Оппозиционер поневоле... 3, 4 часть.

она заливалась звонким смехом, от которого у меня сводило скулы. Когда он «случайно» касался её руки, помогая снять бычка с крючка. Я стоял рядом, чувствуя себя лишним, глупым, неуклюжим. И я решил, что с меня хватит. Я вызову его на дуэль. Зойка словно почувствовала это и прошептала мне на ухо: «Давай завтра без Витьки?»

Однажды мы засиделись на косе до позднего вечера. Вода стала тёплой, как парное молоко, и тёмно-синей. Витёк ушёл раньше, сославшись на дела. Мы с Зойкой остались одни и слушали, как волны лениво плещутся о берег.

Мы сидели молча, глядя вдаль, а луна прокладывала серебряную дорожку по воде прямо к нашим ногам.

— Знаешь, — тихо сказала она, не глядя на меня. — Мне нравится, как пахнет этот вечер. Водорослями и… свободой.

Я смотрел на Зойку, и мне вдруг дико захотелось сказать ей что-то важное. Например, что море кажется другим, когда смотришь на него вместе с ней. Что я, кажется, наконец понял, чего она тогда ждала у школы.

Вместо этого я пробормотал: надо будет снова пойти бычков ловить, но без Витьки. Она повернулась ко мне. — Конечно, пойдём, — улыбнулась она. — Только чтобы ты мне не напоминал о своём рекордном улове. Зазнайка.

И она толкнула меня плечом. Я толкнул её в ответ. Мы сидели так, плечом к плечу, глядя на заходящее солнце. Я проводил Зою до дома, и мы договорились завтра сходить в кафе «Сказка» и поесть мороженого.

Наступил следующий день. Лето подходило к концу. Я сидел в кафе «Сказка» у окна и крутил в пальцах бумажную салфетку. Сейчас она придёт, и я наконец всё ей расскажу. О том, как она изменила моё лето, о том, что без неё даже твист звучит по-другому. Я найду правильные слова.

Дверь звякнула. Она вошла — Зойка-конопушка, веснушки яркие, как горсть ржи. Но что-то было не так. Обычно она влетала вихрем, а тут шла медленно, глядя в пол. В руках — большая сумка.

— Привет, — тихо сказала она и села напротив.

— Ты чего такая? — спросил я, чувствуя, как внутри всё сжимается.

Она подняла глаза. Они были красными, как будто она плакала.

— Мы уезжаем, — выпалила она. — Всей семьёй. Надолго, навсегда.

Слова повисли в воздухе. Я смотрел на неё и не понимал. Как это — навсегда?

— Куда? — голос сел.

— Далеко. Очень далеко. Папе предложили... неважно. Послезавтра.

Послезавтра. Через два дня. Через два дня всё закончится? 

Мы сидели молча. В кафе гудели голоса, звенели ложки, кто-то смеялся.

— Проводи меня? — вдруг попросила она. 

Мы вышли из кафе. Мороженое так и осталось нетронутым. Я взял её сумку — она оказалась неожиданно тяжёлой.

— Что там? — спросил я машинально.

— Книги. Хотела отнести в библиотеку, но... — она не договорила.
— Давай я отнесу.

Мы шли медленно, словно растягивая время. Мимо проносились велосипедисты, бегали дети, но для нас мир остановился.

— Помнишь, как мы танцевали твист? — вдруг спросила она.

— Конечно.

— И как ты тогда, на приёме в пионеры... — она улыбнулась сквозь слёзы. — Это было так смело.

— Да перестань.

— Нет. Смело. Ты всегда такой.

Мы слишком быстро дошли до её подъезда.

— Приходи завтра утром, — сказала она. — В десять. Я... мне нужно кое-что тебе отдать. И рассказать. Хорошо?

Я кивнул. Слова застряли у меня в горле.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — За всё. За это лето. За то, что ты... это ты...

Она быстро развернулась и убежала в подъезд. А я остался стоять, глядя на закрывшуюся дверь.

Утром я примчался к её дому с букетиком цветов, который нарвал у соседки. Поднялся на третий этаж, позвонил. Тишина. Позвонил ещё раз. Снова тишина.

На двери — записка, приклеенная скотчем: «Письмо у соседки из 12-й квартиры».

Я позвонил соседке. Вышла пожилая женщина и с жалостью посмотрела на меня.

— Ты, наверное, тот самый мальчик? Зойка просила передать.

Конверт никак не открывался, я разорвал его и вытащил листок.

«Прости. Я уехала навсегда. Не ищи меня. Мы уезжаем в Австралию, там у мамы родная сестра живёт. После войны оказалась там».

Всё. Больше ни слова.

Я стоял на лестничной площадке с  цветами и смотрел на записку. Кончилось лето...