Прелюдия.
Первым всегда просыпался ветер. Он шевелил высохшие травы у подножия скалы, перебирал ленты на ветвях старой, корявой яблони, срывал с листьев последние капли ночной прохлады и с тихим, ровным гулом устремлялся вверх, по едва заметной тропе, к самому сердцу этого места — к Каменной Слезе.
Солнце, еще не показавшееся из-за гряды холмов на востоке, уже разметило небо бледными полосами — сиреневыми, розовыми, жемчужными. И вот, первый, робкий еще луч, острый и холодный, ткнулся в самый верх скального уступа, в крошечное углубление в камне, выточенное веками падающими каплями воды. Легенда говорила, что когда-то сюда упала та самая, первая слеза, что дала начало источнику.
Свет тек вниз, медленно и неумолимо, как само время. Он коснулся грубого, потемневшего от влаги и прикосновений камня, из-под которого бил источник. Вода, всегда чуть туманная от собственного тепла, вспыхнула жидким серебром. Она не била ключом, не бурлила — она просто сочилась из недр скалы с тихим, утробным бульканьем, наполняя неглубокую, отполированную тысячами ладоней каменную чашу и с тихим плеском переливалась через край, чтобы исчезнуть в расщелине и снова появиться уже ниже, ручейком, бегущим по камням в долину.
Луч скользнул дальше, высвечивая мельчайшие трещинки на поверхности скалы. Говорили, если долго вглядываться, можно увидеть в этих прожилках лик — уставший и добрый. И каждый видел в нем своего святого. Свет коснулся «Древа просьб». Старая дикая яблоня, изогнувшаяся под напором постоянных ветров, но цепко вцепившаяся корнями в камень, на миг вспыхнула, явив миру свое убранство — десятки, сотни лоскутков, ленточек, ниток. Они были всех цветов — выцветшие до невесомости и кричаще-новые, шелковые и ситцевые, с записочками, завязанные намертво узлами или едва держащиеся бантики. Они шелестели, словно перешептываясь о тех, кто их оставил. Это был немой хор всех непроизнесенных молитв.
Свет заиграл на поверхности воды в чаше, поймал паутинку, свисающую с ветки, высветил мельчайшие капельки влаги на темном мхе у подножия чаши. Он медленно пополз по тропе, ведущей сюда снизу, отмечая каждый выступ, каждую выбоинку, по которой уже скоро пойдут люди.
Место ждало. Оно ждало их каждый день вот уже много лет, много веков. С тех пор, как усталый от горя путник присел здесь отдохнуть, заплакал, а его слеза, упав на камень, нашла отклик в самой глубине земли, и земля ответила ему живой водой. С тех пор сюда шли паломники. С горем и радостью, с отчаянием и надеждой. Просить, благодарить, требовать или просто молчать.
Солнце окончательно выплыло из-за холмов, и Каменная Слеза залилась ровным, теплым, утренним светом.
Ритуал дня начался.
Псалом красный.
Тень, упавшая на тропу, оказалась женщиной. Она шла не быстро, но уверенно. В каждом ее шаге чувствовалась не просто деловая хватка, а сосредоточенная точность жрицы, совершающей древний обряд. Её строгий, дорогой костюм, отутюженный до идеальной остроты стрелок был словно доспехи, в которых предстояло предстать перед высшим начальством.
В руке она сжимала сверток. Не просто ленточку, а отрезок тяжелого, шелкового галуна густого, кроваво-красного цвета. Цвет, который командует, требует внимания. Который нельзя проигнорировать. Правильный цвет.
Она подошла к Каменной Слезе, и движения стали чуть более размеренными, почти церемониальными. Мысленно она неоднократно репетировала этот визит, подбирая правильные, нужные слова. Здесь нельзя было ошибиться. Ведь от того, насколько правильно всё будет сделано, зависело слишком многое.
Ее дочь подала документы в университет. Не просто в университет, а в тот самый. Тот, чье название открывало двери в мир, где вращались настоящие деньги и настоящая власть. Мир, в котором ее ребенок, наконец, займет подобающее ей место. И она, мать, сделает для этого всё. Всё.
Не спеша, она выбрала самую видную, самую крепкую ветвь на Древе просьб. Не ту, что тоньше и кажется смиреннее, а ту, что толще, сильнее и ближе к небу. Лента должна быть видна. Ее просьба должна быть услышана.
Пальцы, ухоженные, с безупречным маникюром, завязывали шелк особым, сложным узлом. Не абы как, а крепко, надежно, с почтением. Каждое движение было выверено — ведь любая оплошность, любая мелочь могла быть расценена как неуважение, а с Ним шутки были плохи. Она чувствовала легкий, холодный трепет где-то глубоко внутри. С такими Силами нельзя было быть фамильярной. Их нужно было уважать. И заслужить их благосклонность правильной ценой и безупречным ритуалом.
Закончив, она некоторое время постояла перед Древом, словно убеждаясь в безупречности совершенного действия, затем развернулась к воде. Пить ладонями — это было бы слишком просто, по-крестьянски. Вместо этого она достала маленький, хрустальный флакончик, который принесла с собой. Дорогой. Красивый. Достойный. Аккуратно зачерпнула воду. Дочь выпьет это дома. Ведь это её желание. Точнее – желание ДЛЯ неё.
Она закрыла глаза и прижала наполненный флакончик к груди. Лицо ее выражало не смирение, а крайнюю степень сосредоточенности.
«Вот, — начала она шёпотом, тщательно подбирая слова, словно составляя официальное прошение. — Я пришла к Тебе. Я признаю Твою власть и Твою силу. И прошу Тебя: услышь меня. Сделай так, чтобы дочь моя поступила. Дай ей милость в очах экзаменаторов. Убери с ее пути недостойных конкурентов. Это так важно для меня... Для неё, конечно, в первую очередь для неё».
В ее голосе звучала не просьба, а ритуализированная формула сделки, где ее правильное поведение и правильный дар были железным аргументом. И где отказ был бы... немыслим. И потому — страшен.
И завершила она, произнеся ключевую, обязательную фразу. Слова, которые полагалось сказать. Но в ее устах они звучали не как принятие высшей воли, а как заклинание, призванное эту волю обуздать и направить в нужное русло.
«Да будет воля Твоя», — выдохнула она почти неслышно, не отрывая глаз от чаши Каменной Слезы..
Развернувшись, она так же четко, соблюдая достоинство, пошла вниз по тропе, не оглядываясь. Дело было сделано.
Красная шелковая лента ярким, требовательным пятном горела на фоне старой коры, словно капля свежей крови. Она была туго стянута мертвым узлом, не шелестела, как другие, а молча, настойчиво и нетерпеливо ждала своего.
А ветер, почуяв новую просьбу, на мгновение затих, облетел ее, не решаясь коснуться, и устремился дальше — к тропе, где уже виднелась новая, неторопливая тень.
Псалом золотой.
Тень женщины ещё не рассеялась меж камней, а её место у чаши уже занял другой человек. Он не подошёл — он явился, словно луч солнца, пробившийся сквозь хмурую листву. Мужчина лет шестидесяти, в выгоревшем на солнце пиджаке цвета песка, с лицом, иссечённым морщинами, словно высохшая земля трещинами. Но в этих трещинах светилась не горечь, а тихая, глубокая радость.
Он обратил свой взор к Древу. Его глаза не спеша скользили по веткам старой яблони, словно гладя её. Он не искал крепкую ветвь, не искал места для своей ленты. У него её даже не было. Как не было и просьб.
Его руки, шершавые и тёмные, медленно погрузились в прохладную воду каменной чаши. Он не черпал её, не умывался. Он просто держал ладони в воде, ощущая её течение, и смотрел куда-то поверх Древа, в бесконечную даль неба.
Он не просил. Он благодарил.
Его внутренний голос, подобный низкому, ровному гудению тёплой земли, заполнил собой пространство вокруг, вытесняя эхо настойчивого шёпота предыдущего паломника.
«За солнце, что греет мои старые кости. За дождь, что напоил огород. За вкус первого помидора, сорванного с тепличной ветки. За крепкий чай в глиняной кружке на рассвете, когда весь мир ещё спит, и только птицы начинают свою беседу...»
Он перечислял это не как заклинание, не как список для отчёта. Он просто вспоминал, и каждый миг воспоминания был живым, осязаемым, полным. Он благодарил за боль в спине после доброй работы, за усталость, что приносит самый сладкий сон. За письмо от дочери, за смех внука по телефону.
«За то, что был и есть этот путь. Со всеми его камнями и всеми его цветами. Всё было вовремя. Всё было правильно».
Он медленно вынул руки из воды, и капли, скатываясь с его пальцев, падали в источник не слезами, а чистыми бриллиантами. Он посмотрел на переливающуюся на солнце влагу на своей ладони, и на его губах появилась улыбка.
Он повернулся и ушёл так же бесшумно, как и появился, не оставив на Древе ленточки. Он оставил нечто иное — ощущение тихого, нерушимого мира, витавшего теперь у Каменной Слезы.
И только тогда, в полной тишине, прозвучала его тихая, но отчётливая мысль, обращённая ко всему миру, к небу, к самому себе:
«Да будет воля Твоя».
Его молитва была окончена. Это был не крик и не шёпот, а состояние благодарного принятия всей полноты бытия.
После его ухода свет, казалось, задержался меж камней, а воздух над источником дрожал, наполненный тихим, почти осязаемым теплом. Даже ленты на Древе просьб на мгновение смолкли, прервав свой вечный трепещущий