– Чего же ты замер? Лети! – голос не издевается, нет. Он остаётся спокойным. Слишком спокойным, и его легко можно спутать с равнодушием. Пожалуй, даже ошибкой будет не спутать это спокойствие с равнодушием.
Крылья… какие же они тяжёлые, крылья-то! Как непривычен их вес, и живой трепет за спиной. Сама спина уже ноет – люди говорят, что человек легко привыкает ко всему, а оказывается, не только человек?
Крылья! Как хочется сделать шаг, как хочется рвануться ввысь – давно забытое чувство, давно уже истлевшее, сменившееся затаённым отчаянием и даже ненавистью. Ненависть помогает пережить утрату.
Крылья – живые, тяжёлые, чуть трепещущие… они полны жизни, они готовы понести весь вес его, готовы к движению и свободе.
Крылья?.. откуда же крылья взяться?
– Лети, – повторяет голос спокойно, – ты же этого хотела? Ты мечтал об этом, скучал. Как упрекал в жестокости!
Можно забыть всё и полететь. Куда? Неважно куда. Вверх, в небо, туда, где уже давно не ждут и где не примут. Но когда есть крылья можно не думать о непринятии. Можно лететь, только лететь и вбирать солнечные лучи в самую суть, те особенные лучи, которые обретаются золотом лишь в высоте, недоступной другим.
А можно заходить на самые изящные виражи, да такие, что ни одна птица не повторит – та неразумна, но будет завистлива. Всё можно, крылья уже ждут – ждут его воли, ждут его приказа.
– И у какого из своих ты их отнял для меня? – Люцифер овладевает собой быстрее, чем Володыка рассчитывал. Всё-таки тьма берёт своё, тьма и привычка.
– Тебе разве есть дело? Мне казалось, ты не считаешься с методами, – голос остаётся спокойным, но Люцифер слишком хорошо знает этот голос и про себя торжествует: ему удалось застать кого-то врасплох!
– Считаюсь, – возражает Люцифер, – просто счёт веду иначе. Не так как ты, а так как нужно мне.
Это правда. Он не из тех, кто губит ради погибели. Каждая погибель должна быть вплетена в канву мироздания, каждая ошибка, каждая ложь, каждое предательство – всё на свету и во тьме имеет общий смысл, которой никому не удалось постичь. Даже Володыке. Пусть он отрицает, но и его зрение не видит за простором миров первозданной силой, из которой он сам когда-то был явлен.
И та сила открывается не сразу. Первое время Люцифер вообще считал, что действует сам, и только сам. Потом понял – его ведут. Интуиция ли, воля, но ведут. Потому что любой мир должен прийти к концу, чтобы возродиться. В этом и есть величие Смерти – смысл возрождённого круга.
– Ты хотел вернуться, – напоминает Володыка. Он не проступает из пространства, не позволяет Люциферу себя видеть, но это и не нужно. Присутствие его слишком хорошо ощущается и без созерцания. Это смертные считают, что нужно видеть и слышать одновременно – у тех, кто был до людей, иные и слух, и зрение.
Им не нужно. Ощущение, которое больше и сильнее любого зрения и слуха – заменяет всё.
– Разве ты даруешь мне возвращение? – интересуется Люцифер. – Кажется, ты выразился достаточно ясно в тот день. И потом, вернуться я хотел первые три минуты – пока летел вниз. теперь не хочу. И не захочу.
– Ты хотел вернуться в небо, и ты можешь летать, – голос смущён. Разумеется, ни о каком прощении речь не идёт. Да и не может пойти – у обоих за плечами тысячелетия обид по отношению друг к другу, и ненависть, и досада, и тоска – это связь, которая не может быть прервана простым взаимным прощением. К тому же, никто из них так и не поверил другому до конца, не понял. Каждый остался прав в своих собственных глазах.
– Щедрый дар, – замечает Люцифер, – но уже несвоевременный. Я обрёл иную форму.
– Эти крылья могут понести все твои грехи.
– У меня их нет.
– Все твои проступки.
– Их тоже нет.
– И все твои мысли…
– Воистину, щедрый дар, – Люцифер усмехается. – Мои мысли не может вынести сама тьма – ей нужно передохнуть, и она светлеет, оттого и приходит утро.
– Утро приходит по законам природы, нашим, созданным нами законам, – возражает Володыка. В его голосе нет гордости за сделанное или за врученное. В его голосе только усталость. – Скоро всё закончится, и я хочу, чтобы ты вспомнил небо.
Вот оно как! Время тончает, они оба это знают. Уже был явлен мессия, смерть которого и должна была начать последнюю битву… да вот опять незадача – отсрочка! Слишком уж облюдились и ангелы, и демоны, да так облюдились, что сам архистратиг того мессию несостоявшегося и прирезал.
– Что с ним? – вдруг вспоминает Люцифер лениво. Ему не нужно называть имени, нет, оно и без того висит в воздухе. Мессия, который должен всё закончить, пал от руки архистратига. Разжалованного архистратига.
– Габриэль в заточении. Он хотел жить, он сопротивлялся истинному смыслу, – отвечает Володыка. – Он убил того, кто должен был начать Апокалипсис. Такое не прощают.
– Но он ещё жив? – Люцифер не удивлён. Он и сам знает, знает даже лучше Володыки, что порою сложно прийти к какому-то решению. Как поступить с тем, кто предал, не захотев исхода? Исхода, из которого они снова вернутся, и снова будет всё как прежде. Только памяти не будет, и всё будет казаться таким, словно бы впервые изведанным, и снова будут пожары небес, и оторванные крылья, и воинство первозданных ангелов, и разочарование в первых людях. Всё будет снова. Великий смысл не обещал лёгкости, но не говорил о том, что будет бесконечно жесток.
– Жив, – неохотно отвечает Володыка. – Я не знаю как его покарать за предательство.
– Оставь выбор кары ему, вы, ангелы, прекрасно занимаетесь самобичеванием. Ни одно наказание, данное вам другими, не сравнится с тем, которое вы сами себе даёте, – Люцифер забавляется. Но и Володыка его хорошо знает:
– Ты тоже ангел, дитя моё.
– Я был им.
– Ты всегда будешь им. Нельзя стереть своё происхождение.
– Зато можно стереть народы, которые помнят его. и вообще всех, кто помнит, – когда-то Люцифер хотел войны со всем миром, со всеми смертными и со всеми ангелами. Как быстро это прошло! Как быстро он расхотел воевать со всеми и осел в глубинной изначальной тьме, как в единственном доме.
Молчание. Не презрительное, нет. Обдумывающее, оценивающее. Володыка всегда оценивал его слова и затем свои. Когда-то он сыпал словами как истинная и великая сила, и понадобились века, чтобы он сам стал осторожнее.
– Ты всё равно останешься ангелом, дитя моё.
Люцифер улыбается. Он не верит. Он не считает себя ангелом, он больше не один из них!
– Крылья к этому? – интересуется Люцифер.
– Крылья к концу. Доживи до исхода мира так, как мог бы дожить без мятежей.
– Если бы я жил бы без мятежей, я бы умер от тоски. Жаль, что с небес нельзя было броситься самому! – один рывок, новая боль, обжигающая, по застарелым шрамам, неотвратимая боль, и кровь. Чёрная кровь. Когда-то она была светла и золотилась. Теперь потемнела. А он давно не видел своей крови и не знал об этом.
Рывок и крылья летят на землю. Чёрная жирная земля мечется под весом укладывающихся крыльев недолго, пачкает роскошные тяжёлые перья, и сами перья ещё трепещут, пытаясь вспорхнуть. Они не поняли, не знали, почему их отвергли.
Люцифер смотрит на них без сожаления. Это не его ноша. Сами крылья тяготили бы его, не дали подлететь ко тьме.
Он избавился от них. Последнее препятствие на пути к свободе. Искушение для того, кто властвует во тьме! Искушение светом! О, как наивно!
Крылья мелко подрагивают, успокаиваясь. Кажется, они плачут. Обижены отказом. Живые крылья. Живые! Но разве он жив? Володыка сам говорил, что его душа мертва, как и душа всякого мятежника. Что ж, пусть тогда крылья не страдают от этой ноши, не пытаются тянуть его туда, где ему не место.
– Это была работа хорошего мастера, когда-то он был человеком, пока я не взял его к себе, – Володыка печален. Не удивлён, но печален. Иного от Люцифера он и не ждал, но надеялся. Хотелось верить в то, что ещё возможно его возвращение, которое, конечно, будет стёрто. Но нет. невозможно. Слишком много легко меж ними, слишком многое случилось.
Война, интриги, договоры, и снова интриги. И вот теперь они готовятся к концу мира. Не сегодня, так завтра, но он начнётся. И будет новый мессия. И он пойдёт по миру, накормленный до отвала силами света и тьмы, напоенный их речами и сладкими обетами, пойдёт, нет, скорее полетит, ведь всё у него будет получаться, и всюду он будет известен. И толпы будут слушать его, одни с верой и надеждой, другие со страхом и ненавистью.
И повторится! Враги окажутся сильнее, хитрее. Они поймают его, они убьют его и он воспрянет. И тогда начнётся великая, последняя битва. И будет конец этого мира, что явит новый. Такой же. может чуть лучше. Может быть хуже. Может быть, у силы будут иные цели, а может быть, и бесконечный повтор и есть вся цель…
[justify] Этого им уже не дано знать. Но всё остальное им известно и уже начертано.