Произведение «Мой остров» автора ЛУ - Литературный сайт Fabulae (страница 2 из 2)

своё — сон.

Следующие недели из-за предписания — как нескончаемые дни острова: они тают медленно и капают липко. Мы ходим тихо, как в библиотеке. Мы шепчем телу комплименты. Мы превращаемся в старушек с молитвенниками, только молитвенники у нас электронные — на стенах лампы, и в их свет мы вкладываем просьбы, как записки в щель забытой двери. Материк приходит с фруктами, которые здесь пахнут гуашью. Я смеюсь — гуашь детства, гуашь „мама, смотри, какое солнце“, гуашь „не трогай, ещё не высохло“. Мы едим и бережёмся. Мы как будто хрупкая вещь, которой нас сделали.

В день контроля меня ведут на УЗИ. Это самая большая комната острова, её экраны — наши молитвенные иконы. Я ложусь, мне холодно на коже от геля — как будто на меня вылили озеро. Врач, тот же влажноглазый, включает аппарат. Чёрное становится ещё чернее. Белое — белее. Где-то там должна быть точка, про которую в Интернете спорят до драки: кто видит призрак, кто видит ангела. Я шучу (потому что если не шутить — то что), но голос дрожит, и я ненавижу эту дрожь — она выдаёт меня хуже, чем крики.
— Смотрите, — говорит врач. — Видите?
Я вижу чёрный овал — тихую воду, в которой вдруг проступает маленький кругляш, светлее остального, как островок в штиль. Он двигается почти незаметно. Нет, не он — рядом с ним. Нет, не рядом — внутри.
— Это… — спрашиваю, хотя уже знаю, как спрашивают дети, когда уже всё догадались, но им нужно чтоб важно произнесли.
— Желточный мешок, — говорит врач. — А вот рядом — то, ради чего все ваши «не» были не напрасны.
Белая крошка на чёрном — смешно, банально, как картинка из учебника. И вдруг — мерцание. Микроскопическая дрожь, уловимая и невозможная. Меня будто кто-то поднял изнутри двумя пальцами и поставил на другой полке реальности.
Материк хватает меня за руку. Я дышу, как выдохшийся бегун, и впервые за эти дни у меня получается не думать. «Не думать» — это смотреть на этот крошечный остров и понимать: я — на нём. Я — в нём. Этот остров — не пустыня, а начало берега. Все запреты, смешные и злые, все мои иронии, все мои попытки быть умной — складываются аккуратно, как женская рубашка на стульчике, и перестают мешать.

— Слышите? — тихо говорит светлая женщина, которая тоже с нами, и я понимаю, что она не учительница, а просто человек, который умеет выдерживать паузы. — Это не море. Это сердце.
Я смеюсь, потому что это слишком. Потому что так и надо было бы написать в плохом сериале, а жизнь взяла и не побрезговала клише. И всё равно, пусть. Если клише, значит, мы — в живом жанре.

Секунда возвращается ко мне телом, как горячая волна. Я закрываю глаза, и на внутренней стороне век возникает мой прежний остров — тот, где не пить, не бежать, не говорить, не желать — и растворяется, как сахар в тёплом молоке. Я понимаю, что я не героиня и не садовник, я — берег. И берег — это то, что выдерживает. Он не умнее моря. Он просто остаётся.

— Что теперь? — спрашиваю я у влажноглазого.
— Теперь — жить, — говорит он. — Осторожно. Но жить.
— А если… — в голосе стучит старый град
— Осторожно с градом, — напоминает светлая женщина.
И я улыбаюсь, потому что всё моё сомнение, все мои муки и лишения, весь нескончаемый поиск сжимаются до величины белой точки на чёрном. И эта точка, как неприлично правильная метафора, бьётся — не ради меня, но со мной.

На выходе флейта возвращает мне мешочек с телефоном. Мир немедленно бросается ко мне, как шумный рынок. Я достаю аппарат, вижу снежную свалку сообщений — «как ты», «ты где», «ну что». Я пишу одно: «Я на острове». И впервые не иронизирую. Потому что этот остров — уже не клетка. Это — суша, которая будет расти, пока я дышу.
Материк смотрит на меня, как на суеверие, в которое неожиданно поверил. Мы идём по коридору — ковролин, листья, смешной рисунок. Мне хочется обнять пост, нянечку, багет и даже кондиционер. Мне хочется позвонить женщине в сером худи и сказать: «Видишь, мы не садовники. Мы — сами сад».

Когда дверь закрывается за нами, воздух — обычный, уличный — кажется непозволительно ярким. Машины лают, люди несут пакеты, небо уже не энциклопедическое, а просто синее, с пятнами невымытого окна. Мы идём к парковке. Материк спрашивает:
— Голодная?
— Да. И давай наберём целый пакет града. Пусть у нас будет запас на будущее.
Он смеётся. Мы садимся в машину. Я держу на коленях распечатку с картинкой — чёрное поле, белая точка. Это смешно до слёз — хранить в бумажке то, что теперь хранит меня. Я смотрю в окно и думаю: возможно, остров был нужен только для того, чтобы я перестала путать свободу с бунтом. Свобода — это не «делать что хочется». Свобода — это «знать, ради чего хочешь».

Я на острове. Но теперь у него есть берег. И он растёт.