Произведение «Дыхание теста.» автора Инзир Фасхутдинов

Холод. Не от мороза за окном – от пустоты. Квартира вымерла после звонка матери. «Бабушка... совсем плоха». Я сижу, сжимая кулаки, лоб в холодном стекле. И пытаюсь. Пытаюсь вызвать его. Тот запах. Не просто выпечки – теплой вселенной, где законы физики гнулись перед корицей и дрожжевым дыханием.

Он ускользает, как ртуть из разбитого термометра. Остаются лишь жалкие осколки: сладковатая пыль муки, призрак ванили... Не то. Совсем не то.

Пятилетнее лето. Кухня – адская топка, но райская по сути. Бабуля, вся в муке, как припорошенный снегом монумент Терпения, мнет тесто огромными, узловатыми руками. Я, прилипший к краю стола, как муха к варенью.

– Баб, а когда? – слюнки захлестывают вопрос.
– Когда-когда… Когда солнышко до той сосны доползет, да тесто дышать перестанет, – ворчит она, не глядя, шлепая эластичный ком по доске. Шлеп-шлеп. Звук плотный, живой. – Торопить дух – грех. Оно, тесто-то, знает, когда ему в печь пора. Как душа знает, когда на свет выйти.
– А почему так пахнет? – тычу пальцем в миску с начинкой. Яблоки, сахар, что-то еще… Волшебство.
Она останавливается, вытирает лоб тыльной стороной ладони, оставляя белый мазок. Глаза, мудрые и усталые, смотрят сквозь меня, в какую-то свою даль.
– Пахнет? Это жизнь пахнет, глупыш. – Она тычет пальцем в мою грудь. – Вот тут. Когда тепло идет от рук, да от сердца, да когда не жалеешь для дела ни сахару, ни времени… Вот тогда и пахнет. Не пирогами – памятью. Чтоб потом, когда все бело да холодно станет… – она махнула рукой в сторону окна, за которым клубилась метель, хотя за окном стоял июльский зной, – …чтоб ты этот жар в себе нашел. Держи.

Она отломила кусочек сырого теста, посыпала сахарной пудрой с ладони – волшебный мелкий снег – и сунула мне. Холодное, липкое, безумно сладкое. Предвкушение. А потом... Потом открылась дверца печи. И оно вырвалось. Не волна – цунами. Горячее, густое, плотное. Запах спелых яблок, карамелизированных до темной сладости. Дрожжей, дошедших до пика могущества. Корицы, вцепившейся в воздух острыми коготками. И еще что-то… Тепло кирпича? Доброта? Само время, испеченное в золотисто-коричневую корочку? Он заполнил кухню до потолка, просочился в щели, придавил к полу, окутал как пуховое одеяло. Я стоял, задрав голову, и вдыхал этот густой, сладкий дым бабушкиной любви. Пирог был рухнувшим дворцом из сказки, а запах – его душой, выпущенной на свободу.

Стекло подо лбом так и не согрелось. Кулаки разжались, бессильно. Я дышу глубоко, отчаянно. Пустота. Только призрачное эхо ванили и пыли. Нельзя согреть мыслью тот запах. Нельзя воскресить тепло рук, знавших секрет дрожжевого дыхания, воли печи, алхимии сахара и яблочной кислоты.

Пахло? Да. Пахло жизнью. Той, что умещается между шлеп-шлеп по тесту и золотистым изломом корочки. Той, что ушла сейчас, унося с собой последнее, самое жаркое дыхание летней кухни. Осталось лишь знание: был запах, который был целым миром. И его больше нет. Нигде. Только здесь, в черепе, как обожженная пустота после яркой вспышки. И соль на губах. Не от сахарной пудры.