила мгновенно, а вот доверие к Баяру пока не было.
После уроков я впервые попробовала буузы, большие, пухлые, как надутые щёки, похожие на манты. Откусила, а внутри кипяток с мясом, который мгновенно решил познакомиться с моим подбородком. Да ещё много чёрного перца. Мама сказала: «Привыкай, это культура». Я подумала: «Культура, наверное, когда делаешь вид, что вкусно». Но, как это часто бывает, сначала осторожность, потом любовь. Через пару недель я уже сама просила добавки и умела есть буузы так, чтобы сок не убегал. Потом пришла очередь хуушуур — жареных лепёшек с мясом, хрустящих по краям и мягких внутри. А ещё был цуйван — лапша с овощами и мясом, которую мы ели всей семьёй, споря, кому достанется последний кусочек сочной моркови. И, конечно, сладости. Фруктовые карамельки и маленькие брусочки сушёного творога — ааруул. Мне стало ясно, что монгольская кухня — это уют, который остаётся с тобой, даже когда за окном минус тридцать.
Надо было учить язык. Я решила действовать стратегически: по одному слову в день и через год буду почти местная. Однако через неделю мой словарный запас оставался скромным. Баяр быстро понял, что я — ходячий словарь на трёх страницах, и взялся за моё «образование». Он подбегал на переменах, размахивая руками, как дирижёр, и показывал: «Это ном (книга)», «Это морь (лошадь)». Я повторяла, иногда путая, и однажды заявила, что «иду кататься на книге». Он смеялся так, что чуть не упал со стула, а потом терпеливо объяснил разницу между «книга» и «лошадь» ещё раз. Мы начали играть в «обмен слов»: он учил меня монгольским, а я его русским. В итоге за один такой урок он мог сказать «мир» и «блины», а я «верблюд» и «дружба».
— Ты… мой друг, — сказал он, чуть запнувшись, но с гордостью.
— А ты… смешной, — ответила я, подбирая слово, которое знала точно.
— Смешной — это хорошо? — уточнил он, наклонив голову.
— Очень, — кивнула я. — Это значит, с тобой весело.
Позже появились подружки. Худенькая и быстрая как ветер Саруул. Серьёзная и чуть старше нас Намуун. Тихая, но с глазами-искорками Энхжаргал, которую все звали просто Энхи. Сначала они смотрели на меня, как на мультяшного персонажа. Шушукались, переглядывались и, кажется, ждали, что я вот-вот начну разговаривать с птицами или летать по двору. А однажды Саруул протянула руку и осторожно коснулась моей косички.
— Яг ноос шиг зоолон… — сказала она, и девочки хором закивали.
— Что это значит? — спросила я.
— Как шерсть ягнёнка… мягко. — Намуун улыбнулась.
Энхи, чуть смутившись, добавила:
— Почему твои волосы такие нежные?
— Наверное, — я пожала плечами, — потому что я их не слушаюсь. Они сами по себе.
— Тогда они как ты, — залилась смехом Саруул.
Вскоре лёд окончательно растаял. Всё решило великое изобретение человечества — резинка для прыжков. Стоило мне один раз попасть в ритм, и мы уже прыгали так, будто вместе тренируемся к Олимпиаде по синхронным взлётам. А потом начался обмен конфетами. Это дипломатия высшего уровня. Я приносила шоколадные батончики из дома, а они свои загадочные сладости с обёртками, на которых были изображены то верблюды, то какие-то улыбающиеся лягушки в очках. Мы пробовали, морщились, смеялись и спорили, у кого вкуснее. У нас появились секретные правила: кто выигрывает в «резинку», тот первый выбирает, какую конфету открыть.
Постепенно я узнала, кто с кем дружит, какие шутки у кого в ходу и почувствовала себя не гостьей, а участницей истории, которая продолжается на моих глазах. На уроках рисования мои лошади почему-то получались похожими на собак в длинных пальто, но учительница говорила, что это «интересный авторский стиль». На физкультуре я бегала медленнее всех, зато умела падать эффектно. С размахом, как в кино, и это, к моему удивлению, одноклассники встречали аплодисментами. Дети привыкли ко мне быстро. Я могла вставить несколько монгольских слов, и даже если они были не совсем к месту, ребята по-доброму улыбались, переводя всё в шутку. На переменах мы устраивали соревнования, кто выше подпрыгнет, и я гордо занимала второе место… с конца. Но главное, что я перестала быть «той странной девочкой» и стала «нашей странной девочкой».
Однажды, сидя на тёплом крыльце школы, мы жевали карамельки, мечтали о лете и делились секретами.
— Я поеду к бабушке в аймак, — сказала Энхи, глядя куда-то в даль. — Там река, а по утрам туман. И я буду искать в степи таинственный цветок, который исполняет самое заветное желание, если прошептать ему своё имя.
— А я буду пасти коз и научу их слушаться свистка, — важно объявил Баяр. — Ещё мечтаю построить дом на дереве.
Намуун вздохнула:
— Я хочу поехать в центр Улан-Батора, там книжный магазин целых два этажа, — сказала она, глядя на свои ботинки, и тихо добавила: — И ещё… у меня скоро будет братик. Мама сказала, что он появится в конце августа.
Мы с девочками переглянулись, и у всех на лицах расплылись улыбки.
— Тогда осенью мы будем встречаться не только в школе, — предложила Саруул. — Будем приходить к тебе в гости и знакомиться.
— А я… — я замялась, — просто хочу, чтобы мы снова встретились осенью.
Энхи чуть кивнула:
— Да, будем скучать друг по другу.
— Но осенью, — добавил Баяр, — устроим чемпионат по классикам, и я выиграю.
— Мечтай, — хором откликнулись мы с Намуун.
И все засмеялись, пряча в смехе лёгкую грусть.
Самое смешное случилось перед самыми каникулами. Мы с ребятами играли во дворе, и я, желая блеснуть знанием языка, крикнула по-монгольски: «Смотрите, какая красивая гора!» Но перепутала одно слово. В итоге получилось: «Смотрите, какая вкусная гора!» Все замерли на секунду, а потом разом расхохотались так, что даже дворник присел на скамейку, вытирая слёзы от умиления. Баяр предложил, что, может, это гора из мороженого, и смех пошёл по второму кругу. Тогда мы уже не могли остановиться. Кто-то добавил, что склоны у неё шоколадные, и если лизнуть камень, он окажется карамельным. Саруул и Энхи спорили, из какого варенья течёт река внизу: вишнёвого или абрикосового, а я предложила, что весной она переливается клубничным, а осенью сливовым. Мы решили, что на вершине живёт волшебница-повариха, которая варит облака из взбитых сливок и иногда спускает их вниз, чтобы угостить усталых путников. В тот день мы так и не вернулись к игре, мы сидели на бордюре, болтая ногами, и строили маршрут восхождения на «вкусную гору». И, кажется, именно тогда я поняла, что детская дружба — это когда одно случайное слово может превратиться в целый мир, в котором есть место для всех.
К концу учебного года я уверенно чувствовала себя в классе. В дневнике красовались хорошие оценки, а на последней линейке мне вручили грамоту «за активное участие в жизни школы». В толпе других родителей я увидела маму и папу, чьи глаза светились радостью и гордостью, словно в этот момент я держала в руках не грамоту, а наше общее светлое будущее. Я посмотрела на учительницу, строгую и добрую одновременно, чувствуя, что привязалась к ней так же, как и к ребятам, с которыми недавно мы говорили на разных языках, а теперь умели смеяться одинаково. Меня покорил запах степи, в котором растворены голоса прошлых кочевников и засохших трав. Воздух обволакивал так, что хотелось дышать медленнее, чтобы не расплескать это прекрасное чувство. Я влюбилась в утренние крики ворон, такие резкие, но почему-то родные.
Сейчас, вспоминая, я понимаю: Монголия научила меня смеяться над собой, понимать без слов и ценить то, что сначала кажется «аймшигтай». Может быть, именно там, в краю ветров, верблюдов и степных песен, я впервые почувствовала: мир велик, полон чудес и удивительно добр, если подойти к нему с теплом и доверием.
