Познакомилась я с Виталием в соцсетях через общих знакомых, которые, кстати, сразу предупредили: «Он замкнутый. Говорит мало, думает много. И, кажется, предпочитает общаться только через графики ЭКГ». Но Виталий сразу мне понравился. Симпатичный. Врач. На фото: в белом халате, с фонендоскопом и выражением лица, как будто только что спас пациента, выиграл шахматную партию и одновременно понял смысл жизни. Я лайкнула. Он лайкнул в ответ. Я подумала: «Ну всё. Совместная медицинская страховка, дети с хорошим иммунитетом и семейные завтраки с анализом крови».
После лайка он написал первым. Это уже было неожиданно, обычно такие мужчины ждут, пока их лайк превратится в поклонение.
Виталий: Привет. Фотографии хорошие. Чем занимаешься?
Я: Привет! Спасибо большое. Я учительница начальных классов. Учу малышей не бояться школы, они такие искренние и забавные. А ты врач?
Виталий: Да. Кардиохирург. Мало свободного времени. Много ответственности.
Я: Звучит серьёзно. Наверное, ты часто видишь, как важна забота. Я восхищаюсь тем, что ты делаешь.
Виталий: Ну, кто-то должен.
Я чуть не захлопнула ноутбук. Но потом решила: нет, это вызов. Он, конечно, ледяная глыба с медицинским дипломом, а я ведь солнечный лучик с доступом к статьям по психологии. И если я могу научить семилетнего Пашу, что нельзя есть клей, то смогу научить Виталия, что эмоции — это не вирус. Так началась наша переписка. Он отвечал коротко, будто клавиатура у него взимала налог за каждую букву. Я же с теплом и позитивом.
Я: Сегодня мои ученики устроили спектакль. Один мальчик играл дерево и всё время шептал: «Я расту». Это было так мило, он буквально вжился в роль. Казалось, что у него фотосинтез начался.
Виталий: Дети склонны к шалостям.
Я: Да, но в этом их прелесть. Они познают мир. А ты когда-нибудь играл в детских спектаклях?
Виталий: Нет. Я был занят учёбой.
Я: Понимаю. Но если что, я могу научить тебя быть деревом. Главное: стоять уверенно, не бояться ветра и не комментировать чужие шалости.
Он замолчал. Я уже решила, что перегрузила его эмоциональной метафорой и он ушёл на внутреннюю перезагрузку. Но через пару минут пришёл ответ.
Виталий: Ты странная. Но не раздражаешь.
Это, видимо, по его шкале комплиментов, уровень «почти тепло». Я мысленно зафиксировала: эмоциональный пульс 40 ударов в минуту, но уже с признаками жизни. Возможно, если так пойдёт дальше, он даже скажет «интересная», и тогда я официально запишу это как романтический прорыв.
Наше первое свидание напоминало встречу двух существ с разных планет или, точнее, представителей разных биологических видов, случайно оказавшихся в одном кафе. Я пришла в платье с цветочками: романтичное, кружевное, созданное для прогулки по саду с поэтом, склонным к меланхолии. Он — в медицинском халате. Белом. С лицом, будто вместо свидания у него консилиум по особо сложному случаю.
— Ты в халате? — сдержанно удивилась я, стараясь не выдать шок.
— Только что принимал пациентов. Не успел переодеться.
— А я только что из класса, где дети лепили динозавров из пластилина. Но я переоделась. Потому что уважаю эстетику.
Он пожал плечами. Я мысленно отметила: эстетика не его орган, и, скорее всего, врождённая атрофия. Мы сели. Я заказала чай с мелиссой и шоколадное пирожное. Он — чёрный кофе. Без сахара. Без молока. Без надежды.
— Какой прекрасный день, — сказала я, чтобы заполнить затянувшееся молчание. — У меня с утра хорошее настроение.
— Я не люблю говорить о чувствах. Это всё иррационально.
— А я не люблю говорить о погоде, но всё равно делаю это, чтобы не выглядеть психопатом.
Виталий усмехнулся. Я мысленно зафиксировала: реакция есть, пациент жив. А он начал говорить о себе. О медицине. О том, как сложно быть врачом. Казалось, что я пришла на собеседование в ординатуру, а не на свидание. Я придвинула ему пирожное, жест доброй воли и попытка эмоционального обмена.
— Любовь — это дофамин, окситоцин и иллюзии, — внезапно заявил он, глядя на пирожное, но не прикасаясь к нему.
— А влюблённость?
— Влюблённость — просто гормональный сбой.
— Ага. А ещё это когда ты не хочешь задушить человека, даже если он пришёл на свидание в халате.
Виталий снова усмехнулся. Я начала подозревать, что чувства у него всё-таки есть. Мы начали встречаться. Он был красив, умён и холоден, как медицинский холодильник, в котором хранят вакцину. Я, конечно, не психолог, но у меня были чувства, терпение и вкладки на статьи с заголовками вроде: «Как растопить сердце эмоционального айсберга, не нарушив санитарные нормы».
Статья №1: «Зеркальте его поведение».
Я училась говорить коротко и сухо, как Виталий. Лаконичность в общении была моим новым стилем. Почти безмятежность, только с сарказмом.
— Как прошёл день? — спрашивала я его.
— Нормально.
— Что ел?
— Еду.
— Ты вообще человек или просто медицинский бот, запрограммированный на краткие ответы и высокий уровень кортизола?
Он рассмеялся. Я мысленно отметила, что юмор — ключ к сердцу или хотя бы к его надпочечникам, если сердце пока на техническом обслуживании. И я пошла дальше. Начала зеркалить не только его слова, но и движения. Он сидел, положив ногу на ногу — я тоже. Он склонил голову чуть влево — я повторила. Он прищурился, оценивая мою реакцию — я прищурилась в ответ, проверяя его на наличие симптомов.
— Ты издеваешься? — спросил он.
— Нет, я просто синхронизируюсь. Это называется эмпатическое отражение. Или танец двух невротиков.
Улыбка Виталия была сдержанная. Я повторяла её с точностью до миллиметра. Он заметил.
— Ты копируешь меня.
— Я учусь быть тобой. Вдруг это поможет мне понять, как не чувствовать ничего и при этом выглядеть умным.
Мы гуляли по парку. Он шёл ровно, с прямой спиной, неся на плечах ответственность за весь отдел кардиохирургии. Я шла рядом, повторяя его шаги, жесты и даже слегка напряжённое дыхание. Он остановился — я остановилась. Он посмотрел на меня — я посмотрела на него. Он приподнял бровь — я приподняла свою. Мы пошли дальше.
В кино Виталий сидел, скрестив руки, защищаясь от эмоций на экране. Я тоже скрестила руки. Он повернулся ко мне — я повернулась к нему. Он вздохнул — я вздохнула. Он усмехнулся — я усмехнулась. Мы были два зеркала, отражающие друг друга до абсурда.
— Ты смешная.
— А ты важный. Вместе мы — интересный дуэт.
Статья №2: «Будьте яркой, эмоциональной, чтобы он почувствовал разницу».
Я рассказывала истории из школы. С выражением, жестами, интонацией.
— Сегодня один мой ученик съел пластилин. Сказал, что это «вкус детства».
— Это токсично.
— А ты токсичен эмоционально, но я же не бросаю тебя.
Он усмехнулся, словно я призналась ему в любви. Самодовольная пауза. Взгляд, полный одобрения себе. А я подумала, что он — медицинский феномен: сам себе диагноз, сам себе лечение, сам себе аплодисменты. Но ничего. Я продолжала блистать. Постепенно Виталий заинтересовался моей работой. Спрашивал, как прошёл день. Даже запомнил имена моих учеников. Я почувствовала: лёд начал трескаться. Не таять, нет, таяние предполагает тепло, а это было скорее как микроскопическое землетрясение в Антарктиде. Словно где-то внутри него кто-то начал стучать: «Эй, ты там, в операционной, у тебя чувства проснулись». Он, конечно, не признался. Но я заметила, что в его взгляде появилось что-то новое и ласковое.
Однажды он пригласил меня к себе. Голос был нейтральный. Показалось, что он зовёт не на свидание, а на осмотр.
— Можешь зайти. У меня есть кофе. И диван.
— Это звучит как начало медицинского допроса.
Его квартира была стерильно чистой. Белые стены. Кожаный чёрный диван. Всё блестело. Воздух благоухал антисептиком и одиночеством. Я прошлась по комнате, осторожно, как по выставке минимализма, где любое движение могло нарушить экспозицию.
— Ты живёшь в лаборатории? — спросила я, останавливаясь у идеально ровно стоящих книг, все по медицине, все в алфавитном порядке.
— Я просто люблю порядок.
— А я люблю уют и свечи, — сказала я, ставя свою блестящую сумку на пол, как акт гражданского неповиновения, — и иногда даже с ароматом ванили.
Он посмотрел на сумку, как на потенциальную угрозу эпидемиологической безопасности. Я улыбнулась. Контакт с выстроенной реальностью установлен. Начинаем терапию. Я принесла ему подарок. Яркие подушки, одна с котом в очках, другая с надписью «Обнимай, пока не растаял». И статуэтку — керамическую ламу в розовом облаке текстиля. Он смотрел на неё, как на инородное тело в организме.
— Это… зачем?
— Чтобы твой диван не чувствовал себя как в морге.
— Я не уверен, что это сочетается с моим интерьером.
— А я не уверена, что ты сочетаешься с моей жизнью, но мы же пытаемся.
Он замолчал. Я подошла ближе, поправила воротник его рубашки, который уже начал конфликтовать с его внутренним регламентом по визуальному порядку. Он стоял рядом, напряжённый, словно я собиралась провести операцию без наркоза.
— Ты нервничаешь? — спросила я, нежно касаясь его руки.
— Нет. Просто… непривычно.
— Зато ведь приятно, — отозвалась я, почти шёпотом.
Виталий смотрел на меня, пытаясь просканировать на наличие противопоказаний и побочных эффектов. Вдруг его рука легла на мою талию. И я обняла его. Улыбнулась, чуть наклонилась, и он, наконец, поцеловал меня. Неловко. Осторожно. Впервые пробуя десерт, в котором не уверен, но всё равно хочет ещё. Но мы отстранились. Он слегка покраснел. Я нет. Я была занята тем, чтобы не засмеяться от счастья.
Он ухаживал осторожно, будто делая перевязку чувств. Дарил цветы. Спрашивал, не холодно ли мне. Открывал дверь. Не потому что джентльмен, а потому что так быстрее. Но я видела, что он старается. По-своему. Сдержанно. Самовлюблённо. Он ухаживал не за мной, а за своим образом «мужчины, который всё контролирует». Я, в свою очередь, была откровенной с ним. Смеялась громко. Рассказывала о своих страхах, мечтах и том, как однажды перепутала крем для обуви с кремом для рук. Он слушал. Не перебивал. Иногда улыбался. Его ямочки на щеках были моей наградой за эмоциональную эксгумацию.
— Ты слишком открытая.
— А ты слишком закрытый. Вместе мы, как сейф без кода.
Статья №3: «Провоцируйте лёгкую ревность».
Ревность так ревность. Как-то мимоходом я сказала Виталию:
— У нас в школе новый физрук. Молодой, спортивный. Пахнет рекламой дезодоранта.
— А ты часто с ним разговариваешь?
— Только, когда он не занят тем, чтобы быть идеальным в спортзале.
Он замолчал. На три минуты. Я засекла: ровно 180 секунд внутренней борьбы между его рациональностью и эго. Виталий, конечно, сначала не ревновал. Просто анализировал, сравнивал и оценивал риски. Но после того разговора, он начал чаще писать. Не просто «привет», а «как ты?», «где ты?» и «с кем ты?». Даже прислал смайлик с сердцем. Захотелось распечатать смайлик и повесить на холодильник, как напоминание, что «айсберг начал таять» и я справлюсь. Я думала: вот оно — не любовь, пока нет, но теперь есть не только он. Уже мы. Он встречал меня после работы, хотя говорил, что «просто оказался рядом». Провожая меня до дома, он убеждал, что это «так совпало». На праздник он принёс букет и коробку конфет с запиской: «Для самой странной». Я расплакалась. Он испугался. Я сказала, что
