Феодосия рождает маринистов.
Этот жанр в Крыму особенно отлажен.
Здесь, наверное, намоленные пляжи,
Или дело тут, как принято, не чисто.
Были двое, что старались на пределе
Делать вклады в романтическую сферу:
Алекса'ндр, что Гриневский, для примера,
И, конечно, Айвазовский, в самом деле.
Это "не для протокола", но потешно,
То, что Грин конец фамилии оттяпал,
Айвазян же прирастил, не будь растяпой -
Это мелкие неважности, конечно!
Но сегодня мы не будем трогать Грина,
Всё внимание моё на живописца!
Лишь подумаю, за что бы зацепиться,
Познавательно чтоб было и не длинно.
Жизнь творца была насыщена приятным,
Злые горести смели кто посмелее.
Он же ангелов послушал - не велели,
И, по-видимому прав был, вероятно!
Редко гениям при жизни всё приходит -
Не заложено такое в божью смету.
Им обычно полагается посмертно
Узнавать, что кто-то был на что-то годен.
Коль признание явилось раньше срока,
Значит, кто-то там решил в Небесном штабе,
Что избранник сей не столь уж и масштабен,
И потом во всём уже не будет прока.
Только правила ничто без исключений -
И великим иногда перепадает
Не попсовая раскрученность худая,
А Признание, вошедшее из тени.
Айвазовский был решительно успешен
Вхож в монаршие и папские палаты.
Видно, ангел был особенно крылатым,
Тот, что шефство взял над малым этим пешим.
Биографию исследовать не стану.
Разбирать "Девятый вал"? - Да сколько можно?!
Я куплю в буфете девушке пирожных -
Вот она сказать умеет про титанов!
Пирожные - это, несомненно, хорошо. Но попробуем сегодня обойтись без них. Тем более, что в детстве Айвазовскому пирожные доставались крайне редко.
Зато природа не обделила его талантами. Ованес Гайвазовский, родившийся в семье разорившегося купца Константина Гайвазовского, обладал музыкальным слухом и к удивлению родных самостоятельно выучился играть на скрипке. Море, которое шумело в его родной Феодосии, притягивало своей красотой. Мальчик часами мог сидеть и любоваться на волны и на корабли, которые издалека были маленькими точками, но когда подходили ближе, казались ему исполинскими.
На самом деле, становлению себя как художника, Ованес был обязан случаю. Недалеко от дома, где он жил, находилось вахтенное место солдат-караульных. И вот как-то раз, взяв в руки мел, мальчик стал рисовать солдата прямо на двери калитки. Потом, сообразив, что щербатое дерево с торчащими из него ржавыми гвоздями, не очень подходит для изображения на нём чего либо, сбегал домой и, прихватив лист бумаги и карандаш, уселся на траву и, подложив под лист старую энциклопедическую книгу с твёрдым переплётом, нарисовал солдата при полной амуниции.
— Где ты так рисовать хорошо научился? — услышал он над головой и вздрогнул от громкого голоса того, кто задал этот вопрос.
— Я… — растерялся Ованес, увидев перед собой незнакомого усатого человека — да я и не учился нигде. Само как-то получается.
— Не учился? — изумился незнакомец. — А ну-ка, дай сюда!
Взяв рисунок, мужчина долго рассматривал его, то и дело сравнивая изображение с караульным. «Да ты талант! - под конец воскликнул он. – Как ведь изобразил! Даже лычки, даже петли для пуговиц, хоть отсюда их и не особенно видно, даже погоны. Ай, молодца! Ай, молодца!»
Он долго глядел на рисунок и его восхищениям, казалось, не будет ни конца, ни края.
— Дядя, — осмелел Ованес, — а возьмите этот рисунок себе, раз он вам так нравится. А я себе другой нарисую.
Городской глава Феодосии Казначеев (а это был он) вторично удивился, но теперь уже великодушию маленького художника.
— А что же ты, — вдруг спохватился он, - карандашом рисуешь? Иль красками не умеешь?
— Денег нет на краски, — вздохнул Ованес. — Карандаши только простые неочиненные есть. Да я и на скрипке сам играть научился, со мной никто не занимался. Я слушал-слушал, как скрипка от прикосновения смычка поёт – да и научился потихоньку. Хотите, пойдёмте, я вам поиграю. Мама говорит, что я способный.
— На скрипке выучился? Сам? — широко раскрыл глаза Казначеев, мечтой которого было научиться играть хоть на каком-нибудь инструменте, но, как назло, ему «медведь на ухо наступил». Сколько ни бились с ним учителя – ничего не выходило. С сыновьями, которые народились у него после женитьбы, дело обстояло так же. Вроде бы хорошие дети, но одолеть нотную грамоту не давало одно: отсутствие музыкального слуха. А тут перед ним стоит обычный паренёк, у которого есть и слух, и талант художника – и всё это ему дано от природы – но нет денег даже на то, чтобы купить даже цветные карандаши!
"Экая несправедливость!" — подумал Казначеев, снова рассматривая то рисунок, то солдата невдалеке.
— Тебе, значит, и слух, и художеские способности даны, да денег нет всё это развивать… Надо это дело исправить. Непременно надо!
Через неделю к дому торговца Гайвазовского подкатила упряжь.
— Эй, хозяин! — закричали с улицы. — Принимай подарки от городского головы!
Подарки состояли из целого ящика акварельных красок и стопы белой бумаги лучшего качества, на которой рисуют в художественных училищах. Ошалевшему от радости Ованесу было предложено учиться с детьми главы города у архитектора Коха. Определив, что этому ребёнку действительно дан божественный талант, Кох посоветовал Казначееву помочь юному дарованию поступить в Симферопольское училище, где особое внимание уделялось копированию с гравюр и рисованию с натуры.
— Поверьте, Александр Иванович, — позднее говорил архитектор, — я больше двадцати лет держу карандаш в руках, но такое вижу впервые. Этому мальчику что ни дай, он нарисует с детализированной точностью. Вы мне тут солдата показали при форме да при сабле – это что! Я как-то раз увидел его рисунки, на которых он изобразил корабли. Вот где чудо – так чудо! И заметьте, нигде ведь он не учился, ни одной из мореходных наук не проходил, но глаз настолько намётан, что корабли на его рисунках хоть сверяй с настоящими – всё изображено до мелочей. Будто фотографию в руках держишь, вот ведь как схватывает!
Да что я говорю! Фотография-то чёрно-белая, а он, Гайвазовский, в цветном исполнении выполнит так, что не отличишь. Намедни мой племянник, тот, что на флоте служит, приезжал. Так он только сидел да удивлялся точности изображаемых кораблей. Этого парня, говорит, надо выучить на того, кто корабли конструирует. Но не надо ему никакому конструированию учиться. Ему художественным ремеслом надо заниматься. Дар у него есть, подточить бы его немного. Послушайте меня, Александр Иванович, а? Дело ведь говорю.
И Казначеев послушал.
***
— Запомните, — говорил Айвазовский студентам, — это ещё в древние времена было примечено, что движение морских волн – это ничто иное, как ритмичная последовательность, при которой через определенные промежутки времени волны накатывают одна на другую. Но при этом последующая волна непременно будет больше предыдущей.
И ещё никогда нельзя изображать один только корабль после бури. Хотя бы одного спасшегося человека, но написать надо.
— Это зачем же? — спрашивали удивленные молодые люди.
— А затем, — объяснял Иван Константинович, - что жизнь – она везде должна быть. И надежда тоже. Если писать кораблекрушение да при этом одни обломки изобразить, в свою жизнь тоже беду накликаете. Пусть хоть один живой человек, но на холсте присутствовать должен. Поймите меня правильно!
Студенты, переглядываясь, незаметно улыбались друг другу. Они были ещё в том возрасте, когда не думается ни о смерти, ни о беде, которая может внезапно постигнуть кого-то из них якобы от неправильно выстроенного сюжета.
Преподавателем они восхищались – это правда. Понимали, что ни у кого другого нет такого. А он, глядя на молодёжь, сам молодел душой. Давно остались позади душевные раны, нанесённые первой женой, в которую словно нечистая сила вселялась, когда она обвиняла его в несуществующих грехах. Девочек, своих пташек любимых, он никогда не бросал, хоть и считался человеком разведенным. Об одном жалел постоянно: что ни одной из его дочурок не передался талант в рисовании. Да и трудно жить одному, ой, трудно! Седьмой десяток разменял, а он уже забыл, что такое женские руки, которые доверчиво обовьются вокруг шеи, что такое губы, которые поцелуют так, что голова закружится от счастья.
Преподавал он основы живописи, говорил о колористическом строе, о яркости красок, о правильном их смешивании и радовался, что подрастает у него замечательная смена. Один Лев Лагорио, который рисовал корабли с десяти лет, чего стоил! И ещё двое были – он их так про себя и называл – «два самородка» - Константин Богаевский и Адольф Фесслер.
Ну, что же, семейная жизнь не сложилась – зато ученики после него останутся! Ивана Константиновича даже это радовало, и он старался вложить в талантливых своих последователей всё, что мог, преподавая всё то, чем обладал, и постоянно таская их на выставки и вернисажи.
Он ещё не знал, что судьба будет к нему милостива в конце жизни. Что женится он второй раз, и брак будет более, чем удачным. Вторая жена, хоть и будет на сорок лет моложе, подарит то, чего ему так не хватало: душевного тепла, уюта, самых простых вещей, без которых человек, наверное, жить не может.
А ещё оставит он после себя наследство: более шести тысяч работ, в основном, на морскую тему. Бог наградил его не только талантом, но и упорством, и трудолюбием. Дольше двух недель он не писал ни одну картину. Был и маленький секрет, который знали только самые близкие люди – он всегда начинал писать картины с центра. Потом, незаметно ширясь, они постепенно заполняли холст.
Он всю жизнь работал над произведениями, в которых воспевались мощь и величие, в которых отражалась сила морской стихи. Он умел видеть красоту близкого ему с детства моря при любой погоде. В любых её проявлениях. Наверное, в этом и состоит изобразительная ясность и художественная правда Айвазовского.
Алла Волонтырёва, которой очень полюбились именно зимние сюжеты Айвазовского, написала вот такие строки:
Мороз захватил в плен седую окрестность,
Глухарь у дороги на бровку присел,
И падали с веток снежинки отвесно,
Таков их морозный, январский удел.
Скрипели полозья по снежному тракту,
Ямщик тройкой правил, нос пряча в тулуп,
Звенел колокольчик без ритма и такта,
И шёпот срывался с обветренных губ.
То барин под пологом тёплым, овчинным,
Спешил к разлюбезной зазнобе своей,
Любовь той поездки большая причина,
Причина, что стала мороза сильней.
А мимо деревья, как будто из сказки,
Искрились заснеженной кроной своей,
Ну где ж вы любимые губки и глазки,
"Ямщик, поспешай, подгоняй лошадей!"
P.S. Конечно, мы привыкли к тому, что когда слышим фамилию Айвазовского, перед нами неизменно возникают виды моря. Да и кто будет спорить? Айвазовского считают именно маринистом. А ведь у него есть работы с другими сюжетами.
Не каждый, увидев его зимние зарисовки, догадается, что они принадлежат именно кисти Айвазовского. Далеко не все об этом
Магдочка, спасибо тебе и твоим единомышленникам.
