Человечность превыше всего.

Наверняка каждому из нас доводилось сидеть как на иголках, ощущая приближение чего-то страшного и неотвратимого, как например: удаление зуба или ФГДС. В армии мне единожды пришлось испытать подобное состояние, когда я увидел, что заступаю дневальным вместе с ефрейтором Антиповым, старослужащим, который ненавидел новоприбывших так же, как Гитлер евреев. Словно по привычке он называл ребят, приехавших из учебных воинских частей, слонами[1], подчёркивая таким образом своё мнимое превосходство. Также он, сменяя после развода других дневальных, среди которых были вышеупомянутые «слоны», придирался к каждой мелочи, дабы ещё больше вымотать своих жертв. Например, когда мы с Сашей Ковтуненко сдавали наряд, ему показалось, что пол в туалете недостаточно чистый. Отказавшись принимать у нас наряд, он вызвал у моего товарища бессильную злобу, которая вылилась в крик, привлёкший внимание старшего лейтенанта Зубалиева. Офицев, разделяя негодование Александра, попросил его ещё немного потерпеть привередливого старослужащего. В итоге нам ничего другого не оставалось, кроме как устранять замеченные недостатки в самом унизительном месте, куда, по обыкновению, отправляют провинившихся солдат. Признаться, когда я протирал ёршиком унитаз, мне подобно Гарри Поттеру хотелось бы телепортироваться за тридевять земель от воинской части в целом и от этого Антипова в частности. С горечью осознавая, что в нашей жизни таких чудес не бывает, я, стиснув зубы, продолжил наводить порядок в туалете, лелея надежду на то, что после долгожданного ухода этого господина всё более или менее утрясётся. Жаль, что я тогда не догадывался, что мне было уготовано судьбой заступить с ним в наряд по дивизиону, примерив таким образом на себе роль комедианта, скрывающего за весёлой маской глубокое чувство неудовлетворённости. Причём неудовлетворённость эта вызвана тем, что я вынужден против воли исполнять чуждые моей психике приказы деспотичного ефрейтора, заведомо унижаясь перед ним и, конечно же, перед самим собой. Несмотря на то, что я понимал, что картина предстоящего дежурства будет такой же чёрной, как известная картина Малевича, я тем не менее пытался себя успокаивать мыслью о том, что мои мучения будут длиться всего сутки. А посему я должен был во что бы то ни стало отстоять этот нежелательный, но вынужденный наряд, по окончании которого мне, к своему приятному удивлению, довелось увидеть в своём бывшем надзирателе совершенно другого человека. 

Итак, когда прошёл развод суточного наряда, ефрейтор Антипов заявил, что имеет тесные связи с начальством дивизиона, вследствие чего может по любому капризу снять нас с наряда. Более того, он сказал, что при желании может вообще запретить нам ложиться спать, превратив несение службы в сущий ад. Слушая угрозы, которые сыпались в нашу сторону как из рога изобилия, я, будучи не падким на драки, тем не менее хотел с превеликим удовольствием набить ему морду, если бы не гауптвахта, которая маячит на горизонте за причинение телесных повреждений. Пытаясь всеми правдами и неправдами соблюдать Устав внутренней службы Вооружённых Сил Российской Федерации, я, пусть и нехотя, но всё же согласился исполнять приказы нашего самопровозглашённого командира. И первое, что потребовал многоуважаемый дежурный, — так это сдать мобильный телефон в специально отведённый ящик, от которого я уже успел отвыкнуть, находясь в боевой части. Пользуясь случаем, отмечу, что на протяжении всего времени, проведённого в учебке, мы хранили там телефоны. Впрочем, неудивительно, что его используют в учебных воинских частях, поскольку там царит уставщина, доходящая до абсурда. И потому меня искренне удивило, что в боевой части он тоже есть в наличии, так как боевые части, по ощущениям срочников, более демократические. Так или иначе, я выполнил требование дежурного, несмотря на то, что перед этим успел поговорить с матерью, которая мне настойчиво звонила, по-видимому желая сказать что-то очень важное. Что именно она хотела сказать, я не узнал, поскольку наш разговор длился от силы пару минут. Успокаивая её, я сообщил, что обязательно ей перезвоню, как только освобожусь. 

Ночью мо́я пол в канцелярии, где вальяжно сидел ефрейтор Антипов, контролируя процесс уборки и в то же время кокетничая по сенсорному телефону с возлюбленной, я отважился завести с ним разговор, дабы собрать о нём хоть сколько-нибудь информации. Не подумайте, дорогой читатель, что я подвержен стольгомскому синдрому — нет. Совсем напротив, я это сделал из искреннего любопытства, а также из желания хоть немного скрасить рутинное мытьё пола. 

— Позволь узнать, на кого ты учился? 
— В колледже на юриста, — лениво ответил мой собеседник.
— А смог ли окончить его? — полюбопытствовал я.
— Нет, я отчился по собственному желанию. Не вижу смысла терять там своё время, — с апломбом заявил дежурный. 

После нашего короткого диалога я убедился в своих предположениях: ефрейтор Антипов самый что ни на есть обыкновенный нарцисс. Ни в коей мере не умаляя его умственных способностей, хочу заметить, что он бы мог получить хорошее образование, если бы не зашкаливающее самомнение. Видите ли, не царское это дело — шесть дней в неделю ходить на занятия, тратя свои деньги и время. 

После того, как я закончил мыть пол, ефрейтор Антипов, по-видимому устав от дел государственных, отправился спать, поставив на всех под угрозу снятия с наряда. Не секрет, что если дежурный по части ненароком узнает, что дежурный по роте спит в не отведённое для сна время, то он имеет право снять его с дежурства. Аналогичная участь наступает, если по вине дежурного осуществлён несвоевременный подъём личного состава. Как бы то ни было, но дежурный по бригаде, капитан Киреев, к слову, один из самых интеллигентных офицеров, с которым мне выпала честь общаться и впоследствии заступать в караул, не обратил внимания на то, что дежурный по роте бесследно испарился. Можно сказать, что судьба в тот день нам улыбнулась. Причём улыбнулась дважды, так как оставшаяся часть наряда каким-то чудом прошла без происшествий.

Наконец-то освободившись, я, как и обещал, позвонил матери, с радостью сообщив ей, что отстоял, быть может, самый трудный наряд в своей жизни. Однако она, не разделяя моей радости, взволнованно сказала:
— Сыночек, мне с тобой нужно очень срочно поговорить. Сыночек, ты уже у нас человек взрослый и поэтому должен всё правильно понять.
— Что случилось? — спросил я, чувствуя в её голосе тревогу и еле сдерживаемую грусть. 
— В общем... У нас дедушка умер, — с горечью произнесла матушка.
По правде сказать, последнее её слово прозвенело в моей душе как пушечный выстрел: у меня внезапно погасла улыбка, и я, упорно не веря в услышанное, в растерянности спросил:
— Когда это произошло?
— На прошлой неделе, — ответила мама, добавив: — Я хотела тебе об этом раньше сказать, но никак не могла.
В глуши воцарившегося молчания мама попросила:
— Сыночек, обязательно расскажи об этом своему командиру.
— Да, я обязательно расскажу, — сквозь слёзы ответил я.
— Сыночек, я тебя очень прошу благополучно дослужить этот год. Я знаю, как ты любил дедушку, но, к сожалению, так получилось...

Закончив этот разговор, каждое слово которого обжигало моё сердце, я чувствовал на душе такую пустоту, словно атомная бомба взорвала город, уничтожив всех его жителей. Смотря выцветшими глазами на сослуживцев, которые весело проводят свободное время, чистое небо моей души невольно покрывалось хмурыми тучами беспросветного отчаяния. И когда один из старослужащих, увидев моё потускневшее лицо, испуганно спросил:
— Что с тобой?
В моей душе прогремел гром в виде ответа, который я с большим трудом смог выдавить:
— У меня дед умер!...

Не справивишись с эмоциями, которые нахлынули как водопад, я убежал в спальное расположение и сел на кровать, закрыв руками глаза, из которых струились жгучие слёзы по человеку, который был для меня всем: дедушкой, отцом, другом. Заметив, что я, как в стихотворении Лермонтова «Утёс», одиноко плачу посреди пустыни из кроватей, ко мне подошли дежурный по дивизиону, младший сержант Хабутдинов, и ефрейтор Антипов, который до этого успел вдоволь поглумиться надо мной. Видя, что меня съедает изнутри непередаваемая грусть, Антипов вдруг открыл своё другое лицо. Впрочем, я прежде догадывался, что он, в общем-то, неплохой человек. Как минимум на гражданке. Но в армии, где его, по-видимому, хорошенько затюкали старослужащие, он, затаив на них обиду, решил вымещать её на новоприбывших. Собственно, в этом и заключается дедовщина, о чём мне говорил перед отправкой в ВС РФ дядюшка, который был сведущим человеком. И наряд, который я сдал в тот злополучный вечер, тому неоспоримое доказательство. 

Когда прозвучала команда «Отбой!», я ещё долго не мог уснуть. Ночью несколько раз я ходил в уборную и, созерцая своё лицо, с ужасом замечал, как оно искажается морщинами скорби, тянущимися от крыльев носа до уголков губ. Понимая, что таким образом я могу преждевременно состариться, я тщетно пытался прогнать навязчивые мысли о смерти дедушки.

С трудом дождавшись утра, я буквально вломился в кабинет командира дивизиона, капитана Брусилова, и, услышав от него резонный вопрос: «Что случилось?», сначала посмотрел на фотографию ещё молодого Брусилова, которая мне напомнила то прекрасное время, проведённое с дедушкой, и, всхлипнув, прокричал:
— У меня дед умер!...
— Ну такие проблемы должны сделать тебя сильнее! — сказал капитан, обняв меня как своего ребёнка.

Позже я дал маме его номер телефона, на который она незамедлительно позвонила, услышав помимо долгожданных слов поддержки информацию о том, что меня вопреки всему отпускают домой на похороны. Спустя какое-то время ко мне подошёл упоминавшийся ранее старший лейтенант Зубалиев, который произнёс фразу, благодаря которой я дал этой главе название, призывающее оставаться человеком, несмотря ни на что: «Когда приедешь домой, обязательно скажи родителям, что по закону мы не должны были тебя отпускать, так как дедушка не является близким родственником. К близким родственникам относятся мать, отец, брат, сестра. Но мы тебя отпускаем, потому что командиры человечны».
____________________________
[1] Армейская аббревиатура «слон» расшифровывается как «солдат, любящий обалденные нагрузки».